Смерть Ильи Ильича
Пьеса в 2 частях и 11 картинах по мотивам романа И. А. Гончарова "Обломов"
Михаил Угаров
Действующие лица:
Илья Ильич Обломов
Захар, слуга Обломова
Аркадий, доктор
Андрей Иванович Штольц
Ольга Сергеевна Ильинская
Агафья Матвеевна Пшеницына
Маня и Ваня, дети Пшеницыной
Первый посыльный
Второй посыльный
«Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, с приложением своей печати, что коллежский секретарь Илья Обломов одержим hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri (отолщением сердца с расширением левого желудочка оного), угрожающим опасным развитием здоровью и жизни больного, каковые припадки происходят, как надо полагать, от ежедневного хождения в должность. Посему, в предотвращение повторения и усиления болезненных припадков, я считаю за нужное прекратить на время г. Обломову хождение на службу и вообще предписываю воздержание от умственного занятия и всякой деятельности.»
2000
Действие первое
Сцена первая.
Решительный молодой
человек входит в комнату. У него вихор на затылке, который он так и не смог пригладить в прихожей, хотя начинал еще с лестницы. У него румянец во всю щеку, а на щеках - ямочки.
Аркадий. Здравствуйте! Собственного говоря, вы уж, наверно, предупреждены о моем приходе. И имя мое вам, конечно же, называл прежний ваш доктор. Но, тем не менее, позвольте представиться?
м-м-м? Собственно, я бы хотел без чинов и церемоний... зовите меня просто. Аркадием Михайловичем. А вы, я полагаю, Илья Ильич?
И только тут он замечает, что в комнате никого. Аркадий вздохнул с облегчением, рассмеялся. Поставил саквояж на пол, подтащил стул и сел.
Недовольным голосом, почти сварливо.
Что значит - "вы предупреждены о моем приходе"?... Или - "имя вам мое называли"? Глупо. Что из того, что имя называли? Как-то нескромно звучит, будто имя громкое и все должны тотчас сказать - "ах, вы и есть тот самый?" Представиться по полной форме, не торопясь, не волнуясь. Говорить нужно медленно, как бы обдумывая сказанное. Очки нужно завести для солидности, вот что! (Пробует.) Да. Недавно лишь закончил. Да. Со студенческой скамьи. Зато защитился на отлично. На доктора медицины. Практиковался. В самой Обуховской больнице, не где-нибудь! Полтора года в Венском институте нервных болезней, наблюдателем.
Встает, важно расхаживает по комнате. Говорит,
подражая кому-то.
Видите ли, милейший? Ваш прежний доктор, глубоко мною уважаемый Карл Иванович... Ведь он известил вас, что отказывается от вашего лечения? Потому что не видит у вас болезни. (С усмешкой.) Или не смог вывести диагноза. (Вновь серьезно.) Он выслушал консилиум, прежде чем принять решение. Они все как один не нашли у вас никакой болезни. (Ядовито.) Или не нашли ей названия. (Прежним спокойным голосом.) Дело было предложено мне, и я тотчас же согласился. Область моих медицинских интересов - а это душевные болезни - коллегам показалась достаточным основанием, чтобы передать вашу болезнь мне. Я, видите ли, занимаюсь душевнобольными.
Ниоткуда раздался приглушенный голос:
- Я не душевнобольной! Где здесь душевные болезни?
Аркадий испугался. Присел на стул со страху.
Оглядел комнату, но никого в ней не увидел.
Аркадий. Всякая болезнь есть следствие душевной травмы. Невидимой, разумеется.
Голос. Так уж и всякая? А если, к примеру, кто коленку расшиб?
Аркадий в страхе вертится на стуле, ищет собеседника.
Но в комнате - по-прежнему пусто.
Аркадий. Колено расшиб? Г-м? Хороший доктор спросит так - "Зачем ты это сделал?"
Голос. Обнесло. По случайности. Так.
Аркадий (горячо). Не так. Случайностей не бывает. Все от головы. Колено зашиб - значит, сам, не осознавая того, себя наказал.
Изумление невидимки было таково, что он вынужден показаться. Появился он из-под большого круглого стола с зеленой скатертью, с кистями до полу.
Край скатерти взлетел, оттуда показался - Илья Ильич Обломов.
Обломов. Наказал? Да за что?
Аркадий. Сделал что-то худое. И сам себя наказал.
Обломов. Я ничего худого не делал.
Аркадий (веско). Всякий человек в чем-нибудь да виноват.
Обломов молчит. Видно, что он согласен.
Позвольте, вы, наверное, что-то обронили? А оно под стол закатилось? Нашлось?
Обломов. Нет.
Аркадий. Так, может быть, вам помочь?
Обломов. Я ничего не ронял. Ничего не закатилось.
Аркадий. А зачем же вы, позвольте спросить, залезли под стол?
Обломов. Я просто так здесь сижу. У меня здесь домик.
Аркадий. Что?
Обломов, кряхтя, вылезает из-под стола.
Поднимает руки над головой, сделав ладони углом - вид островерхой крыши.
"Я в домике!" Ну, так говорится. Если мы с вами, к примеру, в салочки играем, то нечестно меня салить, если я перед этим сделал так (ладони над головой) и сказал - "я в домике!"
Аркадий (в полной растерянности). Ну?
Обломов. Баранки гну!
Молчание.
Любезно.
Обломов. Илья Ильич.
Аркадий. Позвольте представиться? Впрочем, зовите меня просто?
Обломов. Аркадием Михайловичем.
Аркадий. Прежний доктор Карл Иванович...
Обломов. Предупреждал. И имя называл.
Аркадий. Я недавно лишь закончил. Доктор медицины. Практиковался в Венском институте нервных болезней.
Обломов. И в Обуховской больнице.
Аркадий. Аугсбургская школа нервных патологий. Сальпетриер в Париже, и доктор Жан Мартен Шарко...
Обломов (прерывая его). А вы в салочки - как? Играете?
Аркадий (после паузы). Не ударялись ли вы головой?
Обломов. А как же! Четырнадцать раз.
Аркадий. Удар пришелся в затылок?
Обломов (охотно). Во все части головы. И в лоб был удар, когда с горки на санях катался, и маковкой бился, когда со сна за порог запнулся. Виском об угол, когда с рыбных пирогов обнесло. Затылком, когда в казаках-разбойниках меня пулей сразило. Подтеменьем - в полонезе не той ноги пошел? Теменем, когда девки с буфета супницу доставали. Да так ударился теменем, что четверть часа пребывал в потёмках. Насилу меня оттуда дозвались... Да все ли я назвал? (Быстро тараторит.) Постойте, - голова делится на лицо и собственно голову. Лицо мы не трогаем. Хотя было рассечено и надбровие, но этого мы касаться не будем, как обещали. Разберем же голову - не забыл ли чего! Голова делится на маковку, на виски (оно же - косицы), на затылок (он же - затылочье или затылица). Идем дальше, - темя и подтеменье. (Отдышался.) Кажется, все!
Аркадий (в восторге). Вы - настоящий сумасшедший!
Обломов посмотрел на него с грустью. Вздохнул и полез снова под стол. И угол скатерти за собой опустил.
Аркадий. Куда же вы?
Обломов. Я ушел.
Аркадий. Обиделись?
Обломов. Я в домике.
Аркадий. Простите великодушно! У меня с языка слетело, сам не понимаю - как!..
(Молчание в ответ.)
Я прошу прощения! И впредь вам обещаю! Я за собой следить стану! Илья Ильич!
(Молчание в ответ.)
В отчаянье, сам себе.
Мальчишка, дурак! Не подумавши не говори! Илья Ильич! Позвольте еще хоть минутку разговора с вами! (Стучит по столу.) Илья Ильич!
Обломов. Кто там?
Аркадий. Аркадий Михайлович. Доктор медицины.
Обломов. Чего надо?
Аркадий. Поговорить.
(Молчание в ответ.)
Стучит по столу.
Тук-тук-тук!
Обломов. Кто там?
Аркадий. Гости.
Обломов. Принимать не велело. Еще петухи не пели. С первыми петухами - милости просим.
Аркадий (набрав в грудь воздуха). Ку-ка-реку!
Обломов. Кто там? Еще собаки не лаяли.
Аркадий. Гав-гав!
Пауза.
Край скатерти отлетел вверх, появилось лицо Обломова.
Обломов (в восхищении). Вы - сумасшедший!
Аркадий (вспыхнув). Прощайте!
Круто развернулся на каблуках и пошел в выходу.
Обломов. Обиделись?!
Обломов проворно выскакивает из-под стола и, подняв ладони над головой (домик!) бежит за Аркадием.
Обломов. Захар! Захар! Чаю неси, у нас гости!
Аркадий. Не надо мне вашего чаю! Мне ничего не надо! И лечить я вас не стану!
Обломов. Как не станете? Ведь вы Гиппократу обещались, факультетская клятва? (Кричит.) Да ведь я умру!
Аркадий молчит.
Аркадий (с интересом). Так вы боитесь умереть? Разве вы так больны?
Обломов. Я очень болен.
Аркадий. И что же у вас болит?
Обломов. Желудок почти не варит. Под ложечкой тяжесть. Изжога замучила. Ноги отекают. Ячмени пошли. То на левом глазу, то на правом. В сердце отверделость. Дыханье тяжело. А то вдруг ни с того ни с сего, начнет коробить и трясти. Вчера вот губа вдруг раздулась? Муха, наверное, укусила. По ночам кашель. Особенно когда поужинаю. А иногда заспишься, вдруг точно ударит кто-нибудь по голове, или душить начнет. А то не могу проснуться, - разве когда не станет уже мочи спать. Глаза заплывают слезами, и лицо бывает измято. Или належишь себе красное пятно на щеке. И говорю со сна не своим голосом.
Аркадий считает пульс у Обломова.
Указывая на грудь, с тревогой.
В груди что-то лишнее, даже дышать тяжело? Что-то шевелится и толкает? Слева горячо, а справа холодно. Здесь мягко, а тут твердо? И в левом боку - будто колышек? Карл Иванович велел ехать на кислые воды. В Киссенген или Эмс. Лечиться виноградом в Тироле. И морской воздух, - сесть на пароход и - в Америку!
Аркадий (сдерживая смех). В Америку?
Обломов. Кто же ездит в Америку! Только англичане! Так уж те так Господом Богом устроены, негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
Аркадий (закончил считать пульс). Пульс хороший, мерный.
Обломов. Карл Иванович говорил - отолщение сердца. С расширением левого желудочка оного.
Аркадий. Hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri?
Обломов. Вы, говорит, умрете ударом. Если будете все лежать на диване.
Аркадий. А вы - лежите?
Обломов. А куда мне ходить?
Аркадий. Просто по улице.
Обломов. Боязно.
Аркадий. Скажите, а не было ли у вас в детстве испуга?
Обломов. Как же! Несколько случаев. (Охотно.) Однажды очень устрашился. Когда у часов гиря до полу дошла. Насилу в себя пришел.
Аркадий. Что ж тут страшного?
Обломов. Как же! Конец времени.
Аркадий. Чем лечились?
Обломов. Блинки с ежевикой помогли. Еще был случай. Дворовая девка в предбаннике сарафан вытряхивала. И вдруг увидал я, что у нее - нету... Ну... Того самого. Петушка.
Аркадий. А мы в детстве называли - волчок.
Обломов (залился смехом). Волчок? Почему же волчок, разве он кусается?
Аркадий (страшно смутился, покраснел). Ну, в том смысле, что он - сам по себе... (Докторским голосом.) Значит, это вас испугало?
Обломов. Даже вздрогнул. Язык прикусил.
Аркадий. Как лечили?
Обломов. Мой товарищ детских игр Штольц Андрей Иванович говорил, как это лечится. Да я ни разу не пробовал.
Аркадий. Что ж вы молчали? Значит, у вас не было женщин? Вы не живете половою жизнью?
Обломов. Не живу. В Обломовке только Анютка была. Прасковья тоже. Лида-маленькая и Наталья-котелок. А еще Антонина - Не жди меня. Только, чур, это не считается!
Аркадий. Постойте, зачем вы меня путаете? Одна картина, когда без женщин, воздержание и все такое прочее, а другая - с ними. Мужчина не может...
Обломов (поспешно). Я не мужчина!
Аркадий. То есть, как это?
Обломов. Я - Обломов.
Аркадий. Да, но...
Обломов. Обломов больше мужчины!
Аркадий. Позвольте!..
Обломов. Мужчин половина, и женщин ровно столько же. Как же я могу сказать, что я мужчина? Ведь это сразу сделаться половинкою вместо целого! Эдак вы меня на части разделите!
Аркадий. Да ведь это только слово! Не режу же я вас ножом на половинки!
Обломов. Режете! Вот и Карл Иванович советовал ... Любовь, говорит, в мужчине горячит желчь, мягчит подбрюшенье? Но я бегу опасностей и остерегаюсь зла. Я, видите ли, робок?
Аркадий. В чем же вы видите опасность? В чем зло?
Обломов. Женщины!
Молчание.
Аркадий (решительно). Вот что, Илья Ильич! Вы опасно больны! Но лечить я вас не стану.
Обломов. Как же не лечить-то? Ведь я умру!
Аркадий. Нет-нет, лечить я вас ни за что не стану! Я сделаю лишь одно. Я вам болезнь вашу - назову!
Обломов. Так назовите теперь!
Аркадий. Экий вы быстрый! Я вам не лекарь, - чуть что кровь отворять и морфием прыскать. Я доктор медицины. Хотите, докторский паспорт покажу? Наука нынче шагнула так, что дух захватывает. Дело тонкое, торопливости не терпит. Конечно, я назову вам вашу болезнь, но не сразу. Тут необходимо применить новейшие методы душевного анализа...
Обломов. А что мне с того, что вы назовете? Разве от названия приливы в голове кончаются?
Аркадий. Назвать болезнь полным её именем необходимо - и для вас и для меня. Мне - дело профессиональной чести.
Обломов. А мне? Отверделость на сердце пройдет?
Аркадий. Новейшие методы учат бороться с неизвестностью. Ведь это она вас мучит, а не приливы и отверделости? Наука показывает, - как только больной узнает название своей болезни, - у него тот час же все как рукой снимает!
Обломов. Что же это за лечение? Одним только словом, что ли?
Аркадий (с презрением). Не клистирной же трубкой!
Обломов (колеблясь). А у вас молоточек есть? А трубочка? У докторов бывает.
Аркадий. И трубочка, и молоточек.
Обломов. А постучать дадите?
Аркадий. И послушать дам.
Обломов (торопливо, откидывая угол скатерти). Заходите ко мне! Гостем будете!
Аркадий залезает под стол.
Угол скатерти за ним опускается.
Сцена вторая.
На диване лежит Обломов.
На нем халат (который мы не успели описать в первой сцене) - из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу. Поместительный - можно дважды завернуться в него. Без всяких кистей и без талии, рукава - от пальцев к плечу все шире и шире. Он мягок, гибок, тело не чувствует его на себе, он покоряется любому движению тела.
Туфли у Обломова мягкие и широкие. Когда он, не глядя, опускает ноги с дивана на пол, то непременно попадает в них сразу.
Возле него Захар, слуга Обломова.
Захар с веником и совком для мусора.
Захар. Чем же я виноват, что клопы на свете есть? Разве я их выдумал? И мышей не я выдумал. Этой твари, что мышей, что кошек, что клопов, везде много. За всяким клопом не усмотришь, в щёлку к нему не влезешь. Мети, Захар, выбирай сор из углов. А завтра он опять наберется. Что это за жизнь у Захара? Лучше Бог пу душу пошли!
Обломов смотрит в потолок, ничего не отвечает.
Вот вы давеча спрашивали - отчего у других чисто? Вон, напротив, мол, у немца-настройщика? А где немцы сору возьмут? Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук переходит с отца на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие - только поджимай под себя ноги. Где им сору взять? У них в шкафах куча старого платья не лежит. И корка зря не валяется. Наделают сухариков да с пивом и выпьют. (Обреченно.) Мести, что ли, пол прикажете?
Обломов не отвечает.
Как только ноги-то таскают меня? Подумаешь, смерть-то нейдет!
Обломов. Захар! Где письмо?
Захар (тихо и злобно). Хуй знает.
Обломов медленно опускает ноги на пол.
Садится на диване.
Обломов. Кто знает?
Захар молчит.
Захар, ты что сказал?
Захар. Говорю, когда это Бог приберет меня?
Обломов. Нет, что ты сказал?
Захар молчит.
Думал ли ты о том, что сказал? "Он знает!" Кто знает, отвечай!
Захар молчит.
Что он знает?
Захар молчит.
С горечью.
Не дурак ли ты, Захар?
Захар. Дурак.
Обломов. Он ничего знать не может.
Встает с дивана. В волнении ходит по комнате.
Это такая малая часть человека! У кого три вершка, у кого четыре. Если, к примеру, в человеке росту восемь с половиной вершков, то... (Закрыл глаза, шевелит губами.) Значит - одна двенадцатая часть человека. Подумай, какая малость! И что он может знать? В темноте, в тесноте. В штанах, да в теплом халате. Разве может знать этот волчок, что у человека в мыслях, в душе, и отчего сделалась отверделость на сердце? Вот спроси у него - что такое человек? Так он тебе и наговорит чепухи, уши заткнешь! Не поверишь, что это и есть человек, не узнаешь его. Вот скажи мне, Захар, - может ли часть человека знать его целого?
Захар. Ах ты, мать пресвятая Богородица!
Обломов. Нет уж, раз ты рот раскрыл, так отвечай. В аршине шестнадцать вершков, а ты говоришь, что вершок знает, что такое аршин.
Захар. Так по сердцу точно ножом и режете.
Обломов. В сажени - три аршина, а ты говоришь, что аршин знает все про сажень.
Захар (заплакал). Да полно вам, батюшка, томить-то меня жалкими словами!
Обломов. Как ты мог? Как сорвалось это у тебя с языка? Ты огорчил барина. Ведь огорчил?
Захар. Огорчил.
Обломов. Иди, Бог с тобой!
Захар, всхлипывая, уходит.
Обломов ложится на диван.
Качая ногой.
Дроби придумали арабы. Зачем? Чтобы делить. А что им было делить? Чернотелому человеку в жарких странах, голому негру - что делить? Неужто себя?
Пауза.
Кричит.
Захар!
Входит Захар.
Черт знает что, Захар! Вот захочется пить, возьмешь графин, а стакана нет.
Захар. Можно и без стакана напиться.
Обломов. Где стакан?
Захар. Должна же вещь иметь конец, хоть будь она железная, не век ей жить.
Обломов. Разбил? Вечно ты! Велят снять нагар со свечи, так он снимет. Но с такой силой, будто ворота отворяет. Поди отсюда.
Захар. Вот вы сердились, что письмо затерялось. А Захар его нашел.
Подает письмо Обломову.
Только вы его не читайте! Будете читать, - головка заболит, тошно сделается, кушать не станете. Завтра или послезавтра успеете - не уйдет оно.
Обломов, отмахнувшись, распечатывает письмо.
Обломов. Ишь, точно квасом писано. (Читает.) "Отец наш и кормилец, барин Илья Ильич... Доношу твоей милости, что у тебя в вотчине все благополучно. Пятую неделю нет дождей, яровое так и палит, словно полымем. Все, что есть, высохло аки прах. Горох червь сгубил, овес - ранние морозы, рожь кони вытоптали, улья высохли. О себе не заботимся - пусть издохнем, а тебя, авось, Господь помилует. Нынче еще три мужика ушли. Я баб погнал по мужей: бабы те назад не воротились. Все на Волгу, на барки ушли - такой нынче глупый народ стал, кормилец ты наш, батюшка, Илья Ильич! Холста нашего сей год на ярмарке не будет. Сушильню и белильню я запер и приставил Сычуга смотреть, да чтобы не стянул чего, я сам смотрю за ним денно и ночно. Другие больно хворают, иные пьют, и все воруют. Нынешний год пошлем доходцу немного, батюшка ты наш, благодетель, помене против того года. Только бы засуха не разорила вконец, а мы, разнесчастные, по ка мест живется, по та мест и жить станем! Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело."
Обломов прочитал тёмное место еще раз, почесал голову.
Кричит.
Захар!
Захар (входя). Конца-то свету всё нет для меня!
Обломов. Захар, послушай-ка. (Читает.) "Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело"? Тёмно пишут. Что бы это значило?
Захар. Известно, что. Богу жалуются.
Обломов. И без тебя я это понял. Да что такое - щйло?
Захар. Должно быть - смерть.
Обломов. Пошел ты к чёрту, азиатская душа!
Обломов глянул в конец.
"Староста твой, всенижайший раб Прокопий Вытягушкин собственной рукой руку приложил. А писал со слов оного старосты шурин его, Демка Кривой."
Обломов опускает ноги на пол, садится.
Накрывает голову ладонями, - он "в домике".
Сцена третья.
Обломов на диване.
Возле него Захар.
Захар. Эк спит-то! Словно дитя невинное. Илья Ильич! Вишь, сопит, словно младенчик! Вставайте!
Обломов. Меня нет дома.
Захар. А где же вы?
Обломов. Ушел.
Захар (испугался). Как можно? На улице собака укусит! И пролётки ездят. Лошади на сторону бросаются!
Обломов стонет.
Народ глупый - кто взад, кто вперед. Долго ли затеряться среди толпы? А дорогу назад кто ж знает? Бегай потом, Захар, с фонарями, ищи - нипочем не найдешь! Разве можно? Ведь это ж проститься навек!
Обломов стонет во сне, мечется.
Полезайте, барин, на высокое место и стойте стоймя, пока Захар не найдет...
(Обломов затих.)
В дверях - Штольц.
Он разразился звонким хохотом.
Захар. Андрей Иваныч!
Штольц. Захар! Кто это такой лежит?
Захар. Как кто? Это барин. Илья Ильич.
Обломов (не открывая глаз). Джентльмен. Джентльмен - тот же барин.
Штольц. Нет, Илья! Джентльмен сам надевает чулки. Сам снимает с себя сапоги.
Обломов. Потому что у англичан слуг не очень много.
Штольц (смеясь). Recht gut, mein lieber Junge! (Очень хорошо, мой дорогой мальчик.)
Обломов наконец открыл глаза.
Проворно спустил ноги на пол.
Обломов (радостно). Штольц! Штольц!
Штольц делает резкие выпады, как будто бьет Обломова.
Обломов пугается, накрывается одеялом.
Бокс - английская драка!
Обломов (из-под одеяла). Полно тебе, Андрей! Оставь!
Штольц (колотит его по спине). Я задам тебе феферу! Ты есть Lotter (Лоддэр)!
Обломов. Ах ты, штуки-шпеки-немецки человеки! Да ты мальчиком без синего пятна домой не ворачивался! Без носу до крови!
Штольц. Что за барчонок, если он ни разу носу себе не разбил? Или товарищу?
Обломов. Где ты? Что ты? Откуда? Говори! По-прежнему участвуешь в компании? Отправляешь товары за границу? По-прежнему - гешефтмахером?
Штольц. А ты? По-прежнему на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный?
Обломов смотрит на ноги.
Смеются оба.
Что это на тебе за шлафрок? Такие давно не носят.
Обломов. Это не шлафрок. А халат.
В комнату стремительно входит молодой человек в синей форме - блондин с приглаженными маслом волосами.
Он, не обращая внимания на хозяина, подает Штольцу листок синего цвета.
Штольц (глянув в листок). Сколько?
Первый посыльный. Сто двадцать пудов.
Штольц. По скольку?
Первый посыльный. По два с полтиною.
Штольц. Уменьшим, - шестьдесят пудов. Но увеличим цену - по три рубля. Зато обозы наши.
Посыльный, взяв листок, стремительно уходит.
Обломов. Кто это, Андрей?
Штольц. Посыльный. Ну, как ты, Илья? Что ты? Расскажи! Что жизнь?
Обломов. Жизнь? (Поискал ответа.) Трогает.
Штольц (смеясь). И слава Богу!
Обломов. Помнишь, как, бывало, в школе пристают к тем, кто посмирнее? То ущипнут исподтишка, то вдруг бросят песком прямо в лицо? Везде рогатки да машинки для препинания. Мочи нет!
Штольц (оглядываясь вокруг). Захар!
Захар. Вас волен зи дох?
Штольц. Погляди-ка на окна! Грязи-то, грязи-то на них! Зги Божией не видно!
Захар. Не я же их грязью-то мазал. Это пыль, с улицы нанесло.
Штольц. А ты мой, убирай, - и не будет ничего!
Захар. Так Илья Ильич все дома сидит, - как при них станешь убирать? Уйдет на целый день, так и уберу.
Обломов. Вот еще что выдумал - уйти! Поди-ка ты лучше к себе.
Захар уходит.
А меня, брат, ячмени одолели. Только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой.
Штольц. Это ты наспал себе.
Обломов. Изжога мучит. Доктор говорит - удар может быть. Поезжайте, мол, в Америку?
Штольц. И поезжай! В наши времена другие скорости - до Европы шнельцугом - за четыре дня, а в Америку - за три недели.
Обломов. Да я не усну на новом месте! А как встану, да увижу вон напротив вместо вывески токаря что-нибудь другое? Или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом? Так меня тоска и загрызет.
Штольц. Зачем тогда строят новые железные дороги? Зачем пароходы? Если сидеть на месте? Подай-ка, Илья, проект, чтоб всё остановилось - ведь ты не поедешь!
Обломов. Мало ли управляющих, купцов и чиновников, у которых нет угла? Пусть ездят себе!
Штольц. Илья! Ты посмотри на себя - все лежишь, все спишь. А вокруг всё кипит, - жизнь!
Обломов. Кипит... Один пристал ко мне - читал ли я речь какого-то там депутата? И глаза вытаращил, когда я сказал, что депутатов не знаю. И не читаю газет. Как пошел рассуждать о Лудовике - Филиппе, точно тот ему отец родной! Потом привязался - отчего это Мехмет-Али послал корабль в Константинополь? Ведь не просто же так? Ночей не спит, голову ломает, будто Мехмет-Али ему тесть! Вдруг войско послали на Восток, - батюшки, загорелось! Лица на нем нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет. Там роют канал, - опять покоя нет. Отчего, зачем, ведь не просто же так!... А у самого дочь куксится, в девках засиделась... Сын не учён, галок гоняет... У жены зоб, а ее лечат кумысом... И это ему - ничто! Где жена? Где сын и дочь? Ему депутат роднее родного, и восточный вопрос!
Штольц. Так лучше на диване лежать? Дело нужно делать!
Гешефт!
Обломов. Не хочу.
Штольц. Отчего же?
Обломов. А оттого, что мало тут человека-то нужно - дело делать!
Штольц. Мало? Деятельный человек, полезный член общества - разве этого мало?
Обломов. Да не весь же человек нужен, чтоб сукном торговать или чиновником быть. Только часть его нужна. Куда ж остальное девать? Остаток - куда? Некуда! Где тут человек? На что раздробляется и рассыпается? Где его цельность? Половинки, осьмушки, четвертинки... А ведь снуют каждый день, взад и вперед, взад и вперед! Всё что-то делают, строят, продают, приказы пишут, покупают, перевозят. И ни у одного ясного, покойного взгляда...
Снова вошел человек в синей форме с синим листком в руках. Но на этот раз другой - брюнет с приглаженными маслом волосами.
Второй посыльный. Двести семьдесят аршин. По два рубля.
Штольц. Триста двадцать аршин. Полтора рубля. Сами вывозят.
Посыльный уходит.
Обломов. Чего они бегают взад-вперед, взад и вперед?
Штольц. Дело не ждет, Илья. Телеграммы сейчас уйдут в Берлин и Харьков.
Обломов. Этот твой посыльный, как он засыпает, покойно ли? Жарко ли топит перед сном или спит в холоде? И скоро ли умеет прогнать худой сон? Хочется ли ему плакать, когда он вспоминает сестрицу? И есть ли она у него?
Штольц (смеясь). Зачем мне это знать? Он посыльный мне, а не двоюродный братец.
Обломов. Сколько ж тебе в нём нужно?
Штольц. Ровно столько, что б не останавливалось дело.
Обломов. Значит, вот столько? (Показывает мизинец.)
Штольц. Да пойми же, Илья, он - специальный человек. В специальности - успех прогресса. Посыльный не должен быть красноречивым, тогда он будет первым посыльным в мире. Инженер, не должен знать политики и читать статей по этой части. Он покажется тебе скучным, четвертинкой? Но на завод ты выпишешь к себе только его! Знать только свое дело, будь ты парикмахер, чиновник или извозчик, и вертеться каждый день, взад и вперед, - это секрет всеобщего блага.
Обломов. Вот ведь, Андрей, важная мысль! Зачем вся эта ваша беготня? Страсти, войны, торговля и политика? Разве это не выделка будущего покоя? Чтоб каждый сидел на своем месте. Чтоб дни текли ровно и покойно. Чтоб всякий за обедом имел свое блюдо - кто суп с потрохами, кто лапшу, кто белую подливку. Чтоб телята утучнялись и птица воспитывалась. Чтоб гусей подвешивали в мешке неподвижно перед Рождеством, чтоб они заплывали жиром. Чтоб завтра было похоже на вчера. Чтоб правильно совершался годовой круг. Чтобы было вечное лето, сладкая еда и покойный сон. Чтобы всякий знал самого себя. Разве не это оправдывает все теперешние муки? Вот моя мысль!
Штольц. Что с тобой, Илья? Откуда эти сонные речи? Ведь я помню тебя тоненьким, живым мальчиком...
Обломов. Да, растолстел... Но не терял я ничего! Совесть чиста, как стекло. А так... Бог знает отчего всё пропадает? Да я ли один таков? Смотри - Михайлов, Семёнов, Алексеев, Степанов? не пересчитаешь!
Снова вошел человек в синей форме с синим листком.
На этот раз блондин, - тот, что был первым.
Первый посыльный. Двадцать один бйрковец. По двенадцати с полтиною.
Штольц. Двенадцать. По пятнадцати рублей. Зато подводы мои.
Посыльный стремительно идет к двери.
Обломов (к посыльному). Послушай, братец! Разорял ли ты мальчиком галочьи гнезда? И кем был - верхним, что лазает, или нижним, что внизу стоит? А почём вы меняли галочьи яйца на вороньи? Мы по два к одному. А вы?
Посыльный замер.
Штольц. Эй, Илья! Ты мне человека не держи! У него часовая плата. (Посыльному.) Иди, иди!
Первый посыльный (уходя). Вороньи яйца мы вообще к обмену не брали!
Посыльный уходит.
Обломов (вдогонку). Вороньи они не брали! Видать, много ворон у вас было! (Штольцу.) Вот скажи, Андрей, какой из этих двух посыльных лучше? Блондин или брюнет?
Штольц. Брюнет.
Обломов. Отчего же?
Штольц. У блондина плата часовая, а у брюнета - недельная, он дешевле. Стало быть, лучше. (Вздыхая.) В чем же жизнь, Илья? Лежать на диване, браниться с Захаром, бояться выйти на улицу? Без труда, без страстей... А разные чулки? А сор вокруг и грязь на окнах? Где ж тут смысл жизни?
Обломов. Послушай, Андрей... Ведь это только литераторы делают себе вопрос: зачем дана жизнь? И отвечают на него. А добрые люди? Добрые люди живут, зная себя, в покое и бездействии. Сносят неприятные случайности - болезни, убытки, ссоры и труд.
Штольц. Да как же без труда, без преобразований?
Обломов. Труд - наказание, наложенное еще на праотцев наших. Добрые люди любить его не могут, и всегда от него избавляются, где есть случай. Добрые люди не встают с зарей, и не ходят по фабрике у намазанных салом колёс, у пружин. Оттого всегда цветут здоровьем и весельем, оттого живут долго. Мужчины в сорок лет походят на юношей. Старики, дожив до невозможности, умирают легко. Как будто украдкой.
Штольц. Да кто же так живет? Так никто не живет. Какие такие "добрые люди"?
Обломов молчит.
Обломов (потерянно). Никто. Потому что сама история только в тоску повергает. Вот-де настала година бедствий, вот человек работает, гомозится, терпит и трудится, всё готовит ясные дни. Вот настали они - тут бы хоть сама история отдохнула! Так нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться? Никак не остановятся ясные дни. Всё ломка да ломка.
Обломов натянул на себя одеяло.
Кричит.
Захар!
(Появляется Захар.
Обломов молчит.
Захар тихо идет к дверям.)
Куда же ты, Захар?
Захар. Что ж тут стоять-то даром?
Обломов. У тебя разве ноги отсохли, что не можешь постоять? (Помолчав.) Впрочем, иди!
Молчание.
Помнишь, как в детстве? Пора домой, там светятся огни. На кухне стучат в пятеро ножей. Жаркая плита - котлеты, пироги... Мешают клюквенный морс... Колют орехи... В гостиной светло. В окна заглядывают из сугробов зайцы. В гостиной музыка? Casta diva?
Напевает себе под нос.
Замолкает, потому что глаза его становятся мокрыми.
Casta diva? Не могу равнодушно вспомнить Casta diva? Как её пела матушка! Отчего, ведь у ней всё было хорошо, - я, папенька, Матрёша, Игнашка... Какая грусть!.. И никто не знает вокруг - отчего? Она одна? Что за тайна?
Штольц. Ты любишь эту арию? Я очень рад, - её прекрасно поет Ольга Ильинская.
Обломов. Ольга? Ильинская? Кто она? Неужели ты, Андрей...
Штольц (смеясь). Пока нет! Я познакомлю тебя с ней. Вот голос, вот пение!
Сцена четвертая.
Вечер у Ильинских.
Ольга играет на рояле.
Рядом на двух стульях сидят Обломов и Штольц.
У Штольца спина прямая, он весь в музыке, на лице блаженство.
Обломов же, напротив, вертится на стуле, скучает.
То одно ухо зажмёт, то другое. А то оба разом. А потом отведёт руки, послушает музыку, и снова уши зажмёт.
Штольц (толкнув локтем). Ты Ольге Сергеевне помешаешь.
Обломов складывает руки на манер подзорной трубы, внимательно разглядывает Ольгу.
Ольга, слегка повернув голову, замечает "подзорную трубу" Обломова, направленную на нее.
Пьеса кончена.
Обломов. Видел? Ты её видел?
Штольц. Ольгу Сергеевну? Что, хороша?
Обломов (радостно). Слава Богу, не красавица. Ни белизны в ней, ни ярких щек, ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту. Особенно хорошо, что не горят у ней лучами глаза.
Штольц (неприятно уязвлён). Тише, Илья! Замолчи!
Обломов (свистящим шепотом). Ни миньятюрных рук. Ни пальчиков в виде винограда!
Внезапно Обломов осекается на полуслове.
Он видит, что Ольга повторяет его маневр - сложенные руки трубочкой, - разглядывает (в отместку) Обломова.
Обломов (в панике). Зачем она смотрит на меня? Наверное, у меня выпачкан нос. Или развязан галстук? Или волосы всклокочены. На другого ни на кого не смотрит так.
(Штольц знакомит Ольгу с Обломовым.)
Штольц. Илья Ильич Обломов! Ольга Сергеевна Ильинская!
Обломов. Я знаю, зачем вы так смотрели на меня. Верно, Андрей вам рассказал, что на мне вчера были надеты чулки разные?
Ольга смеется.
Да что это такое? На смех, что ли, я вам дался? Вот мученье! Ни над кем другим не смеетесь так. Я посмирнее, так вот вы? Зачем вы так смотрите на меня?
Ольга. Разве нельзя? Может быть, у вас есть тайны?
Обломов. Может, есть.
Ольга. Да. Это важная тайна - надевать разные чулки.
Обломов. Странно! Вы злы, а взгляд у вас добрый.
Ольга (смутилась). Хотите, я вам покажу коллекцию итальянских акварелей?
Обломов. Не хочу. Вы стараетесь по обязанности хозяйки занять меня?
Ольга. Я хочу, чтоб вам не было скучно. Вы любите цветы?
Обломов. Не люблю. В поле еще так, а в комнате - противно, сколько возни с ними?
Ольга. А музыка вам нравится?
Обломов. Нет. Иной раз даже уши зажмешь.
Штольц. Спойте, Ольга Сергеевна! Casta diva!
Ольга. А если мсье Обломов вдруг уши зажмет?
Обломов. А если вы дурно поете?
Ольга. Вы не хотите, чтоб я пела?
Обломов (указывая на Штольца). Это он хочет.
Ольга. А вы?
Обломов. Я не могу хотеть, чего не знаю.
Штольц. Ты грубиян, Илья! Вот что значит залежаться дома и надевать чулки?
Обломов (быстро). Помилуй, Андрей! Мне ничего не стоит сказать: "Ах! Я очень рад буду, счастлив, вы, конечно, чудесно поете? мне это доставит?" Да разве это нужно?
Ольга. Но вы могли пожелать по крайней мере, чтоб я спела? хоть из любопытства. (Штольцу.) Ну, тогда я вам спою.
Штольц. Ну, Илья, готовь комплимент!
Ольга садится к роялю.
Поет Casta diva.
Обломов приготовился зажать уши.
Но вдруг руки его опустились, взгляд, устремленный в одну точку, померк.
Ольга закончила пение.
Обломов (бормочет). У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться. Тут я чувствую что-то лишнее. Чего, кажется, не было. У сердца, в левом боку, как будто болит. Даже дышать тяжело. Не успеваю ловить мыслей. (Громко.) Ах!..
Штольц (торжествуя). Вот он, комплимент!
Ольга вспыхнула.
Ольга. Что с вами? Какое у вас лицо! Отчего? Посмотрите в зеркало, глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!
Обломов. Нет, я чувствую? не музыку? А? (Тянет к ней руки.) Любовь!
(Ольга, недослушав, стремительно уходит.)
Штольц. Ты сошел с ума, Илья! Не нужно говорить все, что тебе на ум приходит. Не хотел даже слушать пения, я тебя почти насильно заставил. А теперь вдруг как из пушки стреляешь: любовь! Ты смутил Ольгу Сергеевну. Какую еще любовь ты выдумал?
Обломов. Обыкновенную, с приливами к голове. Сухость во рту. И сердце щемит. Это любовь, приметы точные.
Штольц и Ольга.
Ольга. Кого вы привели?
Штольц. Медведя. А что? Да он ручной, не бойтесь. И у него доброе сердце.
Ольга. Вы рассказывали о нем, но я и предположить не могла, что он таков.
Штольц. Живет на диване, штор поднимать не разрешает. Спит днем, плотно ужинает на ночь.
Ольга. Он болен?
Штольц. Ленив.
Ольга. Мужчина - ленив? Я этого не понимаю.
Штольц. Вы разбудили его.
Ольга. Да чем же?
Штольц. Casta diva! Я давно его таким не видал. Подумайте, Ольга Сергеевна, возвратить человека к жизни - сколько славы доктору! Особенно, когда он спасет безнадежного больного.
Обломов и Ольга.
Ольга. Если б вы ушли, не сказав мне ни слова? Если б вы не сказали - "ах" после моего пения? Я бы, кажется, не уснула ночь. Может быть, плакала бы.
Обломов. Отчего?
Ольга. Сама не знаю.
Обломов. Вы так самолюбивы?
Ольга. Самолюбие - двигатель, управляющий волей. Вот у вас, должно быть, нет его, оттого вы всё...
Обломов. Что? Лежу? И чулки разные. И рубашка часто бывает надета наизнанку. Это правда. Но теперь... Мне отчего-то больно, неловко. Жжет меня. (Помолчав.) Можно, я пойду?
Ольга. Куда?
Обломов. Домой.
Ольга. Я вас не держу... Постойте! Вы такой странный. Вас как будто гонит кто-то.
Обломов. Стыд. Поначалу я обрадовался, увидев вас. Ни белизны, ни жемчугу во рту.
Ольга (растеряна). Monsieur Обломов!..
Обломов. Постойте! У вас же нет ярких щек? Нет коралловых губ? И не горят у вас, слава Богу, глаза лучами!
Ольга. Monsieur Обломов, я... Я не знаю, продолжать ли разговор с вами?
Обломов. И вдруг... Ни с того, ни сего... (Зажмурился. После паузы.) Я полюбил вас!
Ольга (в панике). Я? Простите, я должна идти...
Обломов. Постойте минуточку! Мне стыдно. Поверьте, это вырвалось невольно. Я не смог удержаться. Я сам теперь жалею! Бог знает что дал бы, чтоб воротить глупое слово. Забудьте! Тем более, что это - неправда.
Ольга. Неправда? Что неправда?
Обломов. Уверяю вас, это только минутное. От музыки.
Ольга. Все же я пойду. Ma tante ждет.
Обломов. Вы в салочки играете? Или в пятнашки? Это очень просто, я вас мигом научу. Хотите, сейчас и начнем? А лучше - в жмурики! У вас платок есть?
Ольга. Платок?
Обломов. Как же! Без платка нельзя. А то будете подглядывать - я вас знаю! (Жалобно.) Вы сердитесь на меня. (Решительно.) Нет, кончено! Я не стану больше слушать вашего пения!
Ольга. Я... Я и сама не стану петь! (Порывается уйти.)
Обломов. Стойте! Если вы вдруг уйдете... Я? Пожалейте, Ольга Сергеевна! Я буду нездоров, у меня колени дрожат, я насилу стою. Под ложечкой тяжесть. Ноги отекают. В сердце отверделость. Дыханье тяжело. Приливы к голове.
Ольга. Отчего?
Обломов (мотает головой). Не скажу! А то вы уйдете! Мне опять плакать хочется, глядя на вас. Никак не слажу с собой!.. Может быть, вы споете еще раз?
Ольга. Ни за что!
Обломов. А в пятнашки? Или в горелки? Вы платок для жмурок обещали!
Ольга (смеясь). Monsieur Обломов!.. Честно говоря, я в растерянности... Не знаю чего в вас больше - наивности или коварства? Или, может...
Обломов. ...глупости? Может быть. Я ленив и толст. Наверное, не очень умён... Ах, как жаль, что у вас одна нога не короче другой! Тогда бы вы меня полюбили.
Ольга (смеясь). Вас нельзя любить! Посудите сами, как же любить человека, который не сходит с дивана?
Обломов. Я слезу! Вот увидите! Я даже, знаете, что сделаю? Ради вас. Я... Я в Гостиный Двор пойду!
Ольга. Вот подвиг! Почему - в Гостиный?
Обломов (поёжился). Там очень страшно.
Ольга (смеясь). Я таких жертв не приму! Обещайте мне вот что...
Обломов. Обещаю.
Ольга. Не ужинать на ночь.
Обломов (ошарашен). Совсем?
Ольга молчит, испытующе смотрит на Обломова.
В панике.
И бараньего ребрышка нельзя? И рябчикова крыла тоже?
Ольга. Нельзя.
Обломов (помолчав). Хорошо. Я обещаю.
Ольга. Господин Обломов! Если б кто-нибудь слышал наш с вами разговор... Я не смогла бы объяснить... о чем мы с вами тут разговаривали... Но поверьте, скучно мне с вами не было ни минуты! Я, кажется, не усну ночь. Может быть, захвораю?
Ольга убегает.
Сцена пятая.
Входит Аркадий, доктор.
Он в очках, на лице у него белая марлевая повязка.
Он проходит прямо к столу с зеленой скатертью, стучит.
Аркадий. Эй! Кто-нибудь дома?
Обломов (из-под стола). Нет! Зачем так кричать? Я и так слышу. Никого дома нет.
Аркадий. Совсем-совсем никого? А разве это не ваш голос?
Обломов. По-моему, нет.
Аркадий. А это разве не вы?
Обломов. Не я.
Аркадий. Я должен проверить. Вылезайте!
Из-под стола вылезает Обломов.
Узнать его невозможно, - вместо вечного халата на нем теперь бордовый фрак с желтой бабочкой.
Критически оглядывая Обломова.
Действительно, это не вы.
Обломов (пугаясь). Вы кто? Что вам нужно?
Аркадий. Я ваш доктор. Аркадий Михайлович.
Обломов (представляясь). Обломов. Илья Ильич.
Пауза.
Присматриваются друг к другу. Узнали.
Аркадий. Вас, видно, сбила с толку марлевая повязка?
Обломов. А вас?
Аркадий. Фрак... Где же теперь ваш халат?
Обломов. В шкапу. Я его больше не надену.
Аркадий. Что-то случилось?
Обломов. А с вами? (Указывая на марлевую повязку.)
Аркадий (указывая на стол). Может, пройдем в дом?
Обломов (быстро). Нет-нет!
Аркадий. Видите ли, Илья Ильич... После первого моего визита к вам, придя домой, я почувствовал легкое недомогание. На которое поначалу не обратил должного внимания. Помните, вы чихнули под столом? Я лег на диван и встал лишь к обеду другого дня. Потом снова лег и заснул. А проснувшись... Мне не захотелось больше вставать.
Обломов (быстро). Ужинали на ночь?
Аркадий. Необычно плотно. На другой день - то же самое. Нет сил встать с дивана. Зачем? Одеваться, идти куда-то и что-то делать? (Воодушевляясь.) Я тут же сел писать письмо доктору Шмитке об открытии, которое я сделал: душевные болезни заразны! Болезнь передается воздушно-капельным путем.
Обломов. Чихнул. От пыли.
Аркадий. Вот вам захватывающий научный эксперимент! Я буду проводить его сам над собою. Как доктор Рёдель, - он привил себе свиную лихорадку и погиб. Но оставил потомкам дневник наблюдений над болезнью, и тем самым спас множество жизней! Мой коллега по Аугсбургской школе нервных патологий, доктор Шмитке, должен по достоинству оценить это научное наблюдение. (После паузы.) Правда, письмо я так и не отправил. Потому что не дописал до конца... А вы? Что означает ваш фрак?
Обломов. Я?.. Я теперь читаю газеты, статьи. Обо всем. О торговле и нравственных вопросах времени. Речи депутатов. Об эманципации женщин, наконец. Знаю, зачем войско послано на Восток. И отчего английский посланник спешно выехал из Константинополя, и когда проложат новую дорогу в Германии. Я догнал жизнь.
Пауза.
Аркадий осматривает Обломова каким-то новым, очень придирчивым взглядом.
Аркадий. Кто она? Какова собою?
Обломов (смутившись). Какова? Ах, ты Господи, не сказать. У ней одна бровь никогда не лежит прямо, а все немного поднявшись. И не нащипана пальцем в ниточку. Нос выпуклый, губы ровные. Росту среднего. Кушает с аппетитом. А как в пятнашки играет, как увертывается! А догнав, пятнает по спине довольно сильно.
Аркадий. Хм... Фрак и бабочка! А халат теперь висит в шкапу. Послушайте, Илья Ильич, - это меняет всю картину! А ведь я уже, было, составил вашу историю болезни, I
гисторию морби/I
... Чем ей не понравился ваш халат? Отдайте его мне. О чем вы говорите с нею?
Обломов. Что не нужно ужинать плотно на ночь. Стоит только поесть хорошенько, да полежать дня два, особенно на спине, так непременно сядет ячмень. А когда зачешется глаз, то надо примачивать простым вином, ячмень и не сядет. Ее этому няня научила. Что у меня нет цели в жизни. Что не знаю, для чего живу. Разве может быть жизнь ненужной? - говорит. Может. Например, моя. Ах! Ох!, - вы клевещете на себя! Я уж, говорю, прошел то место, где была жизнь. А впереди мне искать нечего - для чего, для кого? Тут она губку закусила... И говорит - слышите ли вы, Аркадий Михайлович! - она говорит: для меня. Для нее, то есть... Тут со мной сделалась лихорадка.
Аркадий. Это лихорадка жизни.
Обломов. Видите, что со мной теперь происходит? Мне даже говорить трудно. Вот здесь? дайте руку, что-то мешает, будто лег большой камень. Отчего это, доктор, и в горе, и в счастье, - в организме одно и то же?
Аркадий. Постойте, она сказала - для нее жить? Значит ли это, что она вас любит?
Обломов лезет под стол.
Куда же вы?
Из-под стола вылетают подушки: от больших до самых маленьких, числом с дюжину.
Обломов вылезает из-под стола.
Обломов. Зачем мне теперь нужен домик? Мой дом - вот (обводит руками комнату) и вон еще, за окном. Все моё! На ночь не ужинаю. Сейчас иду гулять. Мне велено обойти Екатерининскую канаву с двух сторон, по одному берегу и по другому. Она знает, чего хочет. Это оттого, что у нее брови не лежат ровно и не прощипаны пальцами. Думаете, не смогу пройти Екатерининскую канаву? Испугаюсь?
Аркадий (с сомнением). Погода сырая, вода в канаве гнилая, и вид самих зданий облезлый, - всё вместе наводит тоску.
Обломов. Да вы, верно, москвич?
Аркадий. Послушайте, отдайте мне вон ту, самую маленькую подушку! Она ведь вам больше не нужна?
Обломов. Заберите все! (Вздыхая.) Ах, доктор, у меня жар! И сердце колотится.
Аркадий аккуратно раскладывает подушки на диване.
Затем берет Обломова под руку и укладывает на диван.
Аркадий. Вот что, Илья Ильич... Видно, поспешил я с вашей I
гисторией морби/I
. Прав был Карл Иваныч, здесь - казус... Закройте глаза, вытяните ноги. Вообразите шум дождя...
Садится на стул в изголовье дивана.
Обломов затихает.
Говорит ровным голосом.
Слушайте мой голос и отвечайте на мои вопросы. Кто я?
Обломов (глухо). Доктор.
Аркадий. Хорошо.
Обломов. Доктор едет на свинье, с докторёнком на спине.
Аркадий (помолчав). Вы не верите мне? Вас сбили с толку врачи прежней школы? Они ничего не знают, кроме аптекарских снадобий. Что ни случись, у них рецепт один - слабительное и кровопускание. Кровопускание и слабительное. Но медицина сделала огромный шаг вперед, и доктора теперь другие. Мы ведём свою историю от Фридриха Шиллера, полкового доктора!
Обломов. В груди болит.
Аркадий. А отчего? Вы не знаете. Вас мучает неизвестность. Сейчас я буду развеивать ее. С вашей же помощью. Я буду называть вашу болезнь словами, и вам должно становиться от этого легче. Вы малоподвижны? Это называется - адинамия. Вы не хотите ничего делать? Это - апатия. У вас нет желаний и слабая воля? Это называется - абулия. Вам легче? (Резко.) Закройте глаза, ведь вам же сказано! (Ровным голосом.) Вообразите, что ветер шевелит листья на дереве, и скажите мне то, что вы хотите сказать. То, что скрываете. То, что слышите внутри самого себя? Ну?
Обломов. М-м-м...
Аркадий. Хорошо. Прислушайтесь. Не торопитесь. Что вы слышите? Что говорит в вас, в самой серёдке вашего естества?
Обломов. М-м-м... (Сонным голосом.) Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится... Донесут щело.
Аркадий (после паузы). Зыхала? Ну-ну-ну! Щело? Что это еще за - щело? Как понимать? Постойте-постойте, так нельзя! Мы так не договаривались, - чтоб ни слова не понятно! (Толкает в плечо Обломова.) Ну-ка, подвиньтесь!
Обломов подвигается к спинке дивана.
Аркадий ложится рядом.
Начнем все с самого начала! (Закрывает глаза.) Шум дождя! Ветер шевелит листья!..
Лежат молча.
Сонным голосом.
Врать нехорошо, поэтому признаюсь. Я вас обманул. Мне на три года меньше, чем я вам сказал... И зрение у меня отличное, я все вижу. А в очках - простые стекла. Для солидности. Все вижу, все-все... Доктор медицины, а в шкапу что хранит? Не догадаетесь! В шкапу живет - Сивка, деревянная лошадь. Не лягается, есть не просит. Хороший, в боях проверенный конь... Степан видал, как я Сивку под уздцы из шкапа выводил... Степан больше у меня не служит. Прогнал за нерадивость... (Смеется.) А помните?... - "Иван Иваныч издавнб носил с собой кусок га... Была ему газета эта для утешения дана".
Аркадий засыпает.
Обломов осторожно, стараясь не потревожить Аркадия, встает с дивана.
С умилением смотрит на спящего Аркадия, заботливо укрывает его пледом с кистями.
Обломов. Обойти Екатерининскую канаву с двух сторон. По одному берегу и по другому. Она думает, что я не смогу, испугаюсь? Ничего, у страха глаза велики, авось Бог не выдаст! С Гороховой поворотить направо. Каменный мост, Демидов, Львиный, Харламов. Хоть бы до Крюкова канала. А ей скажу, что прошел всё, что было велено, всю Екатерининскую канаву. Что днем не спал. И на ночь не ужинал. Что газеты прочитаны... Гимнастику? Делал. И утром - мокрым полотенцем...
Застыл на пороге.
Перекрестился и решительно вышел за дверь.
Аркадий спит.
Действие второе
Сцена шестая.
Комната в доме на Выборгской стороне.
Чистота, порядок и уют. На окнах - цветы.
Под потолком - четыре клетки с чижами и канарейками.
Захар. Выборгская сторона - это вам не Гороховая улица!.. Ни пыли, ни копоти. Безбородкин сад рядом, Охта под боком, Нева в двух шагах!
Обломов. Да здесь, говорят, волки бегают.
Захар. Зато конюшня своя.
Обломов (мрачно). Зачем мне конюшня?
Захар. Свой огород, за капустой да репой в лавку не бегать.
Обломов (кисло). Какой огород? Какая капуста? Какая репа?
Захар. И задешево! Почти даром!
Обломов. Куда это, Захар, у нас все деньги вышли? Летом была тысяча рублей. А теперь триста. Куда делись? Уж не воры ли?
Захар. Кабы воры, так все бы взяли.
Обломов. Что бы тебе траты записывать?
Захар. Не дал Бог грамоты. А грамотный-то давно бы уж серебро из буфета стащил! (Радостно.) А хозяйка какова? Уж и бела, и полна!.. И брови у ней есть, и румянец!
Обломов (оживившись). Агафья Матвеевна? У ней руки хороши... И конюшня своя, и огород, и капуста с репой. В лавку не бегать. (Радостно смеясь.) Собаку заведу! Или кота. Лучше кота! Коты ласковы, мурлычат?
Захар. Барышню встретил.
Обломов (замер). Какую барышню?
Захар. Ольгу Сергеевну. Здоровы ли - спрашивала. Что, мол, делали?
Обломов. А ты?
Захар. Ужинали, говорю. "А разве барин ужинает на ночь?" - спрашивает. Двух цыплят, мол, только скушали.
Обломов. Дурак! Дурак!
Захар. Где дурак-то? Разве это неправда? Вот я и кости цыплячьи сейчас покажу!
Обломов. Дурак! (Пауза.) Что еще спрашивала?
Захар. Что, мол, делал в другие дни. Ничего, мол, не делал, лежал.
Обломов (хватаясь за голову). Какой яд - этот человек! Что - барышня?
Захар. Ничего. Письмо велели передать.
Обломов. Что ж ты молчишь? Ты губишь меня, Захар! Давай сюда письмо!
Захар. Вон, на столе.
Обломов вскрывает письмо. Читает.
Так... Утреннее умывание... Мокрое полотенце... Гимнастика... не менее четверти часа... у настежь раскрытого окна. Плотный завтрак. Крепкий английский чай. Газеты... Утренняя прогулка... не менее полутора часов. Чтение книг по списку... Сидя на стуле, а не лежа на диване...
Торопливо смотрит в конец письма.
"Илья, мне скучно без вас. Пела Casta diva, но вас не было рядом. Пела плохо, рассердилась. Захлопнула крышку пианино, прищемила палец. Долго плакала. Вы меня любите, - я однажды узнала, но навсегда. И счастлива, хоть не повторяйте мне никогда. Что любите меня. Для меня любовь - всё равно что жизнь. А жизнь - это долг и обязанность. Следовательно любовь - тоже долг. У меня достанет сил прожить и пролюбить всю жизнь? Больше и лучше любить я не умею."
Обломов хватается за сердце.
Любит... Она меня любит... Разве это возможно? (Подносит письмо к глазам.) Вот письмо... Строчки... Буквы... Значит, правда... Любит.
Подходит к зеркалу, долго и внимательно оглядывает себя.
Высок и строен... Черные кудри... На лице отвага, улыбка гордая... Сильный и глубокий взгляд, немного холодный... который добирается до самого сердца... и выдаёт ум и силу! Любая женщина тотчас смиряется перед ним и склоняет голову...
Пауза.
Он управляет собой и другими. Всё даётся ему легко. Куда ни придёт, с кем ни сойдётся - раз! - и овладел. Играет, будто на инструменте...
Пауза.
Как это сказано у Лермонтова про глаза? Ага, - "они не смеялись, когда смеялся он!.."
Пауза.
Пятясь, отступает от зеркала.
Закрывает лицо руками.
Нельзя... Так нельзя... Вчера пожелал страстно... до изнеможения... А сегодня... уж достиг желаемого... Так нельзя. Ведь это - прупасть. Ведь это означает, что послезавтра... Краснеешь, что пожелал. И что получил - краснеешь. Клянешь - зачем всё исполнилось. А как знать, - чего желать? Того или этого? Как угадать? Добро бы еще, желания не исполнялись... А когда - всё наоборот? Захотел - на!..
Пауза.
Накрыл голову ладоням, и оказался "в домике".
И сразу успокоился, выражение лица сделалось ровным.
И - родилась мысль.
Она не любит меня. (Выдохнул с облегчением.) Таких не любят. (Засмеялся.) Толст. Ленив. Глуп. К делу не приспособился. На службе не сгодился. Однажды циркуляр вместо Астрахани отправил в Архангельск, и был уволен. За тупость.
В волнении ходит по комнате.
Она не любит меня! Разве это любовь? Ведь это только приготовление к любви. А я? Я просто подвернулся первым, для опыта сгодится, по случаю. Встретился нечаянно, попал ошибкой? Вот оно что! Явится другой и она тотчас скажет мне - ошибка! И отвернётся.
Бросается к столу, достает бумагу и перо.
Боже мой! Ты открыл мне глаза. Ещё не поздно!
Обмакнул перо в чернильницу.
И - замер, не в силах написать ни строчки...
Портьера на двери отодвинулась и в комнату вошла хозяйка дома - Агафья Матвеевна Пшеницына.
Подняла штору на окне, принялась поливать цветы на подоконнике.
Обломов (бормочет). Прочтите это письмо до конца. И поймите, что... (Пауза.) Что иначе поступить я не могу. Почему? (Пауза.) Потому... Потому что... Ольга... Впереди... Что впереди? (Пауза.) Вот что. И... (Оборачивается к Пшеницыной.) Вот у вас цветы. Вы любите их?
Пшеницына. Нет. Они давно тут, ещё при муже были.
Обломов. Как их зовут?
Пшеницына. Эти-то? (Вздохнув.) Ерани.
Пшеницына принимается кормить птиц.
Обломов. Что у вас за птички?
Пшеницына. Тут чижи. Там канарейки. Тут опять чижи, там опять канарейки.
Пауза. Обломов, вздыхая, вновь наклоняется к письму.
ОБЛОМОВ (пишет). Как птичка!.. Улетайте, как птичка ненароком присевшая не на ту ветку... Вы не лжете и не обманываете меня, но вы не любите меня! Ваше люблю не есть настоящая любовь, а только будущая...
Пшеницына выходит из комнаты.
Провожая ее взглядом.
Какие локти у ней... Еще с ямочками!
Вновь наклонился к письму.
Вы не любите меня и любить не можете. Но ещё не поздно! Мы оба ещё можем избавимся от будущих упреков совести.
Входит Пшеницына, в руках у неё блюдо с пирогами, накрытое белоснежным полотенцем.
Пшеницына. Пока горяченькие-то. Кушайте.
Уходит.
Обломов принюхивается.
ОБЛОМОВ (лихорадочно пишет, словно торопясь). Прочтите это письмо до конца. И поймите, что иначе поступить я не могу. Мы так внезапно, так быстро сделались больны, и это помешало мне очнуться ранее. (Почесав в затылке.) Больны - нехорошо. Впрочем... Это все Штольц! Привил нам обоим любовь, как оспу! (Пишет.) Вы ошиблись, я не тот, кого вы ждали, о ком мечтали. Погодите, он скоро придёт. И тогда вам станет стыдно за вашу ошибку. А мне этот ваш стыд сделает боль. Это все к лицу молодости, она легко переносит раны... Мне же к лицу покой, хотя скучный, сонный, но он знаком мне, а с бурями я не управлюсь!.. (Помолчав. С воодушевлением.) Хорошо, когда пирог с луком или с морковью. С цыплятами хорошо, со свежими грибами. (Нюхает пироги.) С луком! К ним бы водки сейчас, на смородиновом листу.
Входит Пшеницына с запотевшим графинчиком.
Пшеницына. Пока холодненькая-то. На смородине, на молодом листу.
Обломов. Вы всё за работой, Агафья Матвеевна. Ведь вы так устанете.
Пшеницына. Я привыкла.
Обломов. А когда нет работы, что ж вы делаете?
От такого вопроса Пшеницына застыла в изумлении.
Бормочет.
...мне этот стыд сделает боль. Это все к лицу молодости, она легко переносит раны... Мне же к лицу покой, хотя скучный, сонный, но он знаком мне, а с бурями я не управлюсь...
Пшеницына (всплеснула руками). Как нет работы? Работа всегда есть. Утром обед готовить. После обеда - шить. К вечеру - ужин.
Обломов. А сейчас?
Пшеницына. Сейчас вот домелю кофе, сахар буду колоть.
Обломов. Как у вас хороши руки, можно хоть сейчас нарисовать. Вы славная хозяйка. Вам бы замуж надо.
Пшеницына. Кто меня с детьми-то возьмет?
Обломов смутился.
Пшеницына вышла из комнаты.
Обломов (перечитывает письмо). ...ещё не поздно, мы оба ещё можем избавимся от будущих упреков совести. Мы так внезапно, так быстро сделались больны, что и помешало мне очнуться...
Входит Пшеницына с грудой белья.
Пшеницына. Вот я разобрала ваши чулки. Пятьдесят пять пар. Да только почти все худые. Вот тут двадцать пар совсем не годятся. Их уж и штопать не стоит.
Обломов. И не надо! Этакой дрянью заниматься! Новые купить!
Пшеницына. Зачем же деньги тратить? Можно надвязать. Надвязать чулки-то? Я уж и ниток закажу. Нам одна старуха носит, а в лавке покупать дорого.
Обломов. Мне, право, совестно, что вы так хлопочете?
Пшеницына. Что нам делать-то?
Пшеницына разглядывает чулки на свет.
Обломов (наклоняясь к письму). Послушайте, Ольга, скажу прямо и просто - вы меня не любите и любить не можете. Зачем же я пишу? Зачем не пришел сказать прямо? Отвечу: бумага терпит и молчит, когда я пишу вам: мы не увидимся больше.
Обломов роняет перо на стол.
Сидит, окаменев.
Пшеницына. Самой надвязать или старухе отдать?
Обломов. А?
Пшеницына. По вечерам нечего делать, вот и надвяжу. У меня Маша уж начинает вязать, только спицы всё выдергивает. Спицы-то большие, ей не по рукам? Ваня у меня тихий, а Маша бойкая... Платьев не напасешься. Глядь - уж и порвала. За гвоздь, мол, задела, за сучок... Так вот на ней всё и горит, особенно башмаки. Чинить да штопать не успеваю...
Выходит из комнаты.
Обломов (складывает письмо). Я всё сказал. (Запечатывает. Кричит.) Захар! Пошли кого-нибудь с письмом к барышне!
Съедает кусок пирога, выпивает рюмку водки. Подумав, съедает ещё кусок.
Странно! Мне уж не скучно, не тяжело! Я почти счастлив. Отчего это? Должно быть, оттого... что я всё сказал.
Входит Пшеницына.
Пшеницына. Вот! Халат ваш! Его можно починить и вымыть. Материя такая славная! Он ещё долго прослужит. Может, наденете когда-нибудь? к свадьбе.
Сцена седьмая.
Осенний парк с голыми деревьями.
На скамейке сидит Ольга, в руках у нее письмо.
За стволом дерева прячется Обломов.
Хруст ветки, Ольга оборачивается и застает Обломова в самой нелепой позе...
Ольга отворачивается.
Обломов выходит из-за дерева, садится рядом с ней на скамейку.
Ольга (подает ему письмо). Возьмите! И унесите его с собой. Чтоб мне не плакать, глядя на него. Я не должна плакать - о чем?
Обломов. Ваше счастье ещё впереди.
Ольга. Вы спрятались за деревом, чтобы посмотреть - буду ли я плакать? Вас пугает, что я разлюблю вас? А если вы разлюбите меня?
Обломов. Я?
Ольга. Устанете, как устали от дел, от службы, от жизни. Разлюбите без соперницы, не она, а халат ваш будет вам дороже! Прощайте, Илья Ильич, прощайте навсегда. И будьте покойны, - ведь ваше счастье в этом!
Пауза.
Обломов. Простите меня...
Ольга. За что?
Обломов. За ошибку. За то, что вам теперь досадно...
Ольга. Это моя ошибка. Я наказана за гордость. Слишком понадеялась на свои силы. Я думала, что я вылечу вас? Но у меня не хватило уменья... Врачебная ошибка! Я не предвидела её, а все ждала результата, надеялась? (После паузы.) Вы не станете упрекать меня, что из гордости я рассталась с вами?
Внезапно Ольга хватает его за руку.
Ты кроток, Илья, честен и нежен? Как голубь? Ты прячешь голову под крыло и ничего не хочешь больше. Ты готов всю жизнь проворковать под кровлей? Да я не такая! Мне мало этого, мне нужно чего-то ещё, а чего - не знаю! Сможешь ли ты научить меня, дать мне всё это?! А нежность? (Усмехнулась.) Где её нет!..
Обломов (тихо). Я люблю тебя.
Ольга. Мы не шутим, Илья! Помни, что дело идет о будущей жизни! Скажи мне - да! и я поверю тебе! Хватит ли тебя на всю жизнь? Будешь ли ты для меня тем, что мне нужно? Скажи - да! и я беру назад свое решение! Вот тебе моя рука и пойдем, куда хочешь, - за границу, в деревню, на Выборгскую сторону!
Обломов (тихо). Возьми меня, какой я есть. Люби во мне, что есть хорошего! Ведь я люблю?
Ольга (прерывая его). Я жду не уверений в любви, а короткого ответа!
Обломов молчит.
Ольга отпускает его руку.
Ольга (холодно). Так нам пора расстаться! Прощай! (Усмехнувшись.) За меня не бойся. Я поплачу и потом уж больше плакать не стану.
Пауза.
Что погубило тебя, Илья? Ведь ты добр, умён, нежен, благороден... и... гибнешь! Что сгубило тебя? Нет имени этому злу...
Обломов. Есть. (Почесал голову.) Только надо найти ему название. И сразу всё будет хорошо. Всё сразу пройдет...
Ольга, не дослушав его, уходит.
В руках у Обломова остается её перчатка.
Сцена восьмая.
Пшеницына штопает чулки.
Входит Обломов.
Не снимая пальто, он садится в кресло.
Захар. Это, должно быть, барышня забыла?
Обломов. Какая барышня?
Захар. Ильинская барышня.
Обломов. Что забыла?
Захар. Перчатку. Вон у вас в руках.
Обломов опускает глаза и видит перчатку Ольги, которую он по-прежнему держит в руке.
Обломов. Какая перчатка? Какая барышня?
Прячет перчатку в карман пальто.
Это портнихина перчатка. Ездил в магазин рубашки примерять, взял по ошибке портнихину перчатку. (Кричит.) Как ты смеешь выдумывать?!
Захар (кричит). Какая портниха? Что за рубашки? Будто барышниных перчаток не видал?
Обломов. А почём ты знаешь барышнины перчатки?
Захар. Знаю! Побожиться могу! Образ со стены снять!
Обломов. Пошел отсюда вон! Совсем пошел, на улицу! Видеть не могу твою рожу!
Захар. Обыкновенная рожа. Как у нашего брата!
Хлопнув дверью, выходит.
Пшеницына, не поднимая головы, по-прежнему штопает чулки.
Обломов. Послушайте, Агафья Матвеевна!.. Захар дурак. Вы, ради Бога, не верьте ему! Насчет перчатки.
Пшеницына. Что мне за дело, чья это перчатка?
Обломов. Портнихина, которая рубашки шьёт. Примерять ездил.
Пшеницына. А вы где заказали рубашки? Кто вам шьёт?
Обломов. Из французского магазина.
Пшеницына. У меня есть две девушки - так шьют, такую строчку делают, куда там французам.
Обломов. Вы только, ради Бога, не подумайте, что это барышнина перчатка!
Пшеницына. Хоть бы и барышни. Что мне за дело?
Обломов. Нет, нет! Вы не думайте! Эта барышня, про которую врёт Захар, она - огромного роста, и говорит басом.
Пшеницына. Лизавета Николаевна и Марья Власьевна. Две девушки, такие строчки делают! Когда вам понадобится рубашки шить, я им скажу. Дёшево берут.
Обломов. Только вы не подумайте ничего, пожалуйста! Не подумали?
Пшеницына, отложив чулок, выходит из комнаты.
Обломов сидит неподвижно, глядя в пол.
Пшеницына вносит халат.
Что это?
Пшеницына. Вымыла и починила. Халат.
Пшеницына снимает с Обломова пальто, сюртук и гастух.
Зайдя сзади, помогает ему надеть халат.
Обломов. Руки-то у вас какие... Локти. Ещё с ямочками!..
Невзначай она касается лба Обломова.
Пшеницына. Да у вас жар! Горячка! Постойте-ка!
Прикладывается губами ко лбу Обломова.
Входит Захар с подносом, накрытым к чаю.
Видит Обломова и Пшеницыну - она приложилась губами к его лбу, а он замер...
Чашка с подноса полетела на пол.
Захар. Что это вы, Илья Ильич... Зачем это... Халат, вроде выбросить велели, а сами... Зачем?
Обломов. А ты зачем чашку разбил?
Сцена девятая.
В кресле сидит Обломов.
Рядом с нам на скамеечке - мальчик Ваня.
Пшеницына, склонив голову, шьёт.
Обломов. Вот и год прошел... Сколько всего случилось!
Ваня. Да что случилось-то? Я и не видал ничего.
Обломов. Как - что? Где-то взволновался край и восстал народ, рухнули жилища, а где-то, напротив, вышло замирение...
Ваня. Где?
Обломов. Закатилось какое-нибудь светило в небе, зато где-то засияло другое... Открылась какая-нибудь тайна бытия... Или осыпалась гора, зато море нанесло ил и отступило от берега...
Ваня (с отчаяньем). Да где это всё? Почему мы ничего не видали?
Обломов (Пшеницыной). Ваня такой понятливый мальчик! В три раза запомнил главные города в Европе. (Ване.) Вот наведут мосты на Неве, поедем с тобой в магазины, подарю тебе маленький глобус. (Пшеницыной.) Как это у вас, Агафья Матвеевна, проворно ходит игла мимо носа! Я, право, боюсь, как бы вы не носа себе не задели!
Пшеницына. Вот дошью эту строчку, ужинать станем.
Обломов. А что у нас к ужину?
Пшеницына. Капуста кислая с лососиной. Осетрины нет нигде, уж я все лавки выходила, всюду спрашивала - нет. Потом телятина, каша на сковороде? Слышите, шипит? Уж жарится.
Обломов. Вот это прекрасно! Всё-то вы хлопочете, Агафья Матвеевна!
Пшеницына. Кому ж ещё хлопотать? Вот только положу заплатку, так стану уху варить. Какой дрянной мальчишка этот Ваня! На той неделе вычинила куртку, он опять разорвал! (Ване.) Что смеешься? Вот не починю, и нельзя будет завтра за ворота бежать. Мальчишки, должно быть, разорвали? Дрался? Признавайся!
Ваня. Нет, само разорвалось.
Пшеницына. То-то само! Сидел бы дома да твердил уроки, чем бегать по улицам! Вот Илья Ильич опять скажет, что ты по-французски плохо знаешь!
Ваня. Я не люблю по-французски.
Пшеницына. Отчего?
Ваня. Да по-французски есть много нехороших слов.
Обломов смеется.
Ваня выбегает из комнаты.
Обломов. А вот Машенька обрубила мне три платка - плохо, правда, неровно, но зато всё бегала показывать мне каждый обрубленный вершок.
Пшеницына. Пора корицу толочь.
Откладывает шитьё, выходит из комнаты.
Обломов (глядя в окно). Вон снег нападал и нанёс сугробы... Покрыл дрова, курятник и конуру. Всё умерло и окуталось в саван. (Смеясь.) А вдруг не взойдет завтра солнце и застелет небо
тьма?.. А суп и жаркое всё равно явятся на столе!.. И бельё будет свежо и чисто! И никто не узнает, как это сделается. С кротким взглядом, с улыбкой преданности. С чистыми, белыми руками, с полными локтями. С ямочками!..
Входит Пшеницына, принимается толочь корицу.
Обломов встаёт с кресла, подходит к ней сзади.
Взяв её за локти, мешая толочь.
А если я вам помешаю?
Пшеницына. Пустите. Мне ещё надо сахару натолочь да вина отпустить на пудинг.
Обломов. Скажите, Агафья Матвеевна... Что если б я вас? полюбил? Вы бы полюбили меня?
Пшеницына. Отчего же вас не полюбить? Бог всех велел любить.
Обломов. А если я сейчас поцелую вас?
Пшеницына. Теперь не Святая неделя.
Обломов. Тогда поцелуйте вы меня!
Пшеницына. Вот будет Пасха, так и поцелуемся.
Обломов нежно целует ее в шею сзади.
Пшеницына. Ой! Корицу просыплю... Нечего будет в пирожное положить.
Обломов. Не беда!
Пшеницына поворачивается к нему.
Пшеницына. Что это у вас на халате опять пятно? Кажется, масло? Где это вы? Не с лампадки ли накапало? Или за дверь задели? Вчера мазали петли маслом. Всё скрипят. Дайте, скорее, я пятно выведу и замою - завтра ничего не будет.
Обломов. Добрая Агафья Матвеевна! Поедемте жить в деревню, там хозяйство! Грибы, ягоды, варенья, птичий двор?
Обломов обнимает её.
Я вас, Агафья Матвеевна, ещё раньше видел... В дремоте, наверное...
Подле вас хорошо уснуть, обнявшись... Ведь это и есть тайная цель всякого - найти в своей подруге покой и ровное течение чувств... А страсть... Всё это хорошо лишь на сцене, где с ножами расхаживают актеры. А потом идут, и убитые, и убийцы, вместе ужинать? Дым, смрад, а счастья нет! Воспоминания - один только стыд и рвание волос.
Замерли, обнявшись.
Взлетает портьера на двери, стремительно входит Штольц.
Штольц. Ну здравствуй, Илья!
Пшеницына, охнув, выбегает.
Обломов. Андрей! Штольц!
Обнимаются.
Штольц (колотит Обломова по спине). Ах ты, Lotter! Вот я задам тебе феферу!
Обломов. Откуда? Как? Надолго ли?
Штольц (отстраняется от него, осматривает). Да что с тобой? Как ты переменился, брат! Здоров ли ты?
Обломов. Левая нога что-то всё немеет.
Штольц. Что ты не бросишь своего халата? Смотри, весь в заплатах!
Обломов. Привычка, жаль расстаться. Скажи мне, Андрей, вот что... Что - Ольга?
Пауза.
Штольц. А... Не забыл! Я думал, что ты забудешь.
Обломов. Нет, не забыл. Где же она?
Штольц. В своей деревне, хозяйничает.
Обломов. С теткой?
Штольц. С мужем.
Обломов. Так она замужем?
Штольц. Чего ж ты испугался?
Обломов. Замужем? Давно ли? Счастлива? Да не тяни ты!.. Скажи, Бога ради! Кто ж он, всё никак не спрошу?
Штольц. Кто? Какой ты недогадливый, Илья!
Обломов. Не? не ты ли?
Штольц. Я.
Пауза.
Обломов (кричит). Захар, Захар! Неси шампанского! Милый Андрей! Милая Ольга!.. Вас благословил сам Бог! Боже мой! Как я счастлив! Скажи же ей?
Штольц (смеясь). Скажу, что другого Обломова не знаю! Недаром она забыть не может тебя!
Входит Захар.
Захар. Андрей Иваныч! Вот радость-то! Глядите-ка, вот и Илья Ильич расплакались!
Обломов (отворачивается, трёт глаза). Знаешь ли ты новость, Захар? Поздравь - Андрей Иваныч женился!
Захар. Батюшки! На ком?
Обломов. На Ольге Сергеевне. Ты её помнишь?
Захар. На Ильинской барышне! Вот те на! А я-то грешен, виноват - всё на Илью Ильича сворачивал! Вот какая клевета вышла. Ах ты, Господи, ах, Боже мой!.. Какая славная барышня! Вот Илья Ильич-то и плачет от радости!
Штольц (вдруг). Поди отсюда, Захар!
Испуганный Захар выходит.
Здесь не о чем плакать, Илья. Это была ошибка... Самолюбие её было задето лишь оттого, что не удалась ей роль спасительницы? Да, самолюбие и гордость! Но до сердца у неё не дошло.
Обломов. А её слезы?! Разве они не от сердца были?
Штольц. Боже мой, Илья, о чём не заплачет женщина?
Обломов. Но если б я нашёл в себе силы... Изменился, ожил, послушался её и...
Штольц. То есть если б на твоём месте был другой человек?
Обломов (после паузы). Да, ты как-то иначе устроен... Ты другой...
Пшеницына вносит поднос с пирогами и водкой.
И, не подняв глаз, уходит.
Штольц. Илья! Я хотел спросить тебя... Эта женщина? что она тебе?
Обломов. Я у неё квартиру снимаю. Вдова коллежского секретаря Агафья Матвеевна Пшеницына. С двумя детьми, с Ваней и Машей. Покойно, тихо. Никто не трогает, ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Есть с кем слово перемолвить, как соскучишься. Двое ребятишек - играй с ними, сколько хочешь.
Штольц. Я не то хотел тебя спросить, Илья? В каких ты отношениях к ней?..
Обломов. Что ты хочешь сказать?
Штольц. Зачем ты краснеешь, Илья? Послушай... Если тут моё предостережение может что-нибудь сделать... то я всей дружбой нашей прошу, будь осторожен?
Обломов. В чем? Помилуй!
Штольц. Ты смотришь на неё так, что, право, я начинаю думать? Смотри, Илья, не упади в эту яму...
Пауза.
Обломов. Выпей, Андрей, право, выпей. Славная водка! Ольга тебе этакой не сделает. Она споет Casta Diva, а водки сделать не умеет так! На молодом смородиновом листу. И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! А руки-то у нее какие, локти с ямочками! И всё сама! Сама крахмалит мне рубашки! За другим жена так не смотрит - ей-богу! Знает каждую мою рубашку, все протертые пятки на чулках, какой ногой встал с постели, собирается ли сесть ячмень на глаз, какого блюда и по скольку съел, весел или скучен, много спал или нет...
Пауза.
Штольц. Что сказать Ольге?
Обломов. Не поминай ей обо мне! Скажи, что не видал, не слыхал.
Штольц. Она не поверит.
Обломов. Ну скажи, что я умер? От удара.
Штольц уходит.
Обломов запахивает халат, садится в кресло.
Утро.
Входит Захар.
Захар (всплеснув руками). Зачем это вы, Илья Ильич, всю ночь просидели в кресле?
Обломов хочет что-то сказать, открывает рот, но не может выговорить ни слова.
Кричит.
Агафья Матвеевна! Ваня! Маша!
Вбегает Пшеницына, бросается к Обломову.
Дети в испуге стоят на пороге.
Пшеницына. У него удар!
Сцена десятая.
В кресле сидит Обломов.
Движения его ограничены - последствия апоплексического удара.
Входит доктор Аркадий Михайлович.
Он очень изменился, теперь это уверенный в себе человек.
Обломов. Доктор! Вот уж не ждал! Спасибо, что вспомнили!
Аркадий. Да я к вам на минуточку! Дела, знаете ли... Закрутился совсем. Обширная практика, веду самый широкий приём... Волчком кручусь, дня не хватает!
Обломов. Что, много болеют? И всё душевными болезнями?
Аркадий. Это нынче в моде! Мужчины, и те стали в обморок падать... Без дела не сижу. С тех пор как наша медицина признала
школу нервных патологий, количество больных резко увеличилось.
Обломов (смеясь). Как же так? Следствие вместо причины?
Аркадий. Не смейтесь, теперь уж и наукой доказано, что причина и следствие в наши дни не имеют связи.
Оба смеются.
Обломов. Как поживает ваш Сивка? Проверенный в бою деревянный конь?
Аркадий. Редко мы с ним теперь видимся, всё времени не хватает. Пылится в шкапу. (Помолчав.) Я, собственно говоря, вот по какой причине к вам заехал, Илья Ильич... Ведь я нашёл название вашей болезни!
Обломов. Да ну? И как же её звать? Эники-беники?
Аркадий. Да ведь я серьёзно! Теперь я с полной ответственностью говорю вам, что готов назвать вашу болезнь по имени!
Обломов. Зачем? Не всё ли равно, как она называется? Да я сам могу вам сто болезней выдумать. Вот, извольте, - жмырь и голядка! Можно и порошки к ним выдумать, только лечи, - деньги рекой! Всяк у себя жмырь найдёт, и голядка у каждого второго. Можно клинику открыть!
Аркадий. Полно вам, я серьезно!
Обломов. Я не верю больше в слова, доктор. И в названия тоже. Вот один философ недавно сказал, что - Бог, мол, умер... И что с того? Ведь это одни слова, никто немчурёнку не поверил! А я, в свою очередь, возьму да скажу - человек умер! И что с того? Вон их сколько на улице, никак не переведутся...
Аркадий. Ваша болезнь называется - TOTUS.
Обломов. Что это значит?
Аркадий. Это редкая болезнь, с нею уж никого почти не осталось. Наверное, вы один и есть. Все остальные - pele-mele, tutti-frutti, смесь, ни то ни сё. Но это и позволяет им выжить. Я должен сказать вам прямо, ведь мы с вами старые друзья... Мужайтесь, Илья Ильич... Ваш диагноз несовместим с жизнью, и прогноз практически нулевой... Вы скоро умрете.
Пауза.
Обломов. Как, вы говорите, она называется? Эта болезнь? Totus? Заморочили вы меня своей латынью... Непонятно мне. Что есть - Totus?
Аркадий. Целый. Целый человек. Такой жить не может.
Обломов (после паузы). Понятно. Спасибо. Хорошо, что не врете. Так лучше. И эти глупости с врачебной тайной... Хорошо, что не соблюдаете. Тоже спасибо. (Пауза. Усмехнулся.) Значит, Pele-mele - жить будет? И Tutti-frutti - тоже? Пол-человека, четверть-человека, осьмушка и одна шестнадцатая - все живы... А бедный Totus - нет?
Аркадий. Нет.
Обломов. Я же говорил - человек умер... (Дрогнувшим голосом.) Ну и ладно.
Пауза.
Громко.
Не хотите ли чаю? (Кричит.) Захар! Чаю неси! У нас гости! Агафья Матвеевна! Пирогов несите! И водки! Ваня! Маша! Идите сюда! Где вы все?
Пшеницына, дети и Захар появляются на пороге.
Аркадий (пятясь к двери). Нет-нет. Спасибо. В следующий раз. Некогда. Всего хорошего. Ещё увидимся. Всё будет хорошо. Заеду как-нибудь. Не забывайте.
Быстро выходит из комнаты.
Сцена одиннадцатая.
Штольц, Аркадий и Захар.
Во время всей сцены Штольц и Аркадий сидят неподвижно, словно каменные.
Захар. Опять помянул его сегодня, царство ему небесное! Этакого барина отнял Господь! На радость людям жил, жить бы ему сто лет? Вот сегодня на могилке у него был. На Охтинском кладбище, между кустов лежит, в самом затишье. Как приду, сяду да и сижу; слезы так и текут? Этак-то иногда задумаюсь, притихнет все, и почудится, как будто кличет: "Захар! Захар!" Инда мурашки по спине побегут! Господи, храни его душеньку! Никто не видал как умер, и стона предсмертного не слыхали. Без мучений. Удар, говорят. Ел мало, из кресла не вставал, всё молчал, а то вдруг заплачет. Чувствовал смерть. Утром Агафья Матвеевна принесла ему кофе, глядь - а его уж и нет! Только руку успел прижать к сердцу. Видно, болело. Ваня - хороший мальчик, закончил курс наук, на службу теперь ходит. Маша пошла замуж за смотрителя казённого дома. Хороший муж, строгий. Место-то нынче трудно найти. Один барин попался такой неугодливый - Бог с ним! Раз только и увидал клопа, растопался, раскричался, словно я выдумал клопов! Когда без клопа хозяйство бывает? И отказал. Такой, право!.. Всё не то теперь, не по-прежнему, хуже стало. В лакеи только грамотных берут. Сапоги сами снимают с себя. Всё какие-то фермы, аренды, акции. Что за акции такие, я не разберу? Это всё мошенники выдумывают! Нужны им деньги, так и пустят в продажу бумажки по пятисот рублей, а олухи накупят. Тут всё и лопнет. Одни бумажки останутся, а денег нет. Где деньги? - спросишь. Нету - учредитель бежал, всё с собой унёс. Вот они, акции-то!
Аркадий поднял руки над головой, сделал ладони углом, - он "в домике".
ЗАНАВЕС.