© Copyright Степанов Игорь Викторович

ИГОРЬ СТЕПАНОВ

С Е В И Л Ь С К А Я Б А Л Л А Д А

С

Н Е О Б Х О Д И М Ы М К О М М Е Н Т А Р И Е М

(драма)

  
   ...И-эх, накатывает иногда! Сесть бы сейчас, да написать чего-нибудь классическое, и не просто так, на одну-две пятилетки, нет! -- чтобы на веки вечные осталось, чтобы, понимаешь, аж в начальной школе изучали, чтоб конкуренты от зависти заплакали! Делов-то на блоший хвост: выбрать жанр, сюжетец позаковырестей, ну и объем нужен, естественно, солидный -- с кулак толщиной, а не какая-нибудь там сантиметровая брошюрка...
   ...Так рассуждали мы с Вовкой Панковым, сидючи в жаркой общажной сушилке, внюхивая атмосферу из никотина и испарений от промокших портянок, телогреек, маек саморазличных, короче, всего того, что на себя навздёвывают браздарки и грузчики, выходя утром на картофельное необъятное поле.
   Это был наш студенческий колхоз восемьдесят пятого года; уже грянул иезуитский "Указ об искоренении пьянства и алкоголизма". Поэтому к вышеупомянутым миазмам частенько присоединялся стойкий дух дешёвых марок одеколонов и лосьенов. А то и духов с дезодорантами.
   То надо было видеть! Да что там видеть -- это надо было прожить! Молоденькие, лет шестнадцати-семнадцати девчоночки, поступившие на журфак и загнанные на уборку картошки, воленс-ноленс с ходу адаптировались и, упахавшись со сранья и до темна в борозде, переодевшись и слегка ополоснувшись, хлестали из эмалированных кружек слаборазведенный "тройняк", чтобы не впасть от непривычного существования в истерику.
   "Ты, Лифшиц, не свисти, что можно жить в колхозе и без водки..." -- была у нас такая песня, а Лифшиц -- был такой самый главный командир на все студенческие уборочные отряды. Без водки прожить было нельзя, и в прошлые доуказные колхозы ею исправно потчевали в ужин, из расчета по полбанки на рыло грузчика или по сто грамм на личико браздарки. Однако, кончилось достойное время, и народ, борясь с "сухим законом", начал исправно спиваться разной дрянью.
   Двадцатикопеечник
  
   Наплевавши на престижи,
   Я лежу в зловонной жиже,
   Подтянув к себе поближе
   Ноги.
   Я спокоен и серьёзен,
   Я задумчив, как Спиноза,
   Мне удобно в этой позе
   Йоги.
  
   Не была б разбита харя,
   Был бы -- хоть куда я парень,
   Стеклотара жмет в кармане
   Ляжку,
   А во рту, как в Гоби, сухо,
   Мне б сейчас -- стакан краснухи,
   Шум в мозгах, стреляет в ухе:
   Тяжко...
  
   Рядом катит "спецмедслужба",
   Может, буду я им нужен? --
   Помогите встать из лужи,
   Братья!
   Нет! -- берут интеллигента,
   Потому что он моментом
   Сможет крупную монету
   Дать им
   .
   Я читал Указ Начальства
   Об искорененьи пьянства,
   Только наше разгильдяйство --
   Всюду.
   И -- лежат они, калеки,
   Алкаши -- мои коллеги,
   Так, что иногда и негде
   Плюнуть...
  
   Но не хлебом единым жив человек. И не одеколоном, добавлю. Душа человеческая требует не только "панэм", но и "цирценсэс". Хлеба и зрелищ -- это пусть древние римляне себе выпрашивают, а у нас зрелища на первом месте; гласит же мудрость: "Всё пропью -- гармонь оставлю!" А в колхозе, тем паче, необходима душевная развертка: посмотреть, к примеру, на высокое искусство разных жанров; и наша бригада грузчиков, которая в отряде, как замечено: "не элита, но гвардия", такое искусство выдавала плясками, песнями и, конечно же, прожжённым глаголом театральных подмостков.
   Вот и сидели мы с Вовой в сушилке и сочиняли очередную драму. Фуфловые сценки из студенческой жизни давно приелись, а широкоизвестные романы от "Графа Монте-Кристо" до "Хождения по мукам" мы уже успели показать в испохабленной интерпретации. С большим успехом недавно прошла панк-рок-опера "Бунт Мацепур". (Для непосвященных: "мацепура"--это картофелекопалка, названная так по имени изобретателя-белоруса.) Но все эти спектакли сделаны были по мотивам, подчеркиваю -- по мотивам чужих произведений, а нам с Вовой хотелось собственного, оригинальненького. Даже идея "Бунта" усвистнулась то ли у Чапека, то ли у Алексея Толстого, помните " Бунт Машин"? А все арии перелицованы из популярных мьюзиклов; да вот, к примеру, самое начало:
  
   "В борозде --
   Весь род людской
   От шестнадцати и старше,
   Тихо плача, дико пашут,
   Проклиная жребий свой!
   Люди гибнут за крахмал,
   За крахмал!
   Мацепура правит бал,
   Там правит бал!
  
   В борозде --
   Протяжный вой,
   Слёзы капают на лапоть,
   Ни пописять, ни покакать,
   А на теле -- грязи слой!
   Люди гибнут за крахмал,
   За крахмал!
   Мацепура правит бал,
   Там правит бал!"
  
   Вы, конечно, "Фауста" Гете и Гуно узнали? И далее в подобном плане, где помогла "Трембита", а где, даже, группа "Крафтверк"...
   ...Либретто нового спектакля сляпали быстро и со знанием дела, всего за час; за полчаса распределены были роли в грузчикской труппе, и проведена первая, она же генеральная репетиция. Реквизит и костюмы каждый артист добывал себе сам и образ своего героя ваял по личному разумению и вкусу.
   Я, собственно, зачем тут распинаюсь? Да просто хочется вам передать тот развесёлый дух и настроение, что царили в нашей среде.И может, в нескольких убогих словах этой цели и не достиг, и может, я попробую всё подробнее описать в большом рассказе под названием, скажем, "Кырский Браздец", а сейчас, сознаюсь, что трепотня моя -- лишь повод протащить на широкую публику любимую пьесу. В исправленном, облагороженном, по мере сил, варианте. Но хватит лишних слов, вот она --
   Севильская баллада
   (средневековая трагедия из пропаще-развратной
   испано-дворянской жизни в двух актах)
  
   действующие лица:
  
   Тормозной Шут -- он же хор одновременно
   Бартоломео -- бродячий менестрель и жених на выданьи
   Дон Педро -- тиран-грубиян, узурпатор, самодур, любящий отчим и отец
   Лаура -- падчерица дона Педро, современная деваха на последней стадии
   Изольда -- жена дона Педро, мать Лауры, склочница и сволочь, каких свет не видывал
  
   занавес закрыт
  
   Тормозной Шут: (выходя на авансцену с лютней, бандурой, шарманкой или арфой, короче, чем-либо подобным; поет хором)
  
   История сия -- попранье прав любви.
   Сердца Лауры и Бартоломео
   Соединились. Кто посмеет их винить?
   Людская алчность изнахратила всё дело.
  
   Изольда-мать и донапедрина жена
   Ни с совестью, ни с честью не якшалась,
   Делить наследство она с зятем не желат
   И потому пускает в ход мощу кинжала.
  
   Лаура входит и, узрев такой балет --
   Распластанную выю, кровь и сало,
   Перстами нежными берет большой предмет --
   Сапог конкретно -- и мамаше по сусалам!
  
   А, что же Педро? -- бедный, бедный дон!
   Очнувшись утром в настроении похабном,
   Глава гудит, а тут -- Гоморра и Содом;
   Лауру тресь!.. И на руках три трупа хладных...
  
   О, трепещи Земля, взрыдайте, Небеса! --
   Людская жизнь то гнусный фарс, то грустный шарж...
   ...Я песню спел! И побежал со страху спать,
   Открой-ка занавес мужик, маэстро --марш!
  
   (звучит мрачноватая, но разнузданная музычка, занавес открывается)
  
  
   АКТ ПЕРВЫЙ
  
   Площадь небольшого средневекового крестьянско-дворянского посёлка с полузасохшим фонтаном в виде медной зелёной статуи местного деятеля с мечом, конем и прочими причиндалами. Площадь окружена лабазами, лачугами и просто жилыми домами, но один дом выделяется низким балконом с ажуристой решеткой, окнами с резными ставнями, портиком с колоннами и т. д. На перилах балкона проветривается женское нижнее бельё с вензилистыми метками: "Лаура".
  
   Бартоломео: (выходит на площадь, шаркая ногами, обутыми в шикарные хромовые сапоги; он в шляпе, плаще, при шпаге, шпорах и гитаре)
   Севильские дороги -- вот же дрянь!
   И каменисты, и скучны, трактиры -- редкость,
   Чтоб горло промочить, шагаешь десять миль,
   Так никаких сапог не напасёшся!
   А что в питейных заведеньях? -- стыд и срам! --
   Нальют кислятины стакан, аж скулы сводит...
   И смотрят так, как будто ты с галер бежал
   Или украл чего, да разве здесь своруешь? --
   Так, мелочёвку: где с забора тряпку,
   Иль с огорода огурец...
   А я поэт, певец,
   Но тут моё искусство, мой талант
   Отринут напрочь, публика тупа!
   Высокий слог стиха ей ухо режет,
   А в шляпу мне летят плевки да камни (возбуждаясь всё больше и больше, почти рыдая)
   За музыку, которая достойна
   Лишь слуха королей -- вот доля барда!(постепенно успокаивается, утирает слезы, рассуждает)
   Однако положение мое --
   Паршивое, иначе и не скажешь,
   И амплуа пора уже менять.
   Попробую-ка в этом городишке
   Затормозиться в виде жениха,
   Найду невесту побогаче, я ль не я?
   Какая деревенская простушка
   Не клюнет на такой роскошный вид:
   Усы, гитара, сапоги блестят!
   Итак, решенье принято, посмотрим
   Чего здесь можно подхватить, (достаёт подзорную трубу, обозревает окрестности)
   а вот и цель! (читает по складам надпись на вышеупомянутых трусах)
   "Ла-у-ра"...
   Сеньорита! Я -- как день!
   Встал у окна, затмил луну соседством,
   Она и так от зависти бледна...
   А впрочем, нынче не луна, а солнце...
   Да, есть ли разница? -- Лаура, посмотри!
   ...Не слышит, сволочь! Увеличим громкость звука... (поёт под гитару)
  
   О, дева Севильи,
   Я -- здесь, под окном!
   Сделай усилье:
   Выдь на балкон!
   Мак, конопля или даже корица
   С тобой не сравнится!
   Я-а-а полюбил тебя, Лаура, фью-фью... (подсвистывает)
  
   Лаура: (выковыливает на балкон на костылях, с синяком под глазом, делает вид, что не замечает Бартоломео; она сильно шепелявит)
   Что слышу я? Иль щебетанье соловья,
   Иль шелест родниковых струй по гальке?
   Божественные звуки! А контраст
   Какой меж этой музыкой и бранью
   Моёва отчима-скота!
  
   Бартоломео:
   Окстись, Лаура!
  
   Лаура:
   Ах, кабальеро! Кто вы есть, и чо вам надо?
  
   Бартоломео:
   У Ваших ног я, сеньорита, и пришел
   Из дальних странствий, чтобы срочно объясниться.
   Вы гляньте только на подмётку сапога -- (закидывает ногу на перила с коварной целью сначала ошеломить девушку роскошью своей обуви, а затем залезть на балкон -- всё это написано у него на лице)
   Стопталась к чёрту! Ах, пардон,
   Грубню-с сморозил!
  
   Лаура:
   Вы и французский знаете, месье! (в сторону, закатывая глаза)
   Какой мужчина! И какие сапоги!
   Да разве можно их сравнить с лаптями быдла,
   Что здесь зовут себя, напыжась, высшим светом?
  
   Бартоломео:
   Бонжур, Лаура, я иду к тебе,
   Займемся делом!
  
   Лаура:
   Ах, остановитесь!
   Мой отчим в доме, он терпеть не может
   Непрошенных гостей. Я вот намедни
   Сбежать на бал хотела по лозе,
   Да грохнулась костями об асфальт,
   А он проснулся, вышел и ещё добавил!
   Ну, чистый зверь... И легок на помине!
  
   Дон Педро: (за сценой, голосом хриплым, кашляющим)
   Что слышу я? Иль завыванье шакалья,
   Иль кваканье лягушек на болоте?
   Что за утопленник нарушил мирный сон? (выходит из дверей, видит Бартоломео, отложившего в сторону гитару и уже разминающегося перед поединком)
  
   Бартоломео:
   Сеньор, к барьеру! Это оскорбленье
   Я смою вашей кровью, я ль -- не я!
  
   Дон Педро:
   Ну, ты -- не ты, а просто размазня! (бьёт Бартоломео в ухо, тот падает навзичь; Лаура с воплем исчезает с балкона)
   Смотреть противно: молодежь и наша смена!
   Один удар -- и уж с копыт долой...
   А сколько самохвальства и позёрства:
   "К барьеру... я ль -- не я...", ну, фу-ты, ну-ты,
   А плащ, усы, гитара, -- фанфарон!
   И сапоги ещё шикарные на нём --
   Чистейший хром, подковки, шпоры , их носить
   Достоин лишь достойнейший -- аминь!
   Как победитель в честном поединке,
   Имею право на трофей... А, ну, сымай! (сдергивает сапоги с ног Бартоломео)
   Да и портянки также очень неплохи,
   Хотя и звякают без обуви. ...Беру! (свинчивает одну из портянок)
   Лионский бархат, блеск! ...Но, что за диво?
   Мне кажется -- предмет сей узнаю! (осматривает портянку так-сяк, нюхает, пробует на зуб)
   Такой же цвет... размер... фактура... вкус и запах!
   И монограмма здесь в углу: "Д-П"... Де Пе! (начинает рвать бороду и посыпаться пылью)
   "Дон Педро"! ...В этот носовой платок
   Я двадцать лет назад запеленал
   Не по закону рожденного сына
   И на крыльцо монастыря доминиканцев
   Подбросил, негодяй, и скрылся в ночь!
   Твой папочка тебя нашел, сынок! (кидаясь на Бартоломео с объятьями)
  
   Бартоломео: (останавливая старика ногой по животу)
   Навздень спервоначала мой сапог
   На место, недобитый еретик!
  
   (пока рыдая и причитая, дон Педро надевает сапоги на Бартоломео, из дверей дома появляется Изольда, следом Лаура; Бартоломео вскакивает обутый, бросается на шею дону Педро)
  
   Сеньор папаша, я узнал вас, вы ль -- не вы!
  
   Дон Педро:
   Да я -- не я, ежели ты -- не ты! (поворачиваясь к Изольде)
   Изольда, познакомся, вот мой сын --
   Единственный наследник и опора!
  
   Изольда:
   Что слышу я? Какой такой наследник?
   Вот этот -- подзаборник, аферист?
   Удочерённая тобой Лаура -- помни (кивает на Лауру) --
   Наследница по праву и закону!
  
   Дон Педро: (наливаясь кровью, но пока вкрадчиво, без мата)
   Я их женю, они друг друга стоят.
   И завещанье распишу в паях. А ты,
   Веревка рваная от висилицы сгнившей,
   Получишь -- шиш! ...Идем готовить свадьбу!
  
   АКТ ВТОРОЙ
  
   Ночь в доме дона Педро. На переднем плане комната Изольды и смежная с ней спальня для гостей с кроватью под балдахином, на которой храпит Бартоломео. Рядом разбросаны на полу части его туалета, стоят сапоги с намотанными на голенища портянками. В комнате Изольды на столе горит свеча, в неровном свете которой Изольда, сидя за столом с наждачным бруском и время от времени плюя на него, точит огромных размеров тесак. Сопровождает это действо реквием Моцарта, в который временами напряжно врывается свадебный марш Мендельсона, но тут же глушится похоронными аккордами.
  
   Изольда:
   Ах, свадьбу хочете? -- таки вам будет свадьба!
   Я для того ли втерлась в этот дом,
   Чтобы отдать его на разоренье
   Какого-то сапожного хлыща?
   Точись ещё острей, любезный нож --
   Сегодня ты и шафер, и священник!
   ...А утром, если спросят, что к чему,
   Скажу, как за стеной Бартоломео
   Ворчал о способе самоубийства. В полночь
   Пришел и попросил взаймы кинжал --
   Фамильную реликвию, чтоб срезать
   Подзапылённые в пути ножные ногти.
   Я по наивности и доброте дала
   И даже вызвалась помочь, как педикюрша,
   Но он, нервируясь, прервал мой монолог,
   Кинжал -- в карман, ретировался резво.
   ...Легенда хороша, теперь за дело! (пробует на щетине отточку лезвия, встаёт и проходит, крадучись, через боковую дверь в комнату Бартоломео; наклоняется над кроватью и, занеся над головой двумя руками тесак, с выдохом: "ха-а", пластает где-то в районе головы покойника)
  
   Бартоломео: (скатываясь с кровати на пол)
   Буль-буль-буль-буль?
  
   (откуда ни возьмись, появляется Лаура; в жемчужных зубках меж алых губок зажат многорожковый канделябр с зажжеными свечами, поскольку в руках у неё костыли)
  
   Лаура:
   Мне перед свадьбой не уснуть... Глазам не верю!
   Бартоломео без сапог и на полу?!
   (обращаясь к обнаруженной Изольде)
   А вы чего шарашитесь тут, мутер,
   В подобном виде? ...Кровь? ...Кинжал? -- Я поняла!
   Маньячка пошлая!
  
   Изольда:
   Цыц, глупая дурында!
   Для твоего же блага сделано сиё!
   Сейчас ещё разок его я ширкну,
   Чтоб уж наверняка... (наклоняется над Бартоломео)
  
   Лаура:
   Не быть тому! (выплёвывает канделябр, перекладывает костыли в одну руку, в другую хватает бартоломеевский сапог и с размаху опускает на изольдинский затылок; та издает последний вздох и замертво падает в глубину сцены)
   Бартоломео избежал венца, а мне
   Не суждено вкусить ни мужа, ни объятий!
   Сейчас пойду и застрелюся на хрен!
   А уж душа его настигнет в райских кущах...
   ...Какое свинство, блин, со стороны мамаши --
   Лишить меня такого жениха!
  
   Дон Педро: (появляется в ночном колпаке, весь небритый и всклоченный)
   Эт сколько ж я отдегустировал вчерась
   Столетних вин?.. Что здесь за шум?
  
   Лаура: (трусливо)
   Глядите, папа! --
   Чудовищная тут метаморфоза:
   Бартоломео мёртв, маман, надеюсь, тоже
   Над сковородкой в преисподней сушит ласты...
   И я намыливаю лыжи восвояси
   Из мира этого...
  
   Дон Педро:
   Стоять! За дурачка
   Меня считаешь, меркантильная плутовка?
   Оставшись сиротою и вдовой,
   Желаешь денежки достойно прокутить?
   Я следом был на очереди трупом?
   Улики -- на лицо! Сейчас получишь ты
   Своё наследство: ну-ка, на-ка -- проглоти! (запихивает в глотку Лауре выплюнутый ею ранее подсвечник, отчего та задыхается, синеет и помирает)
   Я озираю это место, содрогаясь!
   Жена -- покойница, а падчерица -- хуже:
   Убита мной, за дело хоть, а -- неприятно;
   ...Мой сын, Бартоломео! Я нашёл
   Тебя и в одночасье потерял!
   Лишь сапоги -- чистейший хром, подковы, шпоры --
   Остались в память мне с любимого дитяти! (надевает сапоги, ходит по сцене, поднимая то одну, то другую ногу, прищелкивает восхищенно языком; внезапно черты лица его искажаются)
   Да что со мной? Боль, ломота, в коленях -- слабость,
   И кружатся мозги, и пятки жжёт огнем!
   Такое ощущенье, будто я вдруг
   Попал на инквизиторский костёр... (падает в кресло, начинает бредить)
   Лаура... Деньги...Я ль -- не я?.. Гитара... Свадьба...
   Подковки... Шпоры... Плащ... Усы -- чистейший хром...аступает момент просветления перед кончиной)
   О-о, сапоги Бартоломео -- вот причина
   Тех ужасов, которые вселились
   В мой дом! От них -- болезнь проистекает! (пытается скинуть сапоги, да не тут-то было!)
   Симптомы сходятся, диагноз: асфиксия
   Ног. Сапоги отравлены... Каррамба!.. ( страшно корчится и завывает)
  
   Тормозной Шут: (выходя на авансцену в прежнем гнусном виде, но ещё более сонный и поддатый)
  
   Мораль внезапна, как понос на сенокосе:
   "Любовь проходит босиком, а сапоги --
   Пущай уж носит, если просит, этот осел!.."
   Задёрни занавес, мужик, маэстро -- сгинь!
  
   занавес
  
   Надо ли говорить, что "Севильская баллада", показанная в тот же вечер, сорвала грандиозные аплодисменты и неоднократный "бис"?
   Потом, уже в Свердловске, мы готовили на университетском телевидении новогоднюю передачу, где спектакль шёл центральным номером, и Лёха Пономарёв, который играл прекрасную Лауру, припёрся на съёмку непобритый; я возмутился, вскричал что-то о необходимых жертвах ради нежной Музы и благородной Мельпомены, раздобыл лезвие "Нева" и соскоблил ему, с воплями, усы; воплями, имеется ввиду, лёхиными. Понимаю. Как не понять, не посочувствовать, коли этим лезвием когда-то заточили в деканате не один, может, десяток карандашей? Но это -- так, к слову.
  
   конец