...И-эх, накатывает иногда! Сесть бы сейчас, да написать чего-нибудь классическое, и не просто так, на одну-две пятилетки, нет! -- чтобы на веки вечные осталось, чтобы, понимаешь, аж в начальной школе изучали, чтоб конкуренты от зависти заплакали! Делов-то на блоший хвост: выбрать жанр, сюжетец позаковырестей, ну и объем нужен, естественно, солидный -- с кулак толщиной, а не какая-нибудь там сантиметровая брошюрка...
...Так рассуждали мы с Вовкой Панковым, сидючи в жаркой общажной сушилке, внюхивая атмосферу из никотина и испарений от промокших портянок, телогреек, маек саморазличных, короче, всего того, что на себя навздёвывают браздарки и грузчики, выходя утром на картофельное необъятное поле.
Это был наш студенческий колхоз восемьдесят пятого года; уже грянул иезуитский "Указ об искоренении пьянства и алкоголизма". Поэтому к вышеупомянутым миазмам частенько присоединялся стойкий дух дешёвых марок одеколонов и лосьенов. А то и духов с дезодорантами.
То надо было видеть! Да что там видеть -- это надо было прожить! Молоденькие, лет шестнадцати-семнадцати девчоночки, поступившие на журфак и загнанные на уборку картошки, воленс-ноленс с ходу адаптировались и, упахавшись со сранья и до темна в борозде, переодевшись и слегка ополоснувшись, хлестали из эмалированных кружек слаборазведенный "тройняк", чтобы не впасть от непривычного существования в истерику.
"Ты, Лифшиц, не свисти, что можно жить в колхозе и без водки..." -- была у нас такая песня, а Лифшиц -- был такой самый главный командир на все студенческие уборочные отряды. Без водки прожить было нельзя, и в прошлые доуказные колхозы ею исправно потчевали в ужин, из расчета по полбанки на рыло грузчика или по сто грамм на личико браздарки. Однако, кончилось достойное время, и народ, борясь с "сухим законом", начал исправно спиваться разной дрянью.
Двадцатикопеечник
Наплевавши на престижи,
Я лежу в зловонной жиже,
Подтянув к себе поближе
Ноги.
Я спокоен и серьёзен,
Я задумчив, как Спиноза,
Мне удобно в этой позе
Йоги.
Не была б разбита харя,
Был бы -- хоть куда я парень,
Стеклотара жмет в кармане
Ляжку,
А во рту, как в Гоби, сухо,
Мне б сейчас -- стакан краснухи,
Шум в мозгах, стреляет в ухе:
Тяжко...
Рядом катит "спецмедслужба",
Может, буду я им нужен? --
Помогите встать из лужи,
Братья!
Нет! -- берут интеллигента,
Потому что он моментом
Сможет крупную монету
Дать им
.
Я читал Указ Начальства
Об искорененьи пьянства,
Только наше разгильдяйство --
Всюду.
И -- лежат они, калеки,
Алкаши -- мои коллеги,
Так, что иногда и негде
Плюнуть...
Но не хлебом единым жив человек. И не одеколоном, добавлю. Душа человеческая требует не только "панэм", но и "цирценсэс". Хлеба и зрелищ -- это пусть древние римляне себе выпрашивают, а у нас зрелища на первом месте; гласит же мудрость: "Всё пропью -- гармонь оставлю!" А в колхозе, тем паче, необходима душевная развертка: посмотреть, к примеру, на высокое искусство разных жанров; и наша бригада грузчиков, которая в отряде, как замечено: "не элита, но гвардия", такое искусство выдавала плясками, песнями и, конечно же, прожжённым глаголом театральных подмостков.
Вот и сидели мы с Вовой в сушилке и сочиняли очередную драму. Фуфловые сценки из студенческой жизни давно приелись, а широкоизвестные романы от "Графа Монте-Кристо" до "Хождения по мукам" мы уже успели показать в испохабленной интерпретации. С большим успехом недавно прошла панк-рок-опера "Бунт Мацепур". (Для непосвященных: "мацепура"--это картофелекопалка, названная так по имени изобретателя-белоруса.) Но все эти спектакли сделаны были по мотивам, подчеркиваю -- по мотивам чужих произведений, а нам с Вовой хотелось собственного, оригинальненького. Даже идея "Бунта" усвистнулась то ли у Чапека, то ли у Алексея Толстого, помните " Бунт Машин"? А все арии перелицованы из популярных мьюзиклов; да вот, к примеру, самое начало:
"В борозде --
Весь род людской
От шестнадцати и старше,
Тихо плача, дико пашут,
Проклиная жребий свой!
Люди гибнут за крахмал,
За крахмал!
Мацепура правит бал,
Там правит бал!
В борозде --
Протяжный вой,
Слёзы капают на лапоть,
Ни пописять, ни покакать,
А на теле -- грязи слой!
Люди гибнут за крахмал,
За крахмал!
Мацепура правит бал,
Там правит бал!"
Вы, конечно, "Фауста" Гете и Гуно узнали? И далее в подобном плане, где помогла "Трембита", а где, даже, группа "Крафтверк"...
...Либретто нового спектакля сляпали быстро и со знанием дела, всего за час; за полчаса распределены были роли в грузчикской труппе, и проведена первая, она же генеральная репетиция. Реквизит и костюмы каждый артист добывал себе сам и образ своего героя ваял по личному разумению и вкусу.
Я, собственно, зачем тут распинаюсь? Да просто хочется вам передать тот развесёлый дух и настроение, что царили в нашей среде.И может, в нескольких убогих словах этой цели и не достиг, и может, я попробую всё подробнее описать в большом рассказе под названием, скажем, "Кырский Браздец", а сейчас, сознаюсь, что трепотня моя -- лишь повод протащить на широкую публику любимую пьесу. В исправленном, облагороженном, по мере сил, варианте. Но хватит лишних слов, вот она --
Севильская баллада
(средневековая трагедия из пропаще-развратной
испано-дворянской жизни в двух актах)
действующие лица:
Тормозной Шут -- он же хор одновременно
Бартоломео -- бродячий менестрель и жених на выданьи
Дон Педро -- тиран-грубиян, узурпатор, самодур, любящий отчим и отец
Лаура -- падчерица дона Педро, современная деваха на последней стадии
Изольда -- жена дона Педро, мать Лауры, склочница и сволочь, каких свет не видывал
занавес закрыт
Тормозной Шут:(выходя на авансцену с лютней, бандурой, шарманкой или арфой, короче, чем-либо подобным; поет хором)
История сия -- попранье прав любви.
Сердца Лауры и Бартоломео
Соединились. Кто посмеет их винить?
Людская алчность изнахратила всё дело.
Изольда-мать и донапедрина жена
Ни с совестью, ни с честью не якшалась,
Делить наследство она с зятем не желат
И потому пускает в ход мощу кинжала.
Лаура входит и, узрев такой балет --
Распластанную выю, кровь и сало,
Перстами нежными берет большой предмет --
Сапог конкретно -- и мамаше по сусалам!
А, что же Педро? -- бедный, бедный дон!
Очнувшись утром в настроении похабном,
Глава гудит, а тут -- Гоморра и Содом;
Лауру тресь!.. И на руках три трупа хладных...
О, трепещи Земля, взрыдайте, Небеса! --
Людская жизнь то гнусный фарс, то грустный шарж...
...Я песню спел! И побежал со страху спать,
Открой-ка занавес мужик, маэстро --марш!
(звучит мрачноватая, но разнузданная музычка, занавес открывается)
АКТ ПЕРВЫЙ
Площадь небольшого средневекового крестьянско-дворянского посёлка с полузасохшим фонтаном в виде медной зелёной статуи местного деятеля с мечом, конем и прочими причиндалами. Площадь окружена лабазами, лачугами и просто жилыми домами, но один дом выделяется низким балконом с ажуристой решеткой, окнами с резными ставнями, портиком с колоннами и т. д. На перилах балкона проветривается женское нижнее бельё с вензилистыми метками: "Лаура".
Бартоломео: (выходит на площадь, шаркая ногами, обутыми в шикарные хромовые сапоги; он в шляпе, плаще, при шпаге, шпорах и гитаре)
Севильские дороги -- вот же дрянь!
И каменисты, и скучны, трактиры -- редкость,
Чтоб горло промочить, шагаешь десять миль,
Так никаких сапог не напасёшся!
А что в питейных заведеньях? -- стыд и срам! --
Нальют кислятины стакан, аж скулы сводит...
И смотрят так, как будто ты с галер бежал
Или украл чего, да разве здесь своруешь? --
Так, мелочёвку: где с забора тряпку,
Иль с огорода огурец...
А я поэт, певец,
Но тут моё искусство, мой талант
Отринут напрочь, публика тупа!
Высокий слог стиха ей ухо режет,
А в шляпу мне летят плевки да камни (возбуждаясь всё больше и больше, почти рыдая)
За музыку, которая достойна
Лишь слуха королей -- вот доля барда!(постепенно успокаивается, утирает слезы, рассуждает)
Однако положение мое --
Паршивое, иначе и не скажешь,
И амплуа пора уже менять.
Попробую-ка в этом городишке
Затормозиться в виде жениха,
Найду невесту побогаче, я ль не я?
Какая деревенская простушка
Не клюнет на такой роскошный вид:
Усы, гитара, сапоги блестят!
Итак, решенье принято, посмотрим
Чего здесь можно подхватить, (достаёт подзорную трубу, обозревает окрестности)
а вот и цель! (читает по складам надпись на вышеупомянутых трусах)
"Ла-у-ра"...
Сеньорита! Я -- как день!
Встал у окна, затмил луну соседством,
Она и так от зависти бледна...
А впрочем, нынче не луна, а солнце...
Да, есть ли разница? -- Лаура, посмотри!
...Не слышит, сволочь! Увеличим громкость звука... (поёт под гитару)
Лаура:(выковыливает на балкон на костылях, с синяком под глазом, делает вид, что не замечает Бартоломео; она сильно шепелявит)
Что слышу я? Иль щебетанье соловья,
Иль шелест родниковых струй по гальке?
Божественные звуки! А контраст
Какой меж этой музыкой и бранью
Моёва отчима-скота!
Бартоломео:
Окстись, Лаура!
Лаура:
Ах, кабальеро! Кто вы есть, и чо вам надо?
Бартоломео:
У Ваших ног я, сеньорита, и пришел
Из дальних странствий, чтобы срочно объясниться.
Вы гляньте только на подмётку сапога -- (закидывает ногу на перила с коварной целью сначала ошеломить девушку роскошью своей обуви, а затем залезть на балкон -- всё это написано у него на лице)
Стопталась к чёрту! Ах, пардон,
Грубню-с сморозил!
Лаура:
Вы и французский знаете, месье! (в сторону, закатывая глаза)
Какой мужчина! И какие сапоги!
Да разве можно их сравнить с лаптями быдла,
Что здесь зовут себя, напыжась, высшим светом?
Бартоломео:
Бонжур, Лаура, я иду к тебе,
Займемся делом!
Лаура:
Ах, остановитесь!
Мой отчим в доме, он терпеть не может
Непрошенных гостей. Я вот намедни
Сбежать на бал хотела по лозе,
Да грохнулась костями об асфальт,
А он проснулся, вышел и ещё добавил!
Ну, чистый зверь... И легок на помине!
Дон Педро: (за сценой, голосом хриплым, кашляющим)
Что слышу я? Иль завыванье шакалья,
Иль кваканье лягушек на болоте?
Что за утопленник нарушил мирный сон? (выходит из дверей, видит Бартоломео, отложившего в сторону гитару и уже разминающегося перед поединком)
Бартоломео:
Сеньор, к барьеру! Это оскорбленье
Я смою вашей кровью, я ль -- не я!
Дон Педро:
Ну, ты -- не ты, а просто размазня! (бьёт Бартоломео в ухо, тот падает навзичь; Лаура с воплем исчезает с балкона)
Смотреть противно: молодежь и наша смена!
Один удар -- и уж с копыт долой...
А сколько самохвальства и позёрства:
"К барьеру... я ль -- не я...", ну, фу-ты, ну-ты,
А плащ, усы, гитара, -- фанфарон!
И сапоги ещё шикарные на нём --
Чистейший хром, подковки, шпоры , их носить
Достоин лишь достойнейший -- аминь!
Как победитель в честном поединке,
Имею право на трофей... А, ну, сымай! (сдергивает сапоги с ног Бартоломео)
Да и портянки также очень неплохи,
Хотя и звякают без обуви. ...Беру! (свинчивает одну из портянок)
Лионский бархат, блеск! ...Но, что за диво?
Мне кажется -- предмет сей узнаю! (осматривает портянку так-сяк, нюхает, пробует на зуб)
Такой же цвет... размер... фактура... вкус и запах!
И монограмма здесь в углу: "Д-П"... Де Пе! (начинает рвать бороду и посыпаться пылью)
"Дон Педро"! ...В этот носовой платок
Я двадцать лет назад запеленал
Не по закону рожденного сына
И на крыльцо монастыря доминиканцев
Подбросил, негодяй, и скрылся в ночь!
Твой папочка тебя нашел, сынок! (кидаясь на Бартоломео с объятьями)
Бартоломео: (останавливая старика ногой по животу)
Навздень спервоначала мой сапог
На место, недобитый еретик!
(пока рыдая и причитая, дон Педро надевает сапоги на Бартоломео, из дверей дома появляется Изольда, следом Лаура; Бартоломео вскакивает обутый, бросается на шею дону Педро)
Сеньор папаша, я узнал вас, вы ль -- не вы!
Дон Педро:
Да я -- не я, ежели ты -- не ты! (поворачиваясь к Изольде)