Бернард Шоу. Великая Екатерина

--------------------------------------------------------------------------- GREAT CATHERINE Перевод Г. Островской Полн. собр. пьес в 6-и т. Т.4 - Л.: Искусство, 1980. OCR Гуцев В.Н. --------------------------------------------------------------------------- Маленький скетч из жизни русского двора XVIII века 1913

АВТОРСКАЯ ЗАЩИТА "ВЕЛИКОЙ ЕКАТЕРИНЫ"

Многие выражают протест против названия этого явного балагана на том основании, что показанная здесь Екатерина - не Екатерина Великая, а та Екатерина, любовные интриги которой дают материал для самых фривольных страниц современной истории. Екатерина Великая, говорят мне, это женщина, чья дипломатия, чьи военные кампании и победы, чьи планы либеральных реформ, чья переписка с Гриммом и Вольтером позволили ей стать крупнейшей фигурой восемнадцатого столетия. В ответ я могу лишь признаться, что ни дипломатические, ни военные победы Екатерины меня не интересуют. Для меня ясно, что ни Екатерина, ни сановники, с которыми она разыгрывала свои каверзные партии в политические шахматы, не имели ни малейшего представления о реальной истории своего времени или о реальных силах, формировавших Европу того времени. Французская революция, столь быстро покончившая с вольтерьянством Екатерины, удивила и шокировала ее не меньше, чем она удивила и шокировала любую провинциальную гувернантку во французском замке. Основное различие между нею и современным либеральным правительством заключается в том, что она вполне разумно говорила и писала о либеральных принципах до того, как страх заставил ее прибегнуть к телесным наказаниям за подобные разговоры и писания, а наши либеральные министры называют себя либералами, не зная значения этого слова и столь мало этим интересуясь, что они не говорят и не пишут о нем и принимают палочные законопроекты и организуют судебные процессы за антиправительственную агитацию и "богохульство", даже не подозревая, что такие действия непростительны с точки зрения настоящего либерала. Потемкину ничего не стоило одурачить Екатерину, когда речь шла о положении в России, провезя ее через бутафорские древни, построенные на скорую руку театральными декораторами, но в маленьком мирке интриг и династической дипломатии, которые процветали при европейских дворах, - единственном известном ей мире, - она могла потягаться не только Потемкиным, но и со всеми остальными современниками. Однако в этих интригах и дипломатии не было ни романтики, ни научного политического интереса, ничего, что могло бы привлечь здравомыслящего человека, даже если бы он согласился потратить время на специальное их изучение. А вот Екатерина - женщина, женщина с сильным характером и (как бы теперь сказали) совершенно аморальная, до сих пор очаровывает и забавляет нас точно так же, как очаровывала и забавляла своих современников. Все эти Петры, Елизаветы и Екатерины были великими сентиментальными комедиантами, которые исполняли свои роли царей и цариц, как актеры-эксцентрики, разыгрывая сцена за сценой безудержную арлекинаду, где монарх выступает то как клоун, то - прискорбный контраст - в застенке, как демон из пантомимы, пугающий нас злодеяниями, не забывая при том обязательных альковных похождений небывалого размаха и непристойности. Екатерина держала раскрытыми двери этого огромного театра ужасов чуть ли не полстолетия не как русская, а как весьма приверженная своему очагу цивилизованная немецкая дама, чей домашний уклад отнюдь не так сильно отличался от домашнего уклада королевы Виктории, как можно было бы ожидать судя по тому, сколь разно они представляли, что пристойно, что нет в любовных связях. Короче говоря, если у вас создалось впечатление, что Байрон слишком мало сказал о Екатерине, да и это малое - не то, разрешите мне заверить вас. что это впечатление ложно и Байрон сказал все, что можно и следует о ней сказать. Его Екатерина - это моя Екатерина, это Екатерина каждого из нас. В байроновской версии молодой человек, заслуживший ее благосклонность, - испанский гранд. Я сделал его английским сквайром, который выпутывается из неприятного положения благодаря простодушию, искренности и твердости, которую ему придают первые два качества. Этим я оскорбил многих британцев, которые видят в себе героев, разумея под героем напыщенного сноба с невероятными претензиями, не имеющими под собой никакой почвы и однако принимаемыми с благоговейным страхом всем остальным человечеством. Они говорят, что я считаю англичанина дураком. Если так, они могут благодарить за это только себя. Однако я не хочу делать вид, будто поводом для создания пьесы, которая оставит читателя в таком же неведении относительно русской истории, в каком он был до того, как перевернул несколько следующих страниц, послужило желание написать исторический портрет. К тому же моя зарисовка все равно была бы неполной, даже в отношении душевного и умственного склада Екатерины, раз я не касаюсь ее политической игры. Например, она написала горы пьес. Признаюсь, я еще не прочел ни одной из них. Дело в том, что эта пьеса возникла в результате отношений, существующих в театре между автором и актером. Как актерам порой приходится пускать в ход свое мастерство в качестве марионеток автора, а не для самовыражения, так и автору порой приходится пускать в ход свое мастерство в качестве портного актеров, подгоняющего под них роли, написанные не столько чтобы решить жизненные, нравственные или исторические проблемы, сколько чтобы показать виртуозность исполнителя. Формальные подвиги подобного рода могут льстить авторскому тщеславию, но в таких случаях автор обязан признать, что актер, для которого он пишет, - "единственный родитель" его произведения, а это - будем самокритичны - лишь увеличит долг драматургии исполнительскому искусству и его представителям. Те, кто видел мисс Гертруду Кингстоун в роли Екатерины, легко поверят, что своим существованием настоящая пьеса обязана ее, а не моему таланту. Однажды я дал мисс Кингстоун профессиональный совет играть королев. Как же быть, если в современной драме нет королев, чтобы их играть; а что касается более старой сценической литературы, разве не она побудила бывалую актрису в пьесе сэра Артура Пинеро "Трелани из Уэльса" заявить, что роль королевы не стоит ломаного гроша? Ответ мисс Кингстоун на мое предложение имел хотя и более изящную форму, но тот же смысл, и дело кончилось тем, что мне пришлось написать "Екатерину Великую", чтобы оправдать свой совет. Екатерина - единственная королева в истории, которая в состоянии противостоять нашим объединенным талантам. При создании таких бравурных произведений автор ограничивает себя лишь диапазоном виртуоза, который намного превосходит скромные возможности природы. Если мои русские более московиты, чем любой русский, а мои англичане более островитяне, чем любой британец, я не буду, хоть и мог бы, ссылаться на то, что у нас пока еще не отпала нужда я гротеске. Что столь возмущающий нас Потемкин - лишь робкий набросок своего оригинала и что капитан Эдстейстон - не более чем миниатюра, которая была бы вполне уместна на стенах любого английского загородного дома и по сей день. Художнику не пристало унижаться до того, чтобы оправдывать свое творение, сравнивая его с грубой природой, и я предпочитаю признать, что, согласно законам жанра, мои dramatis personae, [Действующие лица (лат.)] как тому и следует быть на сцене, сценичны и подзадоривают актера сыграть их, а если он сможет, то и переиграть. И чем смелее гипербола, тем лучше для спектакля. Затаскивая этак читателя за кулисы, я нарушаю правило. которому до сих пор так неуклонно следовал, что никогда, даже в ремарках, не позволял себе ни единого слова, которое нанесло бы удар воображению читателя, напомнив ему о подмостках, рампе и заднике и о прочих театральных "лесах", которые я тем не менее должен учитывать столь же тщательно, как и старший плотник. Но даже рискуя коснуться узкопрофессиональных тем, честный драматург должен хоть раз воспользоваться возможностью во всеуслышание признать, что его искусство не только лимитируется искусством актера, но часто стимулируется и совершенствуется им. Ни один здравомыслящий и опытный драматург не станет писать пьес, ставящих неосуществимые задачи перед актером или постановщиком. Если, как иногда случается, он просит их сделать то, чего они никогда не делали раньше и считают невозможным на сцене как, например, обстояло с Вагнером и Томасом Харди), всегда оказывается, что трудности вовсе не непреодолимы, так как автор провидел скрытые возможности как в актере, так и в публике, чье желание верить вымыслу творит самые невероятные чудеса. Таким образом, авторы способствуют развитию актерского и режиссерского искусства. Но и актер может расширить рамки драмы, проявив талант, не обнаруженный до того автором. Если лучшие из доступных автору актеров - только Горации, ему придется позабыть о Гамлете и довольствоваться в качестве героя Горацио. Различие между шекспировскими Орландо, Бассанио и Бертрамами, с одной стороны, и его Гамлетами и Макбетами - с другой, в какой-то мере объясняется, по-видимому, не только совершенствованием Шекспира как драматурга-поэта, но и совершенствованием Бербиджа как актера. Драматурги не пишут для идеального актера, когда на карту поставлены средства их существования; если бы они это делали, они бы писали роли для героев с двадцатью руками, как у индийских богов. Но бывает, что актер даже слишком влияет на автора; я еще помню времена (и не берусь утверждать, будто они полностью остались в прошлом), когда искусство написать модную пьесу заключалось, главным образом, в искусстве написать ее "вокруг" группы модных исполнителей, о которых Бербидж, несомненно, сказал бы, что их роли не нуждаются в исполнении. Во всем есть свои хорошие и дурные стороны. Нужно только принять во внимание, что великие пьесы живут дольше великих актеров, хотя плохие пьесы живут еще меньше, чем самые худшие из их исполнителей. Следствием этого является то, что великий актер не давит на современных ему авторов, требуя обеспечить его героическими ролями, а использует шекспировский репертуар и берет то, что ему нужно, из мертвой руки. В девятнадцатом веке появление таких актеров, как Кин, Макреди, Барри Салливен и Ирвинг, должно было бы привести к созданию героических пьес, равных по силе и глубине пьесам Эсхила, Софокла и Еврипида; но ничего подобного не произошло: эти актеры играли произведения усопших авторов или, очень редко, живых поэтов, которых вряд ли можно назвать профессиональными драматургами. Шеридан, Ноулз, Булвер-Литтон, Уилс и Теннисон выпустили в свет нескольких вопиюще искусственных "рыцарских коней" для великих актеров своего времени, но драматурги в узком смысле этого слова - те, кто сохраняют жизнь театру и кому театр сохраняет жизнь, не предлагают своего товара великим актерам: они не могут себе позволить тягаться с бардом, который принадлежит не только своему веку, но всем временам и который к тому же обладает необычайно привлекательной для антрепренеров чертой - он не требует авторского гонорара. В результате драматурги и великие актеры и думать забыли друг о друге. Том Робертсон, Ибсен, Пинеро и Барри могли бы жить в другой солнечной системе, Ирвингу от этого было бы ни холодно ни жарко; то же можно с полным правом сказать о предшествующих им современных друг другу актерах и драматургах. Вот так и создалась порочная традиция; но я, со своей стороны, могу заявить, что она не всегда остается в силе. Если бы не было Форбса Робертсона, чтобы сыграть Цезаря, я бы не написал "Цезаря и Клеопатру". Если бы не родилась Эллен Терри, капитан Брасбаунд никогда не обратился бы на истинный путь. В "Ученике дьявола", который завоевал мне в Америке за мою стряпню звание cordon-bleu [Искусная повариха (франц.)] был бы другой герой, если бы Ричард Мэнсфилд был другим актером, хотя заказ написать, эту пьесу я получил в действительности от английского актера Уильяма Терриса, убитого прежде, чем он оправился от смятения, в которое его поверг результат его опрометчивой просьбы. Ибо надо сказать, что актер или актриса, вдохновившие драматурга на новую пьесу, очень часто смотрят на нее, как Франкенштейн смотрел на вызванное им к жизни чудовище, и не хотят иметь ничего общего с ней. Однако драматург продолжает считать их истинными родителями одного из своих детищ. Автору, который хоть немного любит свое дело и знает в нем толк, доставляет особую, острую радость предугадать и показать всем не замеченную ранее сторону актерского дарования, о которой не подозревал даже сам актер. Когда я украл у Шекспира мистера Луиса Кэлворта и заставил его, я думаю впервые в жизни, надеть на сцене сюртук и цилиндр, он никак не ожидал, что его исполнение роли Тома Бродбента позволит мне назвать его поистине классическим. Миссис Патрик Кэмпбел была знаменита и до того, как я стал для нее писать, но не тем, что играла безграмотных цветочниц-кокни. И, возвращаясь к обстоятельству, спровоцировавшему меня на все эти дерзости, я не сомневаюсь, что мисс Гертруда Кингспюун, создавшая себе сценическую репутацию как воплощение восхитительно ветреных и пустоголовых инженю, сочла меня еще более, чем обычно, безумным, когда я уговорил ее играть Елену Еврипида, а затем помог сделать королевскую карьеру в качестве Екатерины Российской. Говорят: позаботься о пенсах, а фунты сами о себе позаботятся; вряд ли, если мы станем заботиться только об актерах, пьесы сами позаботятся о себе; да и наоборот: вряд ли, если мы станем заботиться только о совершенстве пьес, актеры сами позаботятся о своем совершенстве. В этом деле нужно идти друг другу навстречу. Я видел пьесы, написанные для актеров, которые вынуждали меня восклицать: "Как часто возможность совершить дурной поступок делает поступок дурным" Но возможно, Бербидж размахивал суфлерским экземпляром перед носом Шекспира на десятой репетиции "Гамлета" и восклицал: "Сколь часто возможность совершить великий поступок делает драматурга великим!" Я говорю - на десятой, ибо я убежден, что на первой он заявил, будто его роль никуда не годится, считал монолог призрака нелепо длинным и хотел играть короля. Так или иначе, хватило у него ума произнести эти слова или нет, его похвальба была бы вполне обоснованна. Какой же отсюда вывод? Каждый актер должен был бы сказать: "Если я сотворю в самом себе героя, всевышний пошлет мне автора, который напишет его роль". Потому что в конечном итоге актеры получают авторов, а авторы - актеров, которых они заслужили. ...льстецы венчанного порока Доселе не устали прославлять

СЦЕНА ПЕРВАЯ

1776 год. Санкт-Петербург. Кабинет Потемкина в Зимнем дворце. Огромные апартаменты в стиле, принятом, в России в конце XVIII века, - подражание Версалю при "короле-солнце". Непомерная роскошь, грязь и беспорядок Потемкин, человек гигантского роста и мощного телосложения, с одним глазом, который притом заметно косит, сидит с краю стола, где разбросаны бумаги, и стоят остатки завтрака, скопившиеся за три илу четыре дня. Перед Потемкиным столько кофе и коньяке, что их хватило бы на десятерых. Его расшитый драгоценными камнями мундир валяется на полу, упав с поставленного для посетителей стула у другого конца столе, Придворная шпага с перевязью лежит на стуле. Треуголка, тоже усыпанная бриллиантами, - на столе. Потемкин полуодет: на нем расстегнутая до пояса сорочка и огромный халат, некогда великолепный, теперь заляпанньй едой и грязный, так как служит ему полотенцем, носовым платком, пыльной тряпкой и всем прочим, для чего может использовать его неопрятный человек. Халат не скрывает ни его волосатой груди, ни наполовину расстегнутых панталон, ни ног в шелковых чулках до колен. время от времени он подтягивает чулки кверху, но они тут же сползают от его беспокойных движений. Ноги его обуты в громадные расшитые бриллиантами домашние туфли, каждая из которых стоит несколько тысяч рублей. На первый взгляд Потемкин - необузданный, жестокий варвар, деспот и выскочка нестерпимого и опасного толка, уродливый, ленивый, с омерзительными повадка, ми. Однако все иностранные послы докладывают, что он, самый одаренный человек в России, причем единственный кто пользуется хоть каким-то влиянием на еще более одаренную, чем он сам, императрицу Екатерину II. Она не русская, а немка, в ней нет ничего варварского, и она сдержанна в своих повадках. Мало того что Екатерина оспаривает у Фридриха Великого репутацию умнейшего монарха Европы, они вполне может притязать на то, чтобы слыть самой умной и привлекательной женщиной своего времени. Она не только выносит Потемкина, хотя давно уже избавилась от своего романтического увлечения им, но высоко ценит его как советчика и верного друга. Его любовные письма признаны одними из лучших, известных в истории. У него огромное чувство юмора, он способен без удержу смеяться над собой так же, как над другими. В глазах англичанина, который сейчас ждет у него аудиенции, Потемкин, возможно, отъявленный негодяй. Он и есть отъявленный негодяй, независимо от того, кто на него смотрит, но его посетитель увидит, как рано или поздно видят все, кто имеет с ним дело, что с этим человеком нельзя не считаться, даже если вас не устрашают его бешеный нрав, физическая сила и высокое положение. На диване, стоящем между тем концом стола, где сидит Потемкин, и дверью, полулежит хорошенькая девушка, любимая племянница Потемкина Варенька. У нее недовольно надуты губки, возможно потому, что он делит свое внимание между бумагами и бутылкой с коньяком и ей остается лишь любоваться широкой спиной своего дяди. За диваном стоит ширма. Входит старый солдат, казацкий сержант. Сержант (держась заручку двери, тихо, Вареньке), Барышня-голубушка, его светлость князь очень заняты? Варенька. Его светлость князь очень заняты. Он поет не в тон, словно ему слон на ухо наступил, он грызет ногти, он чешет голову, он поддергивает свои грязные чулки, он ведет себя так, что на него противно смотреть, и, хотя ничего сейчас не соображает, притворяется, будто читает государственные бумаги, потому что он слишком большой лентяй и эгоист, чтобы разговаривать, да еще любезно. Потемкин ворчит, затем вытирает нос рукавом халата. Свинья! Фу! (Передернувшись от отвращения, сворачивается на диване калачиком и прекращает разговор.) Сержант (крадется к мундиру, чтобы поднять его и повесить на спинку стула). Батюшка, там пришли английский офицер, которого вам так высоко рекомендовали старый Фриц Прусский и английский посол, и господин Вольтер, да горит он в вечном пламени по безграничной божьей благости! (Крестится.) Они в передней дожидаются и испрашивают вашей аудиенции. Потемкин (неторопливо). К черту английского офицера, к черту старого Фрица Прусского, к черту английского посла, к черту господина Вольтера и тебя в придачу! Сержант. Смилуйтесь, батюшка. У вас нынче головка болит. Вы пьете слишком много французского коньяка и слишком мало доброго русского кваса. Потемкин (вдруг взрываясь). Почему о важных посетителях докладывает сержант? (Бросается к нему и хватает за горло.) Что это значит, собака? Вот получишь у меня пять тысяч розог... Где генерал Волконский? Сержант (на коленях). Батюшка, вы спустили его светлость с лестницы. Потемкин (валит его на пол и пинает ногой). Врешь, пес, врешь! Сержант. Батюшка, жизнь трудна для бедняка. Если вы говорите, что я вру, значит, вру. Его светлость упали с лестницы, я поднял их, и они дали мне пинка. Они все пинают меня, когда вы пинаете их. Видит бог, это несправедливо, батюшка. Потемкин хохочет, как великан-людоед, затем возвращается к столу, все еще посмеиваясь. Варенька. Дикарь! Мужлан! Какой позор! Чему тут удивляться, если французы насмехаются над нами за то, что мы варвары. Сержант (который прокрался вокруг стола к ширме и теперь стоит между Варенькой и спиной Потемкина). Как вы думаете, душенька-барышня, примут князь англичанина? Потемкин. Они не примут никаких англичан. Поди к черту. Сержант. Смилуйтесь, батюшка. Видит бог, англичанина надо принять. (Вареньке.) Замолвите словечко за него и за меня, барышня-красавица, - они мне целковый дали. Потемкин, Ну, ладно, ладно, веди его сюда и больше не приставай. Ни минуты покоя! Сержант радостно отдает честь и поспешно выходит из комнаты, догадавшись, что Потемкин с самого начала решил принять английского офицера и разыграл всю эту комедию, просто чтобы скрыть свой интерес к посетителю. Варенька. И тебе не стыдно? Ты отказываешься принять самых высокопоставленных особ. Ты спускаешь князей и генералов с лестницы, а потом принимаешь английского офицера только потому, что он дал рубль простому солдату. Стыд и срам. Потемкин. Душенька-любушка, я пьян, но я знаю, что делаю. Я хочу быть у англичан на хорошем счету. Варенька. И ты думаешь, что произведешь на него хорошее впечатление, если примешь его в таком виде, полупьяный? Потемкин (торжественно). Верно, англичане презирают людей, которые не умеют пить. Мне надо быть не полу-, а полностью пьяным. (Делает большой глоток коньяка. Варенька. Пропойца! Возвращается сержант и вводит в комнату красивого крепко сложенного английского офицера в драгунской форме. Судя по всему, он вполне доволен собой и не забывает о своем общественном положении. Англичанин пересекает комнату и, подойдя к концу стола, противоположному тому, где сидит Потемкин, спокойно ждет от этого государственного мужа положенных в таких случаях любезностей. Сержант благоразумно остается у двери. Сержант (отечески). Батюшка, это английский офицер, которого рекомендовали ее царскому величеству императрице. Они просят вас о помощи и протек (Стремительно исчезает, видя, что Потемкин собирается запустить в него бутылкой.) Офицер слушает эти предварительные переговоры с удивлением и неудовольствием, которые не становятся меньше, когда Потемкин, не удостаивая посетителя взглядом, однако успев критически его осмотреть, хрипло рычит. Потемкин. Ну... чего надо? Эдстейстон. Мое имя - Эдстейстон, капитан Эдстейстон королевского драгунского полка. Имею честь представить вашей светлости письмо английского посла, где вы найдете все необходимые сведения. (Протягивает Потемкину рекомендательное письмо.) Потемкин (вскрыв письмо и бросив на него мимолетный взгляд). Чего вам надо? Эдстейстон. Письмо объяснит вашей светлости, кто я. Потемкин. Меня не интересует, кто вы. Чего вы хотите Эдстейстон. Аудиенции у императрицы. Потемкин презрительно отбрасывает письмо. (Вспыхивает и добавляет.) И немного учтивости, если вас не затруднит. Потемкин (с пренебрежительной усмешкой). Скажите! Варенька. Мой дядя принимает вас необычайно учтиво, капитан. Он только что спустил с лестницы генерала. Эдстейстон. Русского генерала, мадам? Варенька, Конечно. Эдстейстон. Я возьму на себя смелость сказать, мадам, что вашему дяде лучше не пробовать спускать с лестницы английского офицера. Потемкин. Предпочитаете, чтобы я дал вам пинка вверх? На аудиенцию у императрицы? Эдстейстон. Я ничего не говорил насчет пинков, сэр. Если дойдет до этого, мои сапоги постоят за меня. Ее величество выразила желание узнать о восстании в Америке. Я принимал участие в военных действиях против мятежников, и поэтому мне предписано предоставить себя в распоряжение ее величества и в приличествующей манере описать ей ход военных событий, свидетелем которых я был. Потемкин. Знаю я вас! Думаешь, стоит ей на тебя поглядеть, на твою смазливую рожу и мундир, - и твоя судьба решена? Думаешь, если она терпит такого человека, как я, с одним глазом, да и тот кривой, так она с первого взгляда упадет к твоим ногам, да? Эдстейстон (шокированный и возмущенный). Ничего подобного я не думаю, сэр, и попрошу вас больше этого не повторять. Если бы я был русским подданным и вы позволили бы себе так говорить о моей королеве, я дал бы вам по физиономии. Потемкин с бешеным ревом кидается на него. Руки прочь, свинья! Так как Потемкин, будучи гораздо выше ростом, пытается схватить Эдстейстона за горло, капитан, немного занимавшийся вольной борьбой, ловко подставляет ему подножку. Потемкин, не веря сам себе, падает во весь рост. Варенька (выбегая). Караул! На помощь! Англичанин убивает дядечку! На помощь! Караул! На помощь! Вбегает стража и сержант. Эдстейстон вытаскивает из-за голенища сапог два небольших пистолета и направляет один на сержанта, другой - на Потемкина, который сидит на полу, значительно протрезвев. Солдаты мнутся в нерешительности. Эдстейстон. Не подходите. (Потемкину.) Прикажите им уйти, если не хотите, чтобы я продырявил вашу глупую голову. Сержант. Батюшка-князь, скажите, что нам делать, в нашей жизни и смерти вы вольны, но, видит бог, вам не годится умирать. Потемкин (до странного спокойно). Пошел вон! Сержант. Батюшка... Потемкин (бешено орет). Вон! Вон! Все до единого! Солдаты уходят, очень довольные, что избежали встречи с пистолетами Эдстейстона. (Пытается встать и снова валится на пол.) Эй, вы, помогите мне встать. Не видите, что я пьян и не могу сам подняться? Эдстейстон (недоверчиво). Вы хотите меня схватить. Потемкин (смирившись, приваливается к стулу, на котором висит его мундир). Ну и ладно, буду сидеть на полу, раз я пьян, а вы боитесь меня. Эдстейстон. Я вас не боюсь, черт вас побери! Потемкин (восторженно). Душенька, твоими устами глаголет истина. Послушайте теперь меня. (Подчеркивает отдельные пункты своей речи смешными деревянными жестами, дергая руками и головой, словно марионетка.) Вы - капитан Как-вас-там-звать, и ваш дядя - граф Как-там-его, а отец - епископ из Как бишь зовут это место, и вас ждет бле-блестящее бу-будущее (говорил я вам, что я пьян), вы получили образование в Оксфорде, а звание капитана - после славной битвы на Банкерз-Хилл. Отправлены из Америки по ранению, вернее, по просьбе тети Фанни, фрейлины королевы. Так? Эдстейстон. Откуда вы все это знаете? Потемкин (коверкая язык самым фантастическим образом). Из пись-пись-письма, душени-нька, из пись-ма, голубонь-ка, из пись... письма, которое я у тебя в-взял. Эдстейстон. Но вы же его не прочли! Потемкин (гротескным движением машет перед ним пальцем). Только один глаз, душенька. Кривой глаз. Все видит. Прочитал письмо много... много... многовенно. Будьте добры, передайте мне бу-бутылку с уксусом. Ту, зеленую. Он меня про... протрез... вит. Слишком пьян, н-не м-могу говорить как н-надо. Будьте так любезны, душенька. Зеленую бутылку. Эдстейстон, все еще не доверяя ему, качает отрицательно головой и держит пистолеты наготове. Сам до-достану. (Протягивает руку назад, ухватывает со стола зеленую бутылку и делает огромный глоток. Эффект поразителен. Его страшные гримасы и мучительная икота наводят на Эдстейстона ужас. Когда жертва поднимается наконец с пола - перед нами бледный пожилой вельможа, расслабленный, но абсолютно трезвый; он держится и говорит с большим достоинством, хотя время от времени речь его прерывается икотой.) Молодой человек, быть пьяным, может, и не лучше, чем быть трезвым, но чувствуешь себя счастливей. Добродетель еще не есть счастье. Неплохо сказано, а? Но я переборщил. Я слишком трезв, чтобы быть хорошим собеседником. Нужно восстановить равновесие. (Делает большой глоток коньяка, и к нему вновь возвращается веселость.) Ага, так-то лучше. А теперь послушай, душенька. Не годится приходить ко двору с пистолетами в сапогах. Эдстейстон. Они мне пригодились. Потемкин. Глупости. Я вам друг. Вы неправильно меня поняли, потому что я был пьян. Теперь, когда я протрезвел... до некоторой степени... я докажу, что я вам друг. Возьмите у меня алмазов. (Кричит.) Эй вы, там! Собаки! Свиньи! Эй!.. Входит сержант. Сержант. Слава богу, батюшка, господь сохранил вашу драгоценную жизнь. Потемкин. Скажи, чтобы принесли алмазы. Да побольше. И рубины. Пошел вон! (Прицеливается, чтобы дать сержанту пинка; тот убегает.) Уберите пистолеты, душенька. Я подарю вам пару пистолетов с золотыми рукоятками. Я вам друг. Эдстейстон (нехотя пряча пистолеты). Ваша светлость понимает, что. если я исчезну или со мной что-нибудь случится, будут неприятности? Потемкин (восторженно). Называй меня "душенька"! Эдстейстон. У нас, англичан, это не принято. Потемкин. У вас, англичан, нет сердца! (Хлопает себя по груди с правой стороны.) Сердце! Сердце! Эдстейстон. Прошу прощения, ваша светлость, сердце с левой стороны. Потемкин (удивленный, проникаясь к нему уважением). Да? Вы - ученый! Вы - доктор! Англичане - удивительные люди. Мы - варвары, пьяные свиньи. Екатерина этого не знает, но такие мы и есть. Екатерина - немка, но я дал ей русское сердце. (Хочет снова хлопнуть себя по груди.) Эдстейстон (деликатно). С другой стороны, ваша светлость. Потемкин (с пьяной сентиментальностью). Душенька, у русского человека сердце с обеих сторон. Входит сержант, неся чашу, наполненную драгоценными камнями. Потемкин. Пшел вон! (Хватает чашу и дает сержанту пинка, не по злобе, а по привычке, даже не замечая, что он это делает.) Душенька, возьми себе камушков. Хоть горсточку. (Берет пригоршню камней и медленно высыпает их сквозь пальцы обратно в чашу, затем протягивает чашу Эдстейстону.) Эдстейстон. Благодарю вас, я не беру подарков. Потемкин (поражен). Вы отказываетесь! Эдстейстон. Благодарю вашу светлость, но у английских джентльменов не принято брать подарки такого рода. Потемкин. А вы действительно англичанин? Эдстейстон кланяется. Вы первый англичанин из тех, кого я знавал, который отказывается взять то, что ему дают. (Ставит чашу на стол, затем опять оборачивается к Эдстейстону.) Послушай, душенька. Ты великолепно борешься. Ты положил меня на обе лопатки, как по волшебству. А ведь я могу поднять тебя одной рукой. Душенька, ты - гигант, ты - паладин. Эдстейстон (самодовольно). Да, в наших краях неплохо умеют бороться. Потемкин. У меня есть турок военнопленный. Он тоже борец. Ты поборешься с ним для меня. Я поставлю на тебя миллион. Эдстейстон (вспыхивая). Черт вас побери! Вы что - принимаете меня за профессионального борца? Как вы смеете делать мне такое предложение?! Потемкин (уязвленно). Душенька, тебе не угодишь. Я тебе не нравлюсь? Эдстейстон (смягчившись). Нравитесь, пожалуй, хотя я и сам не пойму, почему. Но, согласно полученным мной инструкциям, я должен договориться об аудиенции с императрицей и... Потемкин. Милуша, ты получишь аудиенцию у императрицы. Великолепная женщина, величайшая женщина в мире. Но позволь д-дать тебе со-совет... фу, все еще пьян. Мне разбавляют уксус водой. (Встряхивается, про нищает горло и продолжает более трезво). Если ты при глянешься Екатерине, можешь просить у нее что угодно деньги, бриллианты, дворцы, титулы, чины, ордена.. Можешь домогаться любого звания: фельдмаршала, адмирала, министра - стать чем душе угодно... только не царем. Эдстейстон. Говорю вам, я ни о чем не собираюсь ее просить. Вы что думаете, я авантюрист и нищий? Потемкин (жалобно). Почему бы и нет, голубчик? Я был авантюрист. Я был нищий. Эдстейстон. О!.. Вы?!.. Потемкин. Чем я хуже? Эдстейстоц. Вы - русский. Это другое дело. Потемкин (экспансивно). Душенька, ты мужчина и я мужчина, а Екатерина - женщина. Женщина всех нас приводит к общему знаменателю. (Посмеиваясь.) Опять сострил. (Серьезно.) Надеюсь, вы поняли, что я сказал. Ты ходил в школу, душенька? Я - да. Эдстейстон. Конечно. Я - бакалавр гуманитарных наук. Потемкин. Хватит того, что ты бакалавр, душенька, и к тому же холостяк. Науку тебе преподаст Екатерина. Что? Еще одна острота? Я сегодня в ударе. Эдстейстон (смущен и немного обижен). Я должен попросить вашу светлость переменить предмет разговора. Как чужеземец в России, я - гость императрицы и должен вам прямо сказать, я не имею ни права, ни желания говорить о ее величестве в таком фривольном тоне. Потемкин. Вас мучат угрызения совести? Эдстейстон. Меня мучат угрызения джентльмена. Потемкин. В России у джентльменов не бывает угрызений. В России мы смотрим фактам в лицо. Эдстейстон. В Англии, сэр, джентльмен никогда не смотрит в лицо фактам, если они ему неприятны. Потемкин. В реальной жизни, душенька, все факты неприятны. (Очень довольный собой.) Опять сострил. Где мой проклятый канцлер? Эти жемчужины следует занести в летописи и сохранить для потомства. (Кидается к столу, садится и хватает перо. Затем, всп омнив о правилах хорошего тона.) Но я еще не предложил вам сесть. (Поднимается и идет ко второму стулу.) Я - дикарь, я - варвар. (Сбрасывает мундир со стула на пол, шпагу кладет на стоя.) Покорнейше прошу присесть, капитан. Эдстейстон. Благодарю вас. Они церемонно кланяются друг другу. Потемкин отвешивает такой нарочито глубокий поклон, что теряет равновесие и чуть не падает на Эдстейстона; тот удерживает его, затем садится на предложенный ему стул. Потемкин (тоже садясь). Кстати, вы не помните, какой совет я хотел вам дать? Эдстейстон. Поскольку вы мне его не дали, я не знаю. Позвольте заметить, что я не просил у вас совета. Потемкин. Я даю его вам без вашей просьбы, прелестный англичанин. Теперь я вспомнил. Вот что: не пытайтесь сделаться царем России. Эдстейстон (удивленно). У меня нет ни малейшего намерения... Потемкин. Сейчас нет, но будет, помяните мое слово. У вас вдруг возникнут угрызения совести, вам покажется просто блестящей мысль, чтобы церковь благословила ваш союз с Екатериной. Эдстейстон (поднимаясь, в глубочайшем изумлении). Мой союз с Екатериной... Да вы с ума сошли! Потемкин (словно не слышит). Тот день, когда вы намекнете на это, будет днем вашего падения. К тому же быть мужем Екатерины - не такое уж счастье. Вы знаете, что случилось с Петром? Эдстейстон (кротко, снова садясь). Я не желаю этого обсуждать. Потемкин. Вы думаете, она его убила? Эдстейстон. Говорят. Потемкин (вскакивая на ноги, громовым голосом). Ложь! Его убил Орлов. (Немного успокоившись.) Он и мне глаз вышиб, но (садится безмятежно) все равно я занял его место. И (нежно похлопывая Эдстейстона по руке) хотя мне и неприятно тебе это говорить, душенька, если ты станешь царем, тебя убью я. Эдстейстон (в свою очередь с ироническим видом похлопывая по руке Потемкина). Благодарю. У вас не будет к тому оснований. (Встает.) Имею честь откланяться, ваша светлость. Потемкин (вскакивая и преграждая ему путь). Та-та-та! Я отведу вас к императрице сейчас, не медля ни минуты. Эдстейстон. В этих сапогах? Немыслимо. Я должен переодеться. Потемкин. Глупости. Пойдете как есть. Еще успеете показать ей свои икры. Эдстейстон. Но мне надо всего каких-нибудь полчаса, чтобы... Потемкин. Через полчаса будет поздно, petit lever [Малый утренний прием (франц.)] уже кончится. Пошли, пошли, дружок. Черт подери, должен же я выполнить просьбу английского посла и французского посла, и старого Фрица, и господина Вольтера, и всей остальной шатии. (Грубо кричит за дверь.) Варенька! (Эдстейстону, со слезами в голосе.) Варенька вас уговорит, никто не может отказать Вареньке. Моя племянница. Сокровище, уверяю вас. Красавица! Преданная! 06ворожительная! (Снова кричит.) Варенька, куда ты запропастилась, черт тебя подери! Варенька (входя в комнату). Я не позволю на себя кричать. Ревет, как медведь, выражается, как ломовой извозчик! Потемкин. Те-те-те... Ангел мой, матушка, веди себя прилично перед английским капитаном. Снимает халат и кидает его на бумаги и остатки завтрака, поднимает с полу мундир и скрывается за ширмой, чтобы завершить туалет. Эдстейстон. Мадам! (Кланяется.) Варенька (приседая). Monsieur le Capitaine... [Господин капитан (франц.)]. Эдстейстон. Я должен принести свои извинения за то, что нарушил ваш покой, мадам. Потемкин (за ширмой). Не зови ее "мадам". Зови ее матушкой, душенькой, красавицей. Эдстейстон. Мое уважение к даме не позволяет мне этого. Варенька. Уважение! Как вы можете уважать племянницу дикаря? Эдстейстон (протестующе). О, мадам! Варенька. Бог свидетель, батюшка-англичанин, нам нужен человек, который бы его не боялся. Он такой сильный. Я надеюсь, вы будете сбивать его с ног еще много, много, много раз. Потемкин (за ширмой). Варенька! Варенька. Да? Потемкин. Пойди в парадную спальню ее величества, посмотри в замочную скважину: встала императрица или еще нет. Варенька. Fi-donk.[Фу! (франц.)] Я не люблю подсматривать. Потемкин (выходит из-за ширмы; он застегнул сорочку и надел усыпанный бриллиантами мундир). Тебя плохо воспитали, душенька. Разве леди или джентльмен войдет в комнату без доклада, не посмотрев сперва в замочную скважину? (Берет со стола шпагу и надевает ее.) Величайшая вещь в жизни - быть простым. И простейшая вещь - подсматривать сквозь замочную скважину. Опять сострил, пятый раз за утро. Где этот осел канцлер? Секретин! Где Подыхайкин? Эдстейстон с трудом подавляет смех. (Довольный.) Душенька, вы оценили мою остроту. Эдстейстон. Простите. Подыхайкин! Ха-ха-ха! Не могу удержаться. А кстати, как его настоящее имя, если нам доведется встретиться? Варенька (удивленно). Настоящее имя? Подыхайкин, конечно. Почему вы смеетесь, батюшка? Эдстейстон. Да как же не смеяться, если у тебя есть хоть какое-то чувство юмора! Подыхайкин! (Корчится от хохота.) Варенька, глядя на дядю, многозначительно стучит себе пальцем по лбу. Потемкин (в сторону, Вареньке). Нет, просто англичанин. Он позабавит царицу. (Эдстейстону.) Пошли, расскажете об этой шутке Екатерине; она у нас тоже шутница, в своем роде. (Берет Эдстейстона за руку и ведет к дверям.) Эдстейстон (упираясь). Нет, право... Я в неподходящем... Потемкин (Вареньке). Уговори его, мой ангел. Варенька (беря Эдстейстона за другую руку). Да, да, да, батюшка-англичанин, бог свидетель - ваш долг быть храбрым и представиться императрице. Идемте. Эдстейстон. Нет, я лучше... Потемкин (волочит его вперед). Идем, идем! Варенька (тянет Эдстейстона. за собой, улещивая). Идем, миленький, идем, хорошенький. Прошу вас. Неужто вы мне откажете? Эдстейстон. Но как же... в... Потемкин. Почему нет? Не съест она тебя. Варенька. Съест, но все равно надо пойти. Эдстейстон. Уверяю вас... об этом не может быть и речи... В таком виде... мое платье... Варенька. У вас превосходный вид. Потемкин. Живо, душенька. Эдстейстон (упираясь). Не могу! Варенька. Живенько! Живенько! Эдстейстон. Нет. Поверьте мне... мне бы не хотелось... Я... Варенька. Отнеси его, дядя. Потемкин (берет его на руки, как ребенка). Да, я вас отнесу. Эдстейстон. Будь оно все проклято, это же смешно! Варенька (хватая его за щиколотки и приплясывая, в то время как Потемкин несет его к дверям). Придется вам пойти. Если вы станете брыкаться, наставите мне синяков! Потемкин. Полно, детка, полно... Они скрываются за дверью, и дальнейшие слова не достигают нашего слуха.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Утренний прием у императрицы. Центральные двери парадной спальни закрыты. Те, кто входят через них, видят налево от себя кровать под великолепным балдахином, стоящую на возвышении, куда ведут две широкие ступени. За ней дверь в деревянных панелях в будуар императрицы. У подножия кровати, посреди комнаты, золоченое кресло с резным императорским гербом и вышитым императорским вензелем. Вдоль стены, противоположной кровати, двумя унылыми рядами выстроились придворные. Застыв от важности и скуки, они ожидают пробуждения императрицы. Княгиня Дашкова и еще две фрейлины стоят немного впереди остальных у императорского кресла. Молчание нарушается лишь зевками и шепотом придворных. У изголовья кровати гофмейстер граф Нарышкин. Из-за балдахина слышится громкий зевок. Нарышкин (предостерегающе поднимает руку). Тс-с-с... Придворные мгновенно перестают перешептываться, выравнивают ряды и застывают в неподвижности. Наступает мертвая тишина. Из-за балдахина раздается звон колокольчика. Нарышкин и княгиня торжественно раздвигают его, выставляя императрицу всем напоказ. Екатерина переворачивается на спину и потягивается. Екатерина (зевает). O-хо-хо... а... а-а-а... о... ох... которое время? (Говорит с немецким акцентом.) Нарышкин (по всем правилам этикета). Ее императорское величество изволили проснуться. (Придворные падают на колени.) Все. Доброе утро, ваше величество. Нарышкин. Половина одиннадцатого, матушка-императрица. Екатерина (резким движением садясь на постели). Potztausend! [Черт возьми! Тьфу, пропасть! (разг. нем.)](Глядя на коленопреклоненных придворных.) Ах, встаньте, встаньте. Все встают. Ваш этикет мне надоел. Не успею я раскрыть глаза, как он уже начинается. (Снова зевает и сонно откидывается на подушки.) Почему они это делают, Нарышкин? Нарышкин. Видит бог, не ради вас, матушка-царица. Но поймите и вы их. Не будь вы великая императрица, они были бы никто. Екатерина (садясь). Они заставляют меня терпеть все это из-за собственного мелкого тщеславия? So? [Так? (нем.)] Нарышкин. Точно так. Ну и к тому же, если они не будут этого делать, вдруг ваше величество велят выпороть их розгами. Екатерина (энергично выпрастывая ноги из-под одеяла, садится на край кровати). Выпороть! Я! Либеральная императрица! Философ! Ты варвар, Нарышкин. (Встает и обращается к придворным.) И потом, мне этого вовсе не надо. (Снова оборачивается к Нарышкину.) Тебе бы следовало уже знать, что у меня открытый и самобытный характер, как у англичан. (Раздраженно ходит по комнате.) Нет, больше всего меня злит в этих церемониях то, что я единственная в России не испытываю никакого удовольствия оттого, что я императрица. Вы все купаетесь в моей славе, греетесь в моих улыбках, получаете от меня титулы, награды и милости, любуетесь моей блестящей короной и сверкающей мантией, радуетесь, когда я допускаю вас к своей особе, а когда я милостиво к вам обращусь, целую неделю рассказываете об этом каждому встречному. А мне какая радость? (Бросается в кресло.) Нарышкин энергичными жестами выражает свое несогласие. (Повторяет категорически.) Никакой! Я таскаю корону, пока у меня не заболит голова; я стою с величественным видом, пока у меня не подкосятся ноги; я вынуждена улыбаться старым уродливым послам и хмуро отворачиваться от молодых и красивых. Никто мне ничего не дарит. Когда я была всего-навсего великой княгиней, английский посол дарил мне деньги, когда я хотела... вернее, когда он хотел получить что-нибудь от моей священной предшественницы, императрицы Елизаветы. Придворные кланяются до земли. А теперь, когда я сама императрица, от него и копейки не дождешься. Когда у меня болит голова или колики в животе, я завидую последней судомойке. А вы ничуть не благодарны мне за всю мою заботу о вас, за мой труд, мои размышления, мою усталость, мои страдания. Княгиня Дашкова. Видит бог, мы все умоляем ваше императорское величество не утомлять себя так, дать отдых голове. Потому ваше императорское величество и страдает головными болями. У господина Вольтера тоже часто болит голова, и по той же причине - от ума. Екатерина. Дашкова, ну и врунья же ты! Дашкова приседает с подчеркнутым достоинством. Думаешь, ты мне польстила! А я вот что тебе скажу: я не дам и рубля за головы всех французских философов, вместе взятых... Что у нас в программе на сегодня? Нарышкин. Новый музей, матушка. Но экспонаты будут готовы только к вечеру. Екатерина (нетерпеливо вставая с места}. Да, музей. Просвещенной столице нужен музей. (Шагает по спальне, погруженная в размышления о важности музея.) Это будет одно из чудес света. Мне нужны экспонаты, экспонаты, экспонаты! Нарышкин. У вас хорошее настроение сегодня, матушка-царица. Екатерина (с неожиданной веселостью). Я всегда в хорошем настроении, даже когда мне не подают туфель. (Подбегает к стулу, садится и выставляет вперед ноги.) Фрейлины, стоящие рядом с Дашковой, бросаются к ней, каждая с туфлей в руках. Екатерина, собравшаяся было их надеть, приостанавливается, услышав какой-то шум в передней. Потемкин (неся англичанина через переднюю). Бесполезно бороться. Пошли, детка, пошли, душенька, пошли, красавчик. Пошли к нашей матушке. (Поет.) Баю-баюшки, баю, Не ложися на краю. Придет серенький волчок, Схватит Чарли за бочок... Варенька (присоединяется к нему, на терцию выше). Баю-баюшки, баю, Не ложися на краю...- (И т. д.) Эдстейстон (стараясь их перекричать). Нет, нет! Ваша шутка слишком далеко зашла. Я настаиваю. Опустите меня. Черт подери, опустите вы меня, наконец?! Будь все проклято! Нет, нет. Хватит валять дурака! У нас, в Англии, такие шутки не в чести. Вы меня позорите. Пустите! Екатерина (в то же самое время). Что за ужасный шум? Нарышкин, посмотри, что там такое. Нарышкин идет к дверям. Екатерина (прислушиваясь). Это князь Потемкин. Нарышкин (кричит от дверей). Матушка-царица, чужой! Екатерина ныряет в постель и укрывается с головой одеялом. Потемкин, сопровождаемый Варенькой, вносит в комнату Эдстейстона, бухает его прямо на кровать к ногам Екатерины и, шатаясь, направляется к двери в будуар. Варенька присоединяется к придворным у противоположной стены. Екатерина, вне себя от ярости, сталкивает Эдстейстона с кровати на пол; выскакивает из постели и оборачивается к Потемкину с таким ужасным выражением лица, что все поспешно падают на колени; все, кроме Эдстейстона, который, сердитый и смущенный, все еще лежит на ковре. Екатерина. Князь, как ты осмелился? (Глядя на Эдстейстона.) Что это? Потемкин (на коленях, слезливо). Н-не знаю, матушка-царица. Я пьян. Что это, Варенька? Эдстейстон (с трудом поднимаясь на ноги). Мадам, этот пьяный негодяй... Потемкин. В-верно. П... ный ...годяй. Вое... восполз... ся, что я п... пяный. Сказал - отведи меня к нашему ан-ангелу, ма-матушке... ца-царице. Отведи к раскра-красавице императрице. Отведи к самой ве-ве-ликой жен-щине на светте. Так он сказал. Я и от-отвел. 3-зря я это сделал. Я был п-пьян. Екатерина. Сибирь протрезвляла людей и не за такие поступки, князь. Потемкин. И поделом. Мер... зкая привычка. Спросите Вареньку. Екатерина отворачивается от него к придворным. Они видят, что она с трудом удерживается от смеха. Знают по опыту, что она все равно рассмеется, и, успокоенные, улыбаясь, поднимаются. Варенька. Верно. Он пьет, как свинья. Потемкин (жалобно). Нет, не как свинья. Как князь. Маматушка сделала По-потемкина князем. Зачем же и князем быть, если нельзя пи-пить? Екатерина (кусая губы). Ступай. Я сержусь. Потемкин. Не брани меня, ма-матушка-царица. Екатерина (повелительно). Ступай. Потемкин (шатаясь, поднимается на ноги). Иду! Иду! Иду баиньки. Хочу бай-бай. Лу-лучше пойти бай-бай, чем в Си-сибирь! Бай-бай в ма-матушкиной кро-кроватке. (Делает вид, будто хочет забраться в постель императрицы.) Екатерина (энергично сталкивая его). Нет, нет. Князь, ты с ума сошел? Он бревном падает на пол, судя по всему, пьяный в стельку. Княгиня Дашкова. Неслыханно! Оскорбление вашего царского величества! Екатерина. Дашкова, у тебя нет никакого чувства юмора. (Спускается по ступеням и улыбаясь смотрит на Потемкина.) Он громко рыгает. Она с отвращением отшатывается. Екатерина. Свинья! (Изо всей силы пинает его ногой.) Ой, я сломала об него палец! Скотина. Животное. Дашкова права. Ты слышишь? Потемкин. Ее-ели меня спрашивают... мое мнение о Дашковой, мое мне-мнение, что она п-пяна. Неслыханно! Бедный По-потемкин пойдет бай-бай. (Погружается в пьяный сон.) Несколько придворных хотят вынести его из комнаты. Екатерина (останавливая их). Пусть лежит. Пусть проспится. Если он уйдет, он отправится в кабак со всяким сбродом. (Ласково.) Ну-ка! (Берет с кровати подушку и подкладывает ему под голову. Затем оборачивается к Эдстейстону, величественно обозревает его и спрашивает самым царственным тоном.) Варенька, кто этот джентльмен? Варенька. Иностранный капитан, мне не выговорить его имени. По-моему, он сумасшедший. Он явился к князю и заявил, что должен видеть ваше величество. Ни о чем другом и слышать не хотел. Мы не могли его удержать. Эдстейстон (потрясенный такой явной изменой). О, мадам, я совершенно нормален. Я действительно иностранец - англичанин. Я бы никогда не осмелился предстать пред вашим величеством без соответствующих верительных грамот. У меня есть рекомендательные письма от английского посла и от прусского посла. (Наивно.) Но все в один голос уверяли меня, что князь Потемкин всемогущ и через него легче к вам попасть, поэтому я, естественно, обратился к нему. Потемкин прерывает разговор хриплым стоном, напоминающим крик осла. Екатерина (тоном рыночной торговки). Schweig du, Hund. [Замолчи, собака (нем.)] (Снова с царственной величавостью.) Разве вас никогда не учили, сэр, как должно входить к монарху? Эдстейстон. Учили, мадам, но я не сам вошел к вам. Меня внесли. Екатерина. Вы же просили князя Потемкина внести вас. Вы мне это сами сказали. Эдстейстон. Вовсе нет, мадам. Я протестовал против этого изо всех сил. Я обращаюсь к этой леди с просьбой подтвердить мои слова. Варенька (наигранно негодующим тоном). Да, вы протестовали. А все равно, вам очень, очень, очень хотелось увидеть ее императорское величество. Вы краснели, когда князь говорил о ней. Вы пригрозили ударить его по лицу шпагой, потому что вам казалось, будто он отзывался о ней с недостаточным восторгом. (Екатерине.) Поверьте, ваше императорское величество, он уже где-то вас видел. Екатерина (Эдстейстону). Вы видели нас раньше? Эдстейстон. Да, мадам, на параде. Варенька (торжествующе). Ага, так я и знала! Вы были, ваше величество, в гусарском мундире. Он увидел, как вы прекрасны и ослепительны. Он осмелился восхищаться вашим величеством. Невероятная дерзость! Эдстейстон. Вся Европа повинна в этой дерзости, мадам. Княгиня Дашкова. Вся Европа довольствуется тем, что восхищается ее величеством на должном расстоянии. Вполне возможно восхищаться политикой ее величества, ее заслугами в литературе и философии, не проделывая акробатических трюков на ее кровати. Эдстейстон. Мне ничего не известно о заслугах ее величества в литературе и философии, я ничего не понимаю в этих вещах. Я простой деловой человек. И я не подозревал, что у иностранцев тоже есть политика, я думал политикой занимается только мистер Питт. Екатерина (поднимая брови). So? [Итак? (нем.)] Варенька. Так за что же еще, скажите на милость, вы осмелились восхищаться ее величеством? Эдстейстон (запинаясь). Ну, я... я... я... то есть я... (Полностью запутавшись, умолкает.) Екатерина (после безжалостной паузы). Мы ждем вашего ответа. Эдстейстон. Но я вовсе не говорил, что восхищаюсь вашим величеством. Эта леди исказила мои слова. Варенька. Значит, вы не восхищаетесь ее царским величеством? Эдстейстон. Ну, я... естественно... конечно, я не могу отрицать, что мундир был вам очень к лицу... быть может, правда, он не совсем подходит женщине, но, с другой стороны... Мертвая тишина. Екатерина и придворные уставились на него с каменными лицами. Он так растерян, что на него жалко смотреть. Екатерина (с ледяной величественностью). Это все, что вы имели сказать, сэр? Эдстейстон. Ну, что дурного в том, чтобы заметить, что... э-э... что... э-э... (Снова останавливается.) Екатерина. Заметить, что э-э?.. Он во все глаза глядит на нее, как кролик на удава. (С жаром повторяет.) Что э-э?.. Эдстейстон (вынужденный отвечать). Ну, что ваше величество были... были... (Стараясь умилостивить ее.) Разрешите мне выразить это так: не обязательно быть философом, чтобы восхищаться вашим величеством. Екатерина (неожиданно улыбаясь и протягивая ему руку для поцелуя). Льстец! Эдстейстон (целуя ей руку). Вовсе нет. Ваше величество очень добры. Я был крайне неловок, но это не нарочно. Боюсь, я довольно глуп. Екатерина. Глуп! Ни в коей мере. Смелее, капитан, мы вами довольны. Он падает на одно колено. Сжав ладонями его щеки, она поднимает его лицо к себе и добавляет. Мы очень довольны. (Кокетливо шлепает его по щеке.) Он кланяется так, что чуть не стукается головой о собственное колено. Petit lever окончен. (Поворачивается, намереваясь удалиться в будуар, и спотыкается о распростертого на ковре Потемкина.) Ах! Эдстейстон вскакивает с колен, желая помочь ей, хватает Потемкина за ноги и отводит их в сторону, чтобы императрица могла пройти. Мы благодарим вас, капитан. Эдстейстон отвешивает Екатерине галантный поклон и получает в награду милостивую улыбку. Екатерина проходит в будуар; за ней следует княгиня Дашкова, которая у дверей оборачивается к Эдстейстону и приседает в глубоком реверансе. Варенька. Счастливчик вы, батюшка. Не забудьте, что вое это я вам устроила! (Убегает вслед за императрицей.) Эдстейстон, несколько ошеломленный, пересекает комнату и подходит к придворным, которые встречают его с подозрительным подобострастием, каждый - низко кланяясь или приседая, перед тем как выйти через центральные двери. Эдстейстон судорожно кланяется в ответ, но, когда поворачивается в другую сторону, его ждет там очередной придворный и очередной поклон. Налетев на одного придворного, в то время как он кланялся другому, и вынужденный с поклоном просить у него прощения, он впадает в полное отчаяние. Но наконец они все уходят, кроме Нарышкина. Эдстейстон. Уф! Потемкин (бодро вскакивая с пола). Браво, душенька! Великолепно. Грандиозно. Эдстейстон (удивленно). Разве вы не пьяны? Потемкин. Пьян. Но не в стельку, душенька. В дипломатическую меру. Как пьяная свинья я за пять минут сделал для вас то, чего трезвый не сделал бы и за пять месяцев. Фортуна вам улыбнулась, вы понравились Екатерине Эдстейстон. На черта мне это? Потемкин. Что? Вы недовольны? Эдстейстон. Доволен? Боже милостивый, приятель, я обручен. Потемкин. Ну и что? Ведь ваша невеста в Англии? Эдстейстон. Нет. Она только что приехала в Санкт-Петербург. Княгиня Дашкова (возвращаясь). Капитан Эдстейстон, императрица облачилась и требует вас к себе. Эдстейстон. Скажите, что я ушел раньше, чем вы мне это передали. (Выбегает из комнаты.) Трое оставшихся, слишком пораженные, чтобы его удержать, смотрят ему вслед в глубоком недоумении. Нарышкин (от дверей). Она велит запороть его. Он пропал. Княгиня Дашкова. Мне-то что делать? Я не могу передать императрице такой ответ. Потемкин (долгий выдох, переходящий в рычание). П-ф-ф-ф-р-р-р-р-р-р-р-р! Я должен дать кому-нибудь пинка. Нарышкин (поспешно убегая через центральные двери). Нет, нет. Пожалуйста. Княгиня Дашкова (бесстрашно кидаясь наперерез Потемкину, преследующему Нарышкина). Пните меня. Искалечьте. По крайней мере не придется возвращаться к ней. Пните меня посильнее. Потемкин. Иди ты... (Толкает ее на кровать и выбегает из комнаты следом за Нарышкиным.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

В саду, выходящем на Неву. Клэр, крепкая молодая англичанка, стоит, облокотившись о парапет. Услышав стук садовой калитки, выжидающе оборачивается. Поспешно входит Эдстейстон. С радостным криком она обвивает его шею руками. Клэр. Душенька! Эдстейстон (поморщившись). Не называй меня душенькой. Клэр (неприятно удивлена). Почему? Эдстейстон. Меня называли так все утро. Клэр (со вспышкой ревности). Кто? Эдстейстон. Все. Одна гнусная свинья. И если мы не уедем из этого мерзкого города немедленно - слышишь, немедленно! - меня будет называть душенькой сама императрица. Клэр (с великолепным снобизмом). Не посмеет. Ты ей сказал, что мы обручены? Эдстейстон. Конечно нет. Клэр. Почему? Эдстейстон. Потому что я не хочу, чтобы тебя засекли, а меня повесили или сослали в Сибирь. Клэр. Что, ради всего святого, все это значит? Эдстейстон. Ну, коротко говоря... не считай меня фатом, Клэр, но дело слишком серьезно, чтобы говорить обиняками... я виделся с императрицей и... Клэр. Что тут такого? Ты же и хотел увидеть ее. Эдстейстон. Да, но... императрица увидела меня. Клэр. И влюбилась в тебя. Эдстейстон. Откуда ты знаешь? Клэр. Любимый, как будто можно в тебя не влюбиться! Эдстейстон. Не надо смеяться надо мной. Я и так чувствую себя дураком. Но, хоть это и звучит самонадеянно, я все же льщу себя мыслью, что я красивее Потемкина и прочих свиней, к которым она привыкла. Так или иначе, я не рискую здесь оставаться. Клэр. Как досадно! Мама будет вне себя, ей снова придется укладываться и не удастся пойти вечером на придворный бал. Эдстейстон. Ничего не поделаешь. Нам нельзя терять ни секунды. Клэр. Можно, я скажу ей, что ее высекут, если мы останемся? Эдстейстон. Ради бога, любимая. Он целует ее и отпускает, ожидая, что она побежит в дом. Клэр (останавливаясь в задумчивости). А она... она красивая, если смотреть на нее вблизи? Эдстейстон. Тебе в подметки не годится, любимая. Клэр (ревниво). Значит, ты на самом деле близко ее видел? Эдстейстон. Достаточно близко. Клэр. В самом деле? Насколько близко?.. Нет, это просто глупо с моей стороны; пойду скажу маме. В то время как она направляется к дому, в сад входят Нарышкин, сержант и взвод солдат. Что вам здесь надо? Сержант подходит к Эдстейстону, бухается на колени и вынимает пару великолепных пистолетов с золотыми рукоятками. Протягивает их Эдстейстону, держа за дула. Нарышкин. Капитан Эдстейстон, его светлость князь Потемкин шлет вам пистолеты, которые он вам обещал. Сержант. Возьми их, батюшка; и не забудь нас, бедных солдат, которые принесли их тебе; видит бог, нам редко удается выпить. Эдстейстон (нерешительно). Но я не могу принять такие дорогие подарки. Однако, черт подери, они хороши! Взгляни, Клэр, какая работа! Он протягивает руку к пистолетам, но сержант внезапно роняет их на землю, кидается вперед и обхватывает Эдстейстона за ноги, чтобы помешать ему достать собственные пистолеты из-за сапог. Сержант. Держите его, братцы. Скрутите ему руки. Я забрал его пистолеты. Солдаты хватают Эдстейстона. Эдстейстон. А, вы так! Будьте вы прокляты! (Бьет сержанта коленом под ложечку и яростно дерется с солдатами.) Сержант (катается по земле, громко стонет, не в силах вздохнуть). Ох! Ой! Убил! Святой Никола Угодник! Ох! Клэр. Караул! Убивают! На помощь! Нарышкин (хватает ее и зажимает ей рот). Свяжите его по рукам и ногам. Десять тысяч розог, если упустите его. Клэр высвобождается и, набросившись на Нарышкина, принимается яростно его колотить. Ой... ай! Смилуйся, матушка. Клэр. Негодяй! На помощь! На помощь! Полиция! Нас убивают! На помощь! Сержант, поднявшись на ноги, приходит на выручку Нарышкину и хватает Клэр за руки, давая Нарышкину возможность снова зажать ей рот. Тем временем Эдстейстон и солдаты катаются по земле. Наконец солдаты валят его на землю и, заломив за спину руки, связывают их под коленями. Затем, обхватив ему грудь широким ремнем и продев через обе завязки шест, поднимают Эдстейстона, беспомощного, как цыпленок, приготовленный для жарки, чтобы унести. Все это время Эдстейстон, естественно, не молчит. Эдстейстон (с трудом переводя дух). Вы еще обо мне услышите. Развяжите меня, черт вас подери! Я пожалуюсь послу. Я напишу в "Правительственный вестник". Англия в щепки разобьет ваш игрушечный флот и погонит вашу оловянную армию до самой Сибири. Пустите меня! Черт вас подери! Будьте прокляты! Какого дьявола вы хотите? Я... я... я... Солдаты уносят его, и дальнейшее нам не слышно. Нарышкин (с криком отдергивает руку от лица Клэр и, как безумный, трясет ею). Ай! Сержант в удивлении отпускает Клэр. Она укусила меня, маленькая чертовка! Клэр (с отвращением отплевываясь и вытирая рот). Как вы смеете совать свои грязные лапы мне в рот?! Тьфу! Сержант. Смилуйся, ангел наш. Смилуйся, матушка. Клэр. Не смейте называть меня так! Где полиция? Нарышкин. А мы и есть полиция в Санкт-Петербурге, маленькая злючка. Сержант. Видит бог, матушка, вас трогать не ведено. Мы делаем, что приказано. Вы-то крепкие и здоровые, а я так, видно, калекой и помру. Англичанин-батюшка сильный и могучий, ломит, как медведь. Они мне все кишки раздавили. Разве мы, люди бедные, можем драться с таким опасным противником! Клэр. Так тебе и надо! Куда они понесли капитана Эдстейстона? Нарышкин (злорадно). К императрице, красотка. Он оскорбил императрицу. Он получит сто ударов кнутом. (Смеется и выходит, потирая укушенный палец.) Сержант. Он почувствует только первые двадцать, барышня-голубушка, бог милосердный приберет его душу задолго до того, как они дойдут до конца. Клэр (находя поддержку в непобедимом снобизме). Они не посмеют тронуть английского офицера. Я сама пойду к императрице; она, верно, не знает, кто такой капитан Эдстейстон... кто такие мы. Сержант. Подите, красавица, подите, помоги вам Никола Угодник. Клэр. Без дерзостей! Как мне попасть во дворец? Сержант. Во дворец может войти кто хочет, милушка. Клэр. Но мне нужно увидеть императрицу. Я должна с ней поговорить. Сержант. Увидите, увидите, матушка-голубушка. Дадите бедному старому сержанту целковый, и Никола Угодник велит ему вас спасти. Клэр (порывисто). Я дам тебе... (она готова сказать: "пятьдесят рублей", но предусмотрительно удерживается) ...что же, я готова дать тебе два рубля, если смогу поговорить с императрицей. Сержант (радостно). Благослови вас господь, матушка. Пойдемте. (Идет впереди нее). Это дьявол попутал вашего любезного, что он попортил мне кишки и чуть дух не вышиб. Мы должны прощать своих ближних.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Треугольный альков, отделенный от огромной дворцовой бальной залы аркой, завешенной тяжелыми портьерами. Свет приглушен красными абажурами на свечах. В стене, примыкающей к той, где прорезана арка. дверь. Единственный предмет меблировки - очень красивое кресло у арки. В зале танцуют полонез под звуки военного оркестра. В дверь входит Нарышкин, за ним солдаты, несущие Эдстейстона, все еще привязанного к шесту Измученный, угрюмый, он не издает ни звука. Нарышкин. Стой! Снимите арестованного с шеста. Солдаты плюхают Эдстейстона на пол и вытаскивают шест. Нарышкин склоняется над ним и говорит издевательски. Ну, вы готовы к пыткам? Это личный застенок императрицы. Могу я быть чем-нибудь полезен? Вам стоит только намекнуть. Эдстейстон. У вас все зубы целы? Нарышкин (удивленно). При чем тут?.. Эдстейстон. Его величество король Георг Третий потребует шесть из них, когда известие о том, что вы сделали со мной, достигнет Лондона. Так что берегитесь, черт вас подери! Нарышкин (испуганно). О, уверяю вас, я только выполняю приказ. Лично я ненавижу пытки и спас бы вас, если бы мог. Но императрица горда, а какая женщина простила бы нанесенное вами оскорбление? Эдстейстон. Будьте вы прокляты! Нарышкин (чуть не со слезами). Право, я не виноват. (Солдатам, грубо.) Вы получили приказ? Помните, что должны делать, когда императрица отдаст распоряжение? Солдаты отдают честь. Нарышкин выходит, раздвинув на мгновение портьеры и впустив в альков звуки музыки и яркий свет канделябров из бальной залы. Когда портьеры смыкаются за ним, свет исчезает, музыка приглушается. Внезапно оркестр перестает играть; Нарышкин возвращается, делает предостерегающий жест; солдаты становятся по стойке "смирно". Нарышкин отводит портьеры в стороны, чтобы пропустить внутрь Екатерину. Она в пышном парадном облачении, при всех императорских регалиях. Екатерина останавливается с суровым видом у самого входа. Солдаты падают на колени. Екатерина. Выполняйте приказ. Солдаты хватают Эдстейстона и грубо бросают к ногам императрицы. Екатерина (холодно глядя на него.) So [Итак (нем.)]. Мне пришлось посылать за вами дважды. Лучше бы вы пришли в первый раз. Эдстейстон (плаксиво-раздраженным тоном). Я не приходил ни в первый, ни во второй раз. Меня приносили. Чертовское нахальство, вот как я это называю. Екатерина. Думайте, прежде чем говорить. Эдстейстон. К чему? Полагаю, что вы очень величественны и красивы, но мне вас не видно, и я вас не боюсь. Я - англичанин, вы можете похитить меня, но не запугать. Нарышкин. Не забывайте, к кому вы обращаетесь! Екатерина (в ярости от его вмешательства). Помни, что собаки должны молчать! Нарышкин съеживается. А, вы, капитан, помните, что, хоть я и славлюсь своим милосердием, есть пределы терпению даже у императрицы. Эдстейстон. Как человек может хоть что-нибудь помнить, когда он связан по рукам и ногам таким дурацким образом? Я с трудом дышу. (Делает безуспешную попытку освободиться.) Видите? Будьте милосердны, ваше величество: велите меня развязать. Право, вы должны извиниться передо мной. Екатерина. Думаете, вам удастся выйти сухим из воды, если будете апеллировать к моему чувству юмора, как Потемкин? Эдстейстон. Чувству юмора?! Ха-ха-ха! Это мне нравится. Хорошенькое чувство юмора, превратить человека в чучело и ожидать, что он не отнесется к этому всерьез. Послушайте, велите распустить веревки; пожалуйста. Екатерина (садясь). С чего бы мне это велеть, скажите на милость? Эдстейстон. С чего бы? Да с того, что они врезаются мне в тело. Екатерина. Страдание многому нас учит. Хорошим манерам, к примеру. Эдстейстон. Конечно, если вы просто злюка и нарочно причиняете мне боль, мне больше нечего сказать. Екатерина. Монархам, сэр, иногда приходится прибегать к необходимой и даже целебной строгости... Эдстейстон (прерывая ее, раздраженно). Кря! Кря! Кря! Ква! Ква! Ква! Екатерина. Donnerwetter! [Черт возьми! (нем.)] Эдстейстон (продолжает очертя голову). Это не строгость, это дурачество. И если вы думаете, что исправляете мой характер или чему-нибудь учите, то вы ошибаетесь. Возможно, это доставляет вам удовольствие... что ж, если так, это вам чести не делает. Екатерина (внезапно набрасывается на Нарышкина). Чего ухмыляешься? Нарышкин (в ужасе падает на колени). Смилуйся, матушка, я и так ни жив ни мертв. Екатерина. Ты будешь не жив, а мертв, и очень скоро, если еще раз забудешь, в чьем ты находишься присутствии. Ступай вон! И забери своих людей. Нарышкин крадется к дверям. Солдаты - за ним. Стоп. Подкатите это (указывая на Эдстейстона) поближе. Солдаты повинуются. Не так близко. Я ведь не просила подать мне ножную скамеечку. (Отпихивает Эдстейстона ногой.) Эдстейстон (внезапно взвизгивает). А-а! Я должен попросить ваше императорское величество не тыкать меня вашей императорской ножкой под ребра. Я боюсь щекотки. Екатерина. Вот как? Тем больше оснований относиться ко мне с уважением. (Остальным.) Ступайте вон! Сколько раз я должна повторять приказание, прежде чем его выполнят?! Нарышкин. Матушка, мы принесли орудия пытки. Может, понадобятся? Екатерина (негодующе). Как ты смеешь упоминать о таких мерзостях передо мной, либеральной монархиней?! Ты всегда будешь дураком и дикарем, Нарышкин. Эти реликвии варварства похоронены, слава богу, в могиле Петра Великого. У меня более цивилизованные методы. (Протягивает ногу к Эдстейстону и щекочет его). Эдстейстон (истерически вопит). Ай! Ой! Уй! (В бешенстве.) Если ваше величество сделает так еще раз, я напишу в лондонский "Правительственный вестник". Екатерина (солдатам). Пошли вон! Ну! Пять тысяч розог тому, кто будет здесь, когда я скажу следующее слово! Солдаты опрометью выбегают. Нарышкин, ты что - кнута захотел? Нарышкин, пятясь, поспешно выходит из алькова. Екатерина и Эдстейстон остаются одни. В руке Екатерины золотой скипетр. Вокруг него обернут свежий французский памфлет под названием "L'Homme aux Quarante Ecus" ["Человек с сорока экю" (франц.)]. Она спокойно разворачивает его и, устроившись поудобнее, принимается читать, словно она одна в комнате. Несколько секунд проходит в полном молчании. Екатерина все больше и больше углубляется в чтение, памфлет все больше и больше забавляет ее. Екатерина (очень довольная каким-то пассажем, переворачивает страницу). Ausgezeichnet! [Отлично! Превосходно! (нем.)] Эдстейстон. Хм-хм! Молчание. Екатерина продолжает читать. Екатерина. Wie komisch. [Как забавно (нем.)] Эдстейстон. Гм-гм! Гм-гм! Молчание. Екатерина (сама себе, восхищенно). Какой удивительный писатель - господин Вольтер! Как ясно он вскрывает безрассудство этого безумного плана - добывать весь государственный доход путем поземельного налога! Как он уничтожает его своей иронией! Как он умеет одновременно убедить и рассмешить! Не сомневаешься, что его остроумие и проницательность в экономических вопросах убили это предложение раз и навсегда в глазах образованных людей. Эдстейстон. Ради всего святого, мадам, неужели вы намерены держать меня здесь связанным, пока вы обсуждаете богохульства этого гнусного еретика? Ай! Она снова пускает в ход носок туфли. Ай! Ой! Ай! Екатерина (невозмутимо). Вы хотели сказать, что господин Вольтер - самый большой филантроп и самый великий философ, не говоря уж о том, что он самый остроумный человек в Европе? Я правильно вас поняла? Эдстейстон. Разумеется нет. Я хочу сказать, что его книги следует сжечь на лобном месте. Она щекочет его. Ай! Ой, не надо. Я потеряю сознание. Ай... не могу больше... Екатерина. Вы изменили свое мнение о господине Вольтере? Эдстейстон. Как я могу изменить о нем свое мнение, когда я член англиканской церкви. Она щекочет его. Ай! Ой! О боже, он все что хотите. Филантроп, философ, красавец, ему надо поставить памятник, черт его подери! Она щекочет его. Ай! А-а-ай! Нет, нет. Бог его благослови!.. Боже, храни его; сильный и славный, здравствуй на радость нам, здравствуй на страх врагам... Пусть вечная слава осенит его чело! Пусть его имя занесут на скрижали истории. (Без сил.) Ну, теперь вы меня отпустите? И послушайте, когда вы меня щекочете, мне видны ваши щиколотки, это неприлично, Екатерина (вытягивая ногу и любуясь ею). Вам это зрелище неприятно? Эдстейстон. Приятно, приятно, только (подчеркивая каждое слово), ради всего святого, не щекочите меня больше. Екатерина (откладывая памфлет). Капитан Эдстейстон, почему вы не пришли, когда я послала за вами? Эдстейстон. Мадам, я не могу разговаривать, когда я связан таким манером. Екатерина. Вы все еще восхищаетесь мной так же, как утром? Эдстейстон. Как я могу вам ответить, когда я даже не вижу вас как следует? Дайте мне подняться и посмотреть. Сейчас я не вижу ничего, кроме ваших и своих ног. Екатерина. Вы все еще намерены написать обо мне в лондонский "Вестник"? Эдстейстон. Нет, если вы отпустите веревки. Быстро развяжите их, у меня темнеет в глазах. Екатерина. Право ? (Щекочет его.) Эдстейстон. Ай!.. Ой! Ведьма! Екатерина. Что? (Снова щекочет его.) Эдстейстон (вопит). Нет, ангел, ангел! Екатерина (нежно). Geliebter. [Любимый (нем.).] Эдстейстон. Я не понимаю по-немецки, но звучало это нежно. (Истерически.) Матушка, красавица, душенька, ангел, не будьте жестокосердны, развяжите меня. Прошу вас. Умоляю вас. Пожалейте меня. Я с ума сойду. Екатерина. Вам и положено сойти с ума от счастья, если императрица обращает на вас свое благосклонное внимание. Когда императрица дозволяет вам видеть ее ноги, вы должны их целовать. Капитан Эдстейстон, вы бестолковы. Эдстейстон (негодующе). Ничего подобного! Обо мне даже в депешах упоминали как о весьма толковом офицере. И позвольте предупредить ваше величество, что я не так беспомощен, как вы думаете. Английский посол находится рядом в зале. Стоит мне закричать, и он будет здесь. Как тогда вы будете выглядеть, ваше величество? Екатерина. Хотела бы я посмотреть, как английский посол или кто-нибудь другой посмеет войти сюда без моего разрешения. Эти портьеры покрепче, чем каменная стена в десять футов толщиной. Кричите сколько влезет. Плачьте. Ругайтесь. Визжите. Вопите. (Безжалостно щекочет его.) Эдстейстон (как безумный). Ай! Ой! А-а-а! Перестаньте! Боже! А-а-а-а!!! В ответ на его крики в бальной зале поднимаются шум и суматоха. Голоса из бальной залы. Назад. Сюда нельзя. Держите ее. Приказ императрицы. Об этом не может быть и речи. Нет, душенька, туда нельзя. Вы здесь не пройдете. Вы в Сибирь захотели? Не пускайте ее туда. Тащи ее назад. Вас запорют. Бесполезно, мадемуазель, вы должны подчиняться приказу. Эй, стража! Пришлите сюда несколько человек. Держите ее! Голос Клэр. Пустите меня. Там пытают Чарлза. Я все равно пройду! Как вы можете танцевать, словно ничего не происходит?! Пустите меня, говорю вам! Пус... та... те... меня! (Вбегает через арку, никто не осмеливается последовать за ней.) Екатерина (поднимаясь в сильнейшем гневе). Как ты посмела?! Я тебе покажу! Клэр (дерзко). Бабке своей показывай! Не пугайте, не страшно! Где мой Чарлз? Что тут с ним делают? Эдстейстон (кричит). Клэр, ради бога, развяжи меня скорей! Клэр (видит его и кидается на колени рядом с ним). О, как они посмели так связать тебя?! (Екатерине.) Злая ведьма! Русская дикарка! (Принимается яростно распутывать веревки.) Екатерина (овладевая собой огромным усилием воли). Держи себя в руках, Екатерина, держи себя в руках. Будь философом. Вся Европа смотрит на тебя. (Заставляет себя сесть.) Эдстейстон. Тише, любимая, это императрица. Называй ее "ваше императорское величество". Называй ее "Северная Звезда; матушка-голубушка", - она это любит, - только скорее освободи меня. Клэр. Лежи спокойно, милый, я не могу распутать веревки, когда ты все время дергаешься. Екатерина (бесстрастно). Лежите спокойно, капитан. (Щекочет его ногой.) Эдстейстон. Ай! Ой! А-а-а! Клэр (внезапно уясняет себе положение вещей и, охваченная ревностью, перестает сражаться с веревками). Так вот как тебя пытали? Екатерина (невозмутимо). Это любимый способ пытки Екатерины Второй, мадемуазель. По-моему, капитану он очень нравится. Клэр. Ну, если ему это нравится, можете продолжать. Извините за беспокойство. (Встает и хочет уйти.) Эдстейстон (вцепляясь бульдожьей хваткой в подол ее платья). Не уходи. Не оставляй меня тут. Развяжи меня. (Так он говорит, но во рту у него платье, и слова звучат нечленораздельно.) Клэр. Отпусти. Где твое достоинство? Хватит того, что ты смешон, хочешь еще и меня поставить в глупое положение? (Вырывает у него платье). Эдстейстон. Ой! Ты чуть не выдернула у меня все зубы; ты хуже, чем Северная Звезда! (Екатерине.) Матушка-голубушка, у вас доброе сердце, самое доброе во всей Европе. Сжальтесь надо мной. Смилуйтесь. Я вас люблю. Клэр разражается слезами. Развяжите меня. Екатерина. Ну, чтобы доказать, насколько русская дикарка добрее английской, - хотя я, к сожалению, немка, - так и быть! (Наклоняется, чтобы высвободить его из пут.) Клэр (ревниво). Не беспокойтесь, благодарю вас. (Набрасывается на веревки, и в четыре руки они освобождают Эдстейстона.) Встань на ноги, будь любезен, и веди себя хоть с каким-то достоинством, если ты не окончательно деморализован. Эдстейстон. С достоинством! Ой! Я не могу. У меня все онемело. Мне ни за что не встать! О боже, как больно! Они хватают его за плечи и поднимают. Ой! Ай! М-м-м-м-м!... Ангел мой, матушка-царица, никогда ни с кем так не делайте. Лучше выпорите кнутом, убейте, поджарьте на медленном огне, отдубасьте палками, отрубите голову, повесьте, четвертуйте, но не щекочите связанного. Екатерина. Ваша барышня, видно, все еще думает, что вам это понравилось. Клэр. Я сама знаю, что я думаю. Между нами все кончено. Ваше величество может оставить его себе: мне он не нужен. Екатерина. Я не заберу его у вас ни за что на свете, хотя должна признаться, он - душенька. (Треплет его по щеке.) Клэр (фыркает). Душенька! Куда дальше! Эдстейстон. Не сердись, любимая; в этой стране все так называют друг друга. Я это тебе докажу. (Екатерине.) Будьте добры, ваше величество, позовите сюда князя Потемкина. Екатерина (с удивлением, высокомерно). Это еще зачем? Эдстейстон. Затем, чтобы сделать мне одолжение. Екатерина добродушно смеется, подходит к арке и раздвигает портьеры; оркестр начинает играть рейдовак. [Чешский танец.] Екатерина (повелительно). Потемкин! Музыка внезапно обрывается. Эй, князь! Ко мне! Играйте, болваны, чего встали? Музыка возобновляется. Из бальной залы вбегает сержант и подхватывает портьеры. Появляется Потемкин, танцующий в паре с Варенькой. Екатерина (Потемкину). Английский капитан хотел тебя видеть, душенька. Екатерина вновь садится в кресло; Потемкин показывает преувеличенно низким поклоном, что он - к услугам английского капитана. Варенька проходит позади Эдстейстона и Клэр и становится справа от нее. Эдстейстон. Вот, вот. (Обращается к Клэр.) Ты заметила, моя любовь, "душенька". Если ее величество даже его называет "душенькой", виноват ли я, что она и меня так зовет? Клэр. Все равно. Ты не должен был так делать. Я очень сердита и обижена на тебя. Эдстейстон. Они связали меня, дорогая. Мне было с ними не справиться. Я дрался изо всех сил. Сержант (у входа). Они дрались, как лев, как медведь. Видит бог, барышня-красавица, они мне все кишки выдавили. Эдстейстон. Неужели ты бросишь меня, Клэр (умоляюще), Клэр, Клэр! Варенька (тронутая его горем, молит, сложив руки). Ах, душенька, ангелочек, ягненочек, он же любит вас, любовь так и светится в его глазах. Простите его. Потемкин (бросаясь от императрицы к Клэр и падая перед ней на колени). Простите его, простите его, херувимчик! Дикая уточка! Звездочка! Райская птичка! Бриллиантик в небесной короне! Клэр. Это просто смешно! Варенька (становясь на колени). Простите его, простите его, прелесть, куколка, фея, спящая на лепестках розы. Клэр. Ну хорошо, хорошо, только оставьте меня в покое. Сержант (падая перед ней на колени). Простите его, простите его, барышня-красавица, не то всемогущий вас высечет. Видит бог, всем нам нужно прощение. Клэр (кричит во все горло). Прощаю! Прощаю! Потемкин (весело вскакивает с колен и, подойдя к Клэр сзади, хватает ее в охапку). Обними ее, герой славной битвы при Банкер-Хилл! Целуй ее, пока она не сомлеет. Сержант. Получай ее, батюшка, во имя Николы Угодника. Варенька. Она хочет, чтобы вы осыпали ее с ног до головы тысячью поцелуйчиков. Клэр (горячо). Ничего подобного! Потемкин кидает ее в объятия Эдстейстона. Ах! Оба в замешательстве отскакивают друг от друга и стоят как истуканы. Екатерина (подталкивая Эдстейстона к Клэр). Ничего не поделаешь, капитан. Это Россия, а не Англия. Эдстейстон (собравшись с духом, церемонно целует Клэр в лоб). Я не против. Варенька (возмущенно). Только один поцелуй! И в лоб! Рыба! Поглядите, как я поцелую своего урода дядю. (Обвивает шею Потемкина руками и осыпает его горячими поцелуями.) Сержант (тронутый до слез). Святой Никола Угодник, благослови твоих агнцев! Екатерина. Теперь вы понимаете, почему я люблю Россию больше всего на свете? Нарышкин (появляясь в дверях). Ваше величество, экспонат для нового музея прибыл. Екатерина (взволнованно встает и идет к завешенной арке). Идемте. Я ни о чем другом не могу думать, кроме моего музея. Под аркой она останавливается и обращается к Эдстейстону, который бросился за ней следом, чтобы раздвинуть портьеры. Капитан, желаю вам всего того счастья, которым вас наградит этот ангелочек. (Тихо, на ухо.) Я могла бы наградить вас еще большим, но вы не пожелали. Прощайте. Эдстейстон (целует ей руку и, вместо того чтобы выпустить ее, держит в обеих руках нежно и несколько покровительственно). Вы были так добры ко мне, ваше величество, что, право, я не могу с вами расстаться, не дав вам совета - простого здравого английского совета. Екатерина (выдергивает у него руку и отскакивает как ужаленная). Совета!!! Потемкин | Безумный, поберегись! Нарышкин } (восклицают Совет императрице! Сержант | одновременно). Никола Угодник! Варенька | Ха-ха-ха! (Приглушенный взрыв смеха.) Эдстейстон (идя следом за императрицей и продолжая мягко, но назидательно). В конце концов, хотя ваше величество, конечно, великая императрица, я все-таки мужчина, а вы только женщина. Екатерина. Только жен-н... (У нее перехватывает дыхание.) Эдстейстон (тем же тоном). Поверьте мне, это русское сумасбродство никуда не годится. Я вполне ценю ваше пылкое сердце, от которого оно проистекает, но вы заходите слишком далеко, это вряд ли назовешь хорошим вкусом, это... прошу прощения... просто неприлично. Екатерина (иронически). So? Эдстейстон. Не думайте, что я не нахожу вам оправданий. Я знаю, что ваше величество были весьма несчастливы в браке... Екатерина (в ярости). Alle Wetter!!! [Черт возьми!!! (нем.)] Эдстейстон (сентиментально). Не говорите так, ваше величество. Не поминайте его лихом. В конце концов, он был вам муж, и, какие бы у него ни были недостатки, вам не пристало плохо думать о нем. Екатерина (задыхаясь от ярости). Я не выдержу! Эдстейстон. Право, я уверен, что на самом деле он любил вас; и вы в глубине сердца любили его. Екатерина (овладевает собой величайшим усилием воли). Нет, Екатерина. Что скажет Вольтер? Эдстейстон. Какое имеет значение, что скажет этот низкий насмешник? Покажите пример Европе, мадам, сделав то же, что собираюсь сделать я. Вступите снова в брак. Выйдите замуж за хорошего человека, который будет вам опорой и поддержкой в старости. Екатерина. В ста... (Снова теряет дар речи.) Эдстейстон. Да, всем нам суждено состариться, даже самым прекрасным из нас. Екатерина (с трудом переводя дыхание, падает в кресло) Благодарю вас. Эдстейстон. Вы еще больше поблагодарите меня, когда детки соберутся у ваших ног, а муженек будет зимним вечером сидеть у камина... да, я забыл, что у вас, несмотря на холода, нет каминов; какое слово тут лучше употребить - печка? плита?.. Екатерина. Какое хотите. Можно и печка. Эдстейстон (поддавшись порыву). Ах, мадам, упраздните печки. Поверьте мне, ничто не сравнится с добрым старым камельком. Домашний очаг, долг, счастье означают для нас одно, и нигде мы так этого не ощущаем. как в гостиной у камина. (Оборачиваясь к Клэр.) Ну, любовь моя, мы не должны задерживать императрицу, ей не терпится посмотреть новый экспонат для ее музея, которому мы, разумеется, желаем всяческого процветания. Клэр (холодно). Я лично ее не задерживаю. Эдстейстон. Что ж, до свиданья. (Трясет руку Потемкину.) До сви-да-а-анья, князь; заходите к нам в гости, если будете в Англии: Спайер-вью, Дипдин, Литл Магфорд, Девон. Для вас мы всегда дома. (Вареньке, целуя ей руку.) До свиданья, мадемуазель, до свиданья, матушка, если мне будет позволено назвать вас так один разок. Варенька подставляет лицо для поцелуя. Э?.. Нет, нет, нет, нет, нет. Это, знаете, совсем ни к чему. Шалунья. (Сержанту.) До свиданья, мой друг. Выпей за наше здоровье. (Дает ему на чай.) Сержант. Никола Угодник приумножит ваши плоды, батюшка. Эдстейстон. До свиданья, до свиданья, до свиданья, до свиданья, до свиданья. Они выходят, пятясь: Эдстейстон - кланяется Клэр - приседает; все остальные внимают им: Потемкин и Нарышкин - в полном ошеломлении, Варенька - в детском ужасе, Екатерина - с непроницаемым спокойствием. Когда Эдстейстон скрывается из виду, она встает с кресла и, стиснув кулаки, поднимает глаза и руки к небу. Потемкин, пробудившись от оцепенения, одним прыжком, как тигр, кидается к ее ногам. Потемкин. Что с ним сделать? Спустить с живого кожу? Отрезать веки и поставить на солнце? Вырвать язык? Что? Что? Екатерина (открывая глаза). Ничего. Но, ах! если бы я только могла заполучить его себе в... в... Потемкин (ревниво рычит). В любовники?! Екатерина (с не поддающейся описанию улыбкой). Нет, в экспонаты, в музей.