ЛЕТАРГИЯ
Пьеса в 2 действиях 7 картинах.
Действующие лица:
ЮРИЙ
ОЛЬГА
ВИКТОРИЯ
АНДРЕЙ
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ
СЕРЁЖА
ПЕРВЫЙ
ВТОРОЙ
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
Картина 1.
Ночь. ВИКТОРИЯ спит на диване. Стараясь не шуметь, в квартиру входит ЮРИЙ. Вечер был заполнен поступками не очень нравственными, сейчас ЮРИЙ опустошен, раскован,«поток сознания» выбирает легкое абстрактное русло. Шарит в темноте, выглядывает в окно.
ЮРИЙ. Сколько же вас натыкано - ужас! Как можно к этому привыкнуть? И кто это все придумал, интересно знать? «Разверзлась бездна звезд полна. Числа нет звездам, бездне дна!» Разогнался: бездне дна! Вот за что надо было в тюрьму сажать, а не за призывы к свержению самодержавия! Висит какая-то иллюминация, ну и пусть висит! Нефиг туда пялиться, народ смущать! Виктория! Виктория, вставай, посмотри на часы! Где же этот долбанный выключатель? (Включает торшер.) Виктория, посмотри на часы, а то завтра опять скажешь, что утром пришел!
ВИКТОРИЯ. Отстань! (Переворачивается на другой бок.)
ЮРИЙ. Видишь, - половина третьего, чтобы потом не было разговоров! А это уже некорректный вопрос, мы с тобой давно договорились. Я тебя глубоко уважаю и люблю. Нет, глубоко любить нельзя, а очень можно! Я тебя глубоко уважаю и очень люблю за то... за то... Несмотря ни на что! Вот именно: пьянтус-вантус, свинтус-амаралус, - есть такой подвид земноводных, возможно, мутант. Что-то с чем-то, оно даже немного летает. Но ему, между прочим, очень тяжело адаптироваться в новой среде. Не понимаешь, - умная, а не понимаешь! Хотя бы раз спросила: а где ты был, а с кем ты пил… У меня ответ заготовлен, а ты никогда, никогда не спросишь!
ВИКТОРИЯ. Я тебя давно ни о чем не спрашиваю!
ЮРИЙ. Потому, что тебя не интересует моя личная жизнь. Тебе хорошо, у тебя нет личной жизни... Сколько раз просил: зашторивай окна! Приходишь домой - полная квартира звезд, - ты же знаешь, как я это ненавижу! Особенно после дождя. Еще этот дождь, живем как в каменном веке! Неужели тебе не жутко? Ты можешь, а я не могу спать, когда они по квартире мерцают! Лучше уж дождь! Мне туда еще рано и, вообще, я не люблю, когда напоминают! Как ни придешь – все нараспашку. И что, кроме меня некому цветы полить? (Назло спящей ВИКТОРИИ в темноте поливает цветы.) Тоже, между прочим, называется «аморалус» - мы с ним тезки. Со мной все ясно, а вот его за что так нарекли? (Опять выглядывает за окно.) Наука называется, твою мать, - в космос летают, а не знают, разбегается Вселенная или уже схлопывается потихоньку? И ничего! Премии получаются, академики плодятся, - все о’кей, а главного-то и не знают! Можно жить и не знать куда летишь, в какой стране живешь, какой в этой стране строй - реформы, твою мать! А там, что получится: «Або вовк, або дыка качка», как говорит народ! Народ, - вот кто все знает! Слышь, Вика, ты не обижайся, я себе на диване постелю. Лады? Надо кое о чем подумать, в широком плане, не хочу тебя беспокоить.
ВИКТОРИЯ. Хоть на люстре стелись!
ЮРИЙ. Могла бы и вежливо ответить, лишь бы досадить среди ночи - что за человек! Спокойной ночи! (Подождал ответа.) Все равно, спокойной ночи! Злость тебя не украшает, между прочим. Если еще и женщины будут некрасивые – тогда полный амбец! Чувствуешь, какая на тебе ответственность? (Тут уж терпеливая ВИКТОРИЯ не выдержала, поднялась!)
ВИКТОРИЯ. Повтори, что ты сказал?!
ЮРИЙ. О, видела бы ты себя в зеркале! Спи! (ЮРИЙ уходит в другую комнату и захватывает с собой телефон. Садится на диван, понурив голову.) На вас, глупых, только все и держится, давно бы перегрызлись как собаки… (Решился, набирает номер.) Алло?.. Низкий грудной голос, теплый, из постели. Тот самый голос, значит, я попал туда, куда надо. Алло? Как вы советуете приветствовать вас - «добрый вечер» или «доброе утро»? Очень разумный ответ: человечество еще не придумало такого приветствия! Да, около трех, без пятнадцати. Оно в это время предпочитает спать, это ваше человечество! Оно, я смотрю, вообще, предпочитает спать и ни о чем не думать, - конечно, так проще! Вот как вы считаете: Вселенная в настоящее время все еще разбегается или уже сбегается в точку Ноль? Можно, конечно, не думать и крепко спать в три часа ночи, а вот знать все равно надо! Завтра пойду на рынок и узнаю точно. Потом сообщу, ждите звонка, только чтобы потом никому ни-ни, договорились? Что, вам известно мое имя? А мне показалось, что вы ошиблись, когда давали свой телефон - я вас не знаю! Нет, такое бы я вспомнил, такое запоминается, вы себя недооцениваете! Ну почему обязательно фигура, вообще «такое», - в комплексе! А зачем ждать - я человек нетерпеливый. Конечно, заинтригован, раз звоню в три часа ночи. Раньше? Раньше не мог, был очень занят! Да, выполнял долг. Если честно, - перед своим организмом, кто-то же ему должен служить? Еще какое раздвоение: я - это я, а мой организм - это мой организм, мы с ним редко бываем в согласии! Но иногда я говорю ему: наше дело правое, мы заслужили! Тогда пойдем налево, - отвечает он, и мы с удовольствием идем налево! Потом, он, правда, плюется и говорит, что лучше было не ходить, - ему не угодишь. Ночной звонок, ночная ахинея, но трубку вы не бросаете, - это уже интересно! Жена спит. Нет, не боюсь, - я ее разбудил и показал на часы, а то будет потом доказывать, что пришел утром, - знаем мы эти женские штучки! Я тоже очень порядочный человек, но глубоко это скрываю. Да, могу себе позволить. Все мы немного с Востока, так что религия тоже позволяет. Очень умный, хотя с виду не скажешь. Ага, не вы первая - многие ошибаются! В нашем случае я предвижу или большую ошибку или какую-то жуткую тайну. Ну, сами подумайте, как это выглядело: трое мужиков сосредоточенно решают проблему кто кого уважает. Вдруг появляется вызывающе интеллигентная, очень самостоятельная дама и дает одному из них свой домашний телефон. Честно говоря, мы опупели, такое с нами первый раз! Один сказал, что у вас не все в порядке со зрением, другой - что вы извращенка. Я? Я сказал, что вы врач, и даже сейчас нисколько в этом не сомневаюсь. Ну, вот видите, что-то же я в этой жизни понимаю! А что, я уже ваш потенциальный пациент? А почему выборочно берете? Ага, понятно, ходите по городу и набираете клиентуру. Тогда тайна продолжается. Ну, и как же вас зовут, в таком случае? Ольга? Ольга. Просто Ольга, без Александровна. Ольга... Ольга... В какой плоскости искать - вот вопрос. Смелая женщина по имени Ольга, которой хочется позвонить в три часа ночи. Должен признать: со мной вы действительно умеете обращаться, вообще-то я чистокровный мустанг. Вы имеете на меня какие-то права? На меня? Да такого человека просто не существует в природе! Нет, она не претендует. А вот так, потому, что умная. Уметь надо жену выбрать. Ольга, ну и что? Были, конечно, я ведь живой человек, даже слишком, а жизнь так длинна, я и начала ее не помню! Что? Ольга?! Э, так нечестно, совсем ты напрасно это сделала, мой друг! Или сразу надо было сказать! Приехали, Ольга! Только сердцебиения мне не хватало! Я не давал тебе права меня видеть! А вот так: не рад, и очень! А чему я должен, собственно, радоваться? Может, я специально переехал, чтобы самому выбирать, с кем мне встречаться! Я так захотел, понимаешь? И очень даже грубый! Пьянтус-вантус, свинтус-аморалус, ты что, не поняла? Фу, черт, сразу протрезвел! И дернуло меня звонить, да еще ночью! Нормальные люди ночью спят. Знаешь, существует критический срок, после которого друзьям молодости лучше не встречаться, если они не стали космонавтами или артистами, - тем только дай повспоминать. И говорить не о чем, и вообще! Мы стали другими людьми, каждый оброс своей оболочкой – не докопаешься. Я уже три раза убеждения менял, и все искренне! Хуже, чем чужие, мы - враждебные стороны! Я не о том, с красотой у тебя все в порядке, - бесплатных комплиментов не раздаю, поэтому! Я опытный охотник и хорошо знаю правила охоты. Сильно удивилась? А что ожидала увидеть? Вот видишь, не получилось то, что было обещано на заре туманной юности. С юности и начала жизнь ломать, она любит ломать идеалистов. Вот и стал потихоньку причащаться, а ты как думала? Не веришь - и правильно делаешь. Нельзя появляться в жизни человека через столько лет, - не поймешь и не поверишь ни одному слову! Двадцать восемь лет прошло, - ого! Вот тебе и девочка с огромными глазами и толстой косой! А сейчас ты врач, всего насмотрелась? Опыт, взгляды на жизнь, - все чужое, незнакомое! Почки на деревьях все одинаковые, но из одной вырастет кислая слива, а из другой роскошный оранжевый апельсин! Не о чем нам говорить, не о чем, поверь. Не пробуждай воспоминаний, не нарушай технику безопасности. Прощай. Все испортила, - могло получиться классное приключение. (Кладет трубку.) Без них плохо, а с ними еще хуже! Дернуло меня звонить!
Картина 2.
ОЛЬГА, ЮРИЙ.
ЮРИЙ. Входи, не стесняйся. Я обещал Виктории, что обязательно вас познакомлю. (Заглядывает в соседнюю дверь.) Странно, ее нет, одежды на вешалке тоже нет. Все может быть, - живем без предрассудков. Ага, Андрюха дома, тем лучше. (Заглядывает в другую дверь.) Привет, Андрей! (Помогает ОЛЬГЕ снять плащ.) Они слушают музыку, одел наушники и жлобствует. Мы слушали так, чтобы всему кварталу приятно было.
ОЛЬГА. Без предрассудков, это как?
ЮРИЙ. Это постепенно. Первый раз пожурили за то, что не повесил плащ на плечики, - вот так это надо было сделать. Потом посылают в магазин и забывают сказать слово «пожалуйста». Пустяк, да? Но обидно, и это начало конца. Потом будут подъемы и спады, приливы и отливы, приобретения и потери, но первая обида - это такая трещина, через которую уйдет океан любви! А семья стоит нерушима, как крепость. Убрали предрассудки, а она все равно держится! Очень удобно. Присаживайся. От этих предрассудков одни неудобства, и умные люди рано или поздно их упраздняют. А твердыня как стояла, так и стоит. А все писатели-праведники, все рифмоплеты - вот кто с толку сбивает от младых ногтей!
ОЛЬГА. Расскажи лучше о себе. Работаешь?
ЮРИЙ. Да, тапочки шью на продажу.
ОЛЬГА. Перестань!
ЮРИЙ. Работаю, если это можно назвать словом «работа». Дурим друг друга: мы - народ, народ - государство, государство нас. Неразвитый капитализм: советская власть минус электрификация всей страны. Работу выполняю левой ногой, один глаз при этом не разлипается. У нас свои шахматы.
ОЛЬГА. Не боец, значит?
ЮРИЙ. Не боец и не добрый молодец.
ОЛЬГА. Но самец?
ЮРИЙ. (Развел руками.) Тут уж природа… Энергию куда-то девать надо.
ОЛЬГА. Это у тебя отрепетировано.
ЮРИЙ. Главное - сохранить оперение, оно должно быть на высоте. И, вообще, в этой жизни все надо делать умело, тогда и организм будет доволен, что у него толковый хозяин.
ОЛЬГА. Скажу, как терапевт: твоему организму повезло с хозяином не очень. Ответь честно: знал, что я здесь?
ЮРИЙ. Ну что ты, я давно потерял твой след. С тех незапамятных времен - как в воду!
ОЛЬГА. Неправда: интересовался, расспрашивал. Мы уже четыре года как переехали, неужели не знаешь?
ЮРИЙ. Четыре года назад у меня были другие проблемы: борьба за жизненное пространство, каждый старался обписать как можно больше углов.
ОЛЬГА. Тебя опередили и ты сломался?
ЮРИЙ. Не угадала. Я попал в первую волну приобретателей, виртуозно решил ряд вопросов, однажды в моих руках оказалась полная авоська денег. Не веришь?
ОЛЬГА. И что было дальше?
ЮРИЙ. Ожидаемого счастья так и не почувствовал. Оказалось, я еще и лодырь челюстями щелкать, и вообще, со здоровыми инстинктами полная труба у меня.
ОЛЬГА. И ты сломался?
ЮРИЙ. Это меня озадачило.
ОЛЬГА. Уже чуть лучше получилось, Георгий.
ЮРИЙ. Я очень старался. Ты единственная, кто называет меня Георгием, вообще-то я Юра.
ОЛЬГА. Это одно и то же, я в церковных книгах справлялась.
ЮРИЙ. Егорий-храбрый, - ну-ну! А кушать ты будешь, кстати?
ОЛЬГА. Нет, спасибо, так поздно я не ем.
ЮРИЙ. Ну, и что же мы будем делать, а, Ольга? Давай назовем вещи своими именами: я человек поверхностный, а поэтому в глубине души надеюсь, что, несмотря на соответствующие приличия, что-то необременительное у нас произойдет?
ОЛЬГА. Мне пора обижаться?
ЮРИЙ. На меня - за что? Я тебя не знаю... Поэтому, на всякий случай, пробный шар, как говорится.
ОЛЬГА. Значит боишься все-таки.
ЮРИЙ. Кое-что угадывала, а тут ошиблась - сейчас я ничего не боюсь! По-настоящему боится тот, кто что-то любит, а я давно выгорел. Функционирую, ублажаю плоть. Конечно, скатываюсь потихоньку, но держу процесс под контролем.
ОЛЬГА. И не играешь ни в какие игры?
ЮРИЙ. Кроме азартных: преферанс, теннис, женщины. Наверх не лезу, вниз пока ума хватает не сползать. Наслаждаюсь солнышком сквозь пивной бокал.
ОЛЬГА. Это уже философия!
ЮРИЙ. Нет, Ольга, философией называется совсем другое. Погремушки, мозговая акробатика. Договорились люди в словесную войнушку воевать - ну и пусть воюют, лишь бы воровать не мешали. У меня не философия, у меня строгая позиция, строгая система, - я за этим слежу тщательно! Да, скотская позиция, и система скотская, я это не отрицаю, но что поделаешь, таковы я и мой организм!
ОЛЬГА. Постой, постой, о строгой системе говорит человек, которого я в пятницу встретила в обществе каких-то алкашей!
ЮРИЙ. Ну, пятница у меня день особый, помеченный белым камнем, как говорили греки. А вообще-то, я стараюсь, чтобы каждый день был заполнен приятными вещами, желательно натурального происхождения! Надо хотеть только достижимого - вот и вся проблема.
ОЛЬГА. Надо же, а люди бьются!
ЮРИЙ. А что люди? Люди. «Гуси, гуси! - Га-га-га! - Есть хотите? - Да-да-да! - Ну летите! - Нам нельзя: серый волк за горой не пускает нас домой!» В нашей школе играли, помнишь?
ОЛЬГА. Но друзья твои, по-моему, тоже не очень обременены интеллектом, говорю как врач.
ЮРИЙ. Приходится выбирать: пить или не пить? Они это делают хорошо, периодически можно подключаться. Ребята не очень, но одно хорошее качество у них все-таки есть: в глазах счетчик цифрами не мельтешит. Сейчас это редкость, у каждого в глазах счетчик. Смотрит человек на тебя, а в глазах число, - три тысячи восемьсот семьдесят два, - это столько ты сегодня стоишь.
ОЛЬГА. Да, это бывает. Хорошая картина.
ЮРИЙ. Подлинник, на работе подарили. Ты мне зубы не заговаривай, я спросил: у нас что-нибудь получится, необременительное?
ОЛЬГА. Ого, хорошая у тебя работа.
ЮРИЙ. Я на вторых ролях, - не люблю парить под прицелом. Есть другие ценности. Ты не ответила.
ОЛЬГА. Все-таки есть, только что ты говорил другое. Запутался ты, Георгий.
ЮРИЙ. Невнимательно слушала, друг мой, натуральные вещи я очень уважаю. Я, Ольга, в бассейн три раза хожу, в теннис играю, в клубе почетный член, белый человек! Ну, и преферанс, конечно, - вот что по-настоящему нервы щекочет!
ОЛЬГА. Но тоже под контролем?
ЮРИЙ. Разумеется. Сначала мучился, потом научился поднимать себя за шиворот из-за стола. Так и не ответила, значит получится.
ОЛЬГА. Что сын?
ЮРИЙ. Андрюха шалопай, но всё понимает правильно. Особенно мне нравится, как он к женщинам относится.
ОЛЬГА. Ну, и как он относится к женщинам?
ЮРИЙ. Очень взыскательно: он ценит в них свежесть! Не юный возраст, не фигуру и не ум, - свежесть! Я, например, его не понимаю…
ОЛЬГА. Круто. Срок годности, степень изношенности, - это еще понятно. Но что же такое свежесть?
(Из своей комнаты входит АНДРЕЙ.)
АНДРЕЙ. Извините, я не знал, что у нас гости, - здравствуйте!
ЮРИЙ. Знакомься: Ольга, - очень смелая женщина, коня на скаку остановит! Уж на что я мустанг - даже не шевельнулся.
АНДРЕЙ. Очень приятно, Андрей. Вы чем-то похожи на отца - почему?
ОЛЬГА. Мы учились в одной школе. Тавро.
АНДРЕЙ. В одной школе и в одной эпохе тоталитаризма? Хорошо, что не в одном классе.
ОЛЬГА. В одной школе. Мы дружили, хотя я была гораздо младше. Он в десятом, я в шестом, так кажется, Георгий?
АНДРЕЙ. Здорово! Вы молодец! А почему Георгий?
ОЛЬГА. Это вы у него спросите, почему Юрием стал.
АНДРЕЙ. Обязательно спрошу. Хотя уже догадался: на Георгия ты не тянешь, па. Ты прав. А как это можно: он в десятом, а вы в шестом, - другая планета.
ОЛЬГА. На каком-то литературном вечере выяснилось, что мы оба любим Бодлера, - тогда этого не понимали.
ЮРИЙ. Перестань, никто и не знал, что существует такой поэт!
АНДРЕЙ. Что? В шестом классе вы читали Шарля Бодлера? Отец, и ты его любил? Первый раз слышу! «Спи, Маргарита, уж осень наступила».
ЮРИЙ. «Спи, маргаритки цвет, прозрачна и бела».
ОЛЬГА. «Ты, так же как и я, холодное светило».
АНДРЕЙ. Браво! Постойте, сколько же вам тогда было?
ОЛЬГА. Лет тринадцать.
АНДРЕЙ. Вся школа, конечно, в шоке?
ОЛЬГА. Естественно! Отец читал фантастически! А сейчас он пьет пиво в грязной забегаловке с какими-то подозрительными типами!
АНДРЕЙ. Это у него слабость, он большой хиппарь.
ЮРИЙ. И не единственная слабость, заметь!
АНДРЕЙ. Преф не считается, а что еще?
ОЛЬГА. Ну, женщины, например? Не будь ханжой, не твое.
АНДРЕЙ. Это возрастное, пройдет! Все нормально, отец, ты в полном порядке! И давно вы не виделись?
ОЛЬГА. Двадцать восемь лет.
АНДРЕЙ. Что-что? Нет, тут что-то не так. Постойте, это сколько же вам? Извините, но вы прекрасно выглядите!
ОЛЬГА. Знаю, что неправда, но у вас это хорошо получилось, - спасибо! Все деньги, это стоит порядочных денег. Мой бывший муж - богатый человек.
ЮРИЙ. К тому же она не пьет пиво и все, что этому сопутствует.
АНДРЕЙ. Перестань, я не о том!
ОЛЬГА. О чем же вы, не понимаю?
АНДРЕЙ. Вы… Вы…
ЮРИЙ. Я пошел готовить кофе. (Уходит.)
АНДРЕЙ. Вы сохранили свежесть, этого нельзя купить, я разбираюсь.
ОЛЬГА. Вы фантазер. Что это такое и с чем ее едят?
АНДРЕЙ. Нет, я действительно разбираюсь! Могу доказать, что это нельзя изобразить.
ОЛЬГА. Спасибо, не надо. Отец засуетился, что с ним?
АНДРЕЙ. Не обращайте внимания. У отца сложная духовная жизнь, к тому же жена проблемная, я - очень проблемный, время сейчас никакое, - он очень страдает! Ум с сердцем не в ладу - страдает печень. Но теперь, надеюсь, все будет в порядке.
ОЛЬГА. В каком смысле, юноша?
АНДРЕЙ. По крайней мере, мне так кажется.
ОЛЬГА. Нет, вы понимаете, что вы говорите?
АНДРЕЙ. Ну что вы, ей-богу, все мы люди, в конце концов!
ОЛЬГА. А вот я возьму и обижусь!
АНДРЕЙ. По-моему, не стоит. Ну кто сегодня обижается, на кого, на что? Себе дороже. Все это мило, но не до такой же степени! Вы меня огорчили.
ОЛЬГА. Но я уже обиделась!
АНДРЕЙ. Это вам так кажется. Ах, как вы непосредственны, ни одного умного слова! Женщинам это ужасно не идет, - это мое убеждение.
ОЛЬГА. Извините, мне неловко! При знакомстве мы невольно стараемся произвести впечатление. Иногда получается. Только и всего! Ненавижу кокетство!
АНДРЕЙ. И ни одного лишнего слова, - фантастик! Вот видите - ушел варить кофе, это чтобы вы не задавали мне неприятных вопросов о нем.
ОЛЬГА. Но для этого как раз и не надо было уходить!
АНДРЕЙ. Наверное, он вас хорошо знает и уверен, что вы не станете пользоваться случаем.
ОЛЬГА. Даже так? Вы его так хорошо изучили?
АНДРЕЙ. О, да! Возможно, мне это поможет меньше ошибаться в жизни.
ОЛЬГА. Даже не пойму, что вы сейчас сказали.
АНДРЕЙ. Вы очень непосредственны. И красивы.
ОЛЬГА. Отец мне этого не сказал.
АНДРЕЙ. У него все наоборот, - это значит, что вы его ошеломили! А, понял: вы наполнены тонким голубым электричеством, я сразу это почувствовал!
ОЛЬГА. Вы большой хитрец, юноша! А чем же наполнены ваши сверстницы?
АНДРЕЙ. Очень сложный вопрос! Кровь с кислым молоком, плюс коньяк, шампусик, «Кэмл», травка или что-нибудь посерьезнее, - короче, всем, что глушит растерянность перед жизнью. Их не надо осуждать.
ОЛЬГА. Разумеется. Мать скоро придет?
АНДРЕЙ. Мать? Она уехала в Курск, отец разве вам не сказал? О, старая лиса!
ЮРИЙ. (Входит с подносом.) Не знаю, не знаю, но, кажется, получился.
ОЛЬГА. Спасибо, но мне пора.
ЮРИЙ. Ну вот, «здравствуйте», а я так старался!
АНДРЕЙ. Оставайтесь, старался человек!
ОЛЬГА. Пора!
ЮРИЙ. Я тебя провожу.
ОЛЬГА. До свидания, Андрей, вы тонкий льстец!
АНДРЕЙ. Очень рад был с вами познакомиться. Заходите.
(ОЛЬГА и ЮРИЙ выходят.)
ЮРИЙ. Ты ему понравилась, он редко бывает таким учтивым.
ОЛЬГА. Да, фрукт. Но комплимент мне сделал.
ЮРИЙ. (Снова развел руками.) У каждого свой метод. Нахал.
ОЛЬГА. Кстати, цвет лица контролировать лучше днем, а не в запотевшем зеркале ванны, - там мы всегда выглядим чуть-чуть лучше.
ЮРИЙ. Учту. Жаль, Виктории не дождались!
ОЛЬГА. Скажи мне, что с тобой?
ЮРИЙ. Тебе же объяснил сын: критический возраст, интерес к жизни ослабевает, впереди уже никакие радости не маячат! А может чего-то переел, кто его знает?
ОЛЬГА. Ну, вы спелись! А здорово ты обманывать научился! Мне, незнакомой женщине, ночью позвонил, - значит, с интересом к жизни у тебя все в порядке!
ЮРИЙ. Что-то толкнуло.
ОЛЬГА. Когда-то ты был моим кумиром!
ЮРИЙ. А что, мы с тобой хорошо дружили, хоть что-то получилось в этой жизни!
ОЛЬГА. Действительно никогда не вспоминал?
ЮРИЙ. Нет, запретная зона.
ОЛЬГА. А я вспоминала, и часто. Пока не развалила семью, причем, очень благополучную.
ЮРИЙ. И как это ты меня узнала, удивляюсь!
ОЛЬГА. Знала, что найду. Я ухожу, до свидания.
ЮРИЙ. И все-таки, напрасно ты это сделала.
ОЛЬГА. Что именно?
ЮРИЙ. Все.
ОЛЬГА. Приходи ко мне на прием, говорят, я хороший врач.
ЮРИЙ. Ты не изменилась, это плохо. Жизнь стала другой, приспосабливаться надо.
ОЛЬГА. А зачем? Стыдно. (Уходит.)
ЮРИЙ. Даже не помню, когда в последний раз слышал это слово. Пока. На прием обязательно приду, позвони, адреса я не знаю.
Картина 3.
Кафе или пивбар. ЮРИЙ, ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ, СЕРЕЖА.
Сегодня как раз «день, помеченный белым камнем». Причудливое сочетание социумов.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Вчера возвращаюсь домой в половине двенадцатого, злой как собака: зель кончилась, денег нет, Ирка, зараза, в столбик не дает, - лучше бы и не начинать, да, Серега? Ну, сам, Юра, подумай: что такое сто пятьдесят грамм? Представляешь, сто пятьдесят грамм, - и все! Перед расстрелом столько наливают!
СЕРЁЖА. Да, раньше под словами «денег нет» подразумевалось совсем другое, - это надо признать, это достижение.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Захожу в подъезд, оттуда незнакомый мужик выходит, то ли дурак, то ли интеллигент, не поймешь, к стенке прижимается, мне дорогу уступает. Стоп, думаю, тут что-то не так. Кто такой, говорю, что здесь делаешь? Что-то отвечает, правда, не молчит, и вежливо, но вижу: неправильно отвечает. Я к нему опять с тем же вопросом - он мне что-то про свою собаку лепит. Но видно же, когда человек неправильно отвечает! Я ему в дыню, - он назад, на третий этаж забежал. Стою, жду, я на своем этаже, мне спешить некуда. И так два раза: он спускается, я ему вопрос, он опять неправильно отвечает, я в дыню! Да что же это такое, думаю, за это время мог бы и научиться. Я на первом, он на третьем, двенадцать часов ночи, - во картина! Наконец, он мой вопрос понял и ответ сформулировал более или менее. И что же он мне отвечает, как вы думаете? Собаку прогуливал, а она заскочила куда-то не туда, вот он и ищет по подъездам! Приехали! Ты меня что, говорю, за дурака держишь - это человек не в свой дом, не в свой подъезд или не в свою постель вломиться может, но собака - это же животное, она разбирается! Я его опять за грудь, потому что ответ явно неправильный, а он мне пальцем вниз тычет. Смотрю, действительно, там какая-то сука стриженная хвостом виляет! Что ж ты, говорю, сразу мне не сказал?
ЮРИЙ. Но он же тебе говорил!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Да кто ж так отвечает, ты бы это слышал!
СЕРЁЖА. Поздно было, растерялся парень, а тут еще ты. Ты себя со стороны никогда не видишь, - тебе легче, а, вообще, любой дрогнет. Теряться не надо - это самое главное! Первые разы, по молодости, всегда влетал, пока меня жизнь не научила не теряться. Перед тем, как что-то сделать, подумай, что отвечать будешь, если вдруг притянут. У нас страна такая - все время будь начеку. Ночью особенно, ночью всегда жди сюрприза, причем всегда почему-то неприятного.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А что, бывают разве приятные сюрпризы, - ну ты даешь!
СЕРЁЖА. Тебя, Павел Геннадиевич, и днем лучше обойти другой улицей. (Пауза.) В инкубаторе жизнь всему быстро научит, там программа обучения очень интенсивная. Живи, но не забывай о последствиях. Знаете, когда я это понял? Еще там, на одном почти трагическом случае. Чуть было жизни не лишился.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А перед тем, как сюда идти, ты тоже думал о последствиях? А ведь так можем погусарить, что утром хрен знает где себя обнаружить можешь. Мало у нас так бывало?
СЕРЁЖА. Это же с пятницы на субботу, а сегодня только среда. Да и вообще, кто ж в таких случаях о последствиях думает? Это уже совсем конченым надо быть, а я человек семейный, верный. Знать бы, где упадешь, - соломки подстелил!
ЮРИЙ. Вот это умные слова. Ну, расскажи, расскажи, на каком трагическом случае ты ума набрался?
СЕРЁЖА. Да, был случай, чистая правда. В инкубаторе еще было. Поехала наша группа как-то в лагерь, нам иногда непрестижное время отдавали: когда вода еще холодная или уже холодная, дожди затянут или еще что. Директор был пробивной мужик и о нас честно заботился, - всегда где-нибудь непрестижное время оторвет! Ну, так вот, собралось нас человек пять самых добычливых за раками. Воспитатели пошли любовь крутить после обеда, а мы на речку через окно. Эники-беники, досталось мне ведро таскать. Ребятам под обрыв нырять, по норам шарить, а мне только успевай, ведро подставляй, но тоже по грудь в воде ходить. Пока они в нырка играть, наперегонки махаться, - я ведро на голову. Пониже опустился - клево, как в скафандре! Хожу, значит, как водолаз, песни в ведре распеваю. Не знаю, что там получилось, то ли кислород весь сожрал, то ли ведро руками неровно держал, только помню: вдруг глаза в дно уперлись, рот почти весь в воде, потом «бульк» - капец! Я ногами дергаю, а сам под обрыв соскальзываю! Тут уж никакого водолазного кайфа, что происходит не пойму, но чувствую, что тону очень конкретно! Руки заняты, ногами вхолостую сучу, а сам в обрыв!
ЮРИЙ. Что же ты ведро снять с головы не догадался, вот бы и освободил руки?
СЕРЁЖА. Это хорошо через тридцать лет советы слушать, когда сидишь и холодное пивко попиваешь, а там я одно отчетливо понимал: хана мне!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Чушь собачья, ты же плавать умел!
СЕРЁЖА. Да вот не чушь оказывается, не испытывал, какая в воде паника, не знаешь! Да ты дослушай сначала!
ЮРИЙ. Ну-ну, дальше что?
СЕРЁЖА. Но, наверное, не моя очередь была: на какое-то мгновенье мелькнуло - я ж плавать умею! В чем дело? А сам уже захлебываться начал! Где руки? Руки заняты, ведро к плечам жму, аж пальцы скрючило! Так нахрен его! Буквально заставил себя пальцы разжать: никак не хотели ведро отпускать! Еле всплыл, а тут пацаны разрываются: халявщик, ведро подставляй, первые раки пошли! Так никто ничего и не заметил.
ЮРИЙ. А ты и не сказал?
СЕРЁЖА. Да ты что, - засмеяли бы, как придурка! Таскаю я, значит, ведро, солнышко светит, лозы вдоль берега по вольному ветру шумят, стрекозы летают, спокойно так, - на всю жизнь запомнил эту картину! Особенно как лозы шумели, им и байдуже, что рядом пацан чуть жизни не лишился, это только в сказках природа на стороне человека! И понял я: никто и ничто тебе не поможет, пока сам себя не спасешь. Пацаны раков в ведро бросают, а я их по одному на волю выпускаю.
ЮРИЙ. Поучительная история: действительно, бывает, что на грани жизни и смерти балансируем с ведром на голове. И вывод толковый, - только на себя и рассчитывай!
СЕРЁЖА. С того случая у меня своя философия на жизнь прорезалась, - меня уже не собьешь! Цельное мировоззрение - ничем его не поколеблешь!
ЮРИЙ. Ну, и в чем это выражается?
СЕРЁЖА. О, это долго рассказывать!
ЮРИЙ. Ну, например?
СЕРЁЖА. А какой пример? Вот все нормальнее люди по чем ходят? Естественно, по земле, различной степени пересеченности, да?
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. В зависимости от того, сколько примешь на грудь.
СЕРЁЖА. Не в том дело. Я, например, хожу по земному шару, да-да, не смейтесь! Я его округлость ногами чувствую, а вы можете про себя такое сказать? Вы меня в любое время дня и ночи спросите: где север, где юг, где остров Крит, а где город Берлин, где луна, в какой она фазе - с точностью до одного градуса укажу!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Чокнутый? Ну, и где город Берлин, скажи?
СЕРЁЖА, Нашел проблему! Вот туда если идти, идти, идти - прямо в в Брандебургские ворота упрешься! Знаете, сколько раз меня в армии проверяли? На КП делать нехрен, а приборов куча, я ж ПВОшником был!
ЮРИЙ. А в практическом смысле что это тебе дает?
СЕРЁЖА. Одну грусть и тоску! Ты случайно голову поднял - удивился: надо же, какая луна! А я всегда знаю, где она и какая, - чуешь разницу?
ЮРИЙ. А я звезды терпеть не могу! Жена шторы никогда не задернет, ночью откроешь глаза - мурашки по телу! У меня с ней постоянная война из-за этого! Ей нравится, а меня они угнетают - повеситься хочется!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А чего так близко к сердцу принимаешь?
ЮРИЙ. Да потому, что задумываться заставляет, а я не хочу, мне лень! Жизнь специально человеку каждый день препятствия ставит, цели дурацкие подкидывает, чтобы только успевал конечностями перебирать и ни о чем не задумываться, - ни о жизни, ни о смерти! И это гуманно. Смотришь, еще вчера орлом человек стоял, разумными глазами на тебя смотрел, а сегодня он уже по бульвару гуляет, мороженное внимательно откусывает, чтоб не капнуло, - все, упаковала жизнь, к полету готов! И ему не страшно! Мне страшно, а ему нет! Его уже ни горизонт, ни горы, ни звезды - ничего не пугает!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А ты что, и горизонта уже боишься? А в дурдом вам не пора, ребята? Я, например, кроме своей жены, ничего в этой жизни не боюсь! Выдала мне недавно. Поехал я к ее матери в деревню, кое-что помог, то, се, вишни два ведра нарвал, приезжаю домой. Вот, говорю, вишню привез, с того дерева собрал, что за летней кухней стоит. И еще добавляю: рядом с жарделей. А там жарделя - одна на всю деревню такая! Ладно, сели за стол, обедаем. Она как будто ничего, довольная. А потом вдруг, ни с того, ни с сего: смотри, какая крупная вишня, неужели наша? Где ты ее собрал? Вот, понимаете, специально так подстроит, что взял бы и удушил! Но отвечаю спокойно: нет, говорю, соседская, тетина Еленина!
ЮРИЙ. А чего это ты, мог бы и нормально ответить.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Так я же ей сказал, только через порог и сразу сказал, да еще добавил: рядом с жарделей! За кухней, - я ж ее, дуру, знаю!
СЕРЁЖА. Ну и что, повторил бы лучше, чем психовать. Она, наоборот, симпатию тебе показать хотела, дипломатию проявила, - эх, ты!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Нет, нормально это ты рассуждаешь: тогда можно и восемь раз на день спросить, где эта вишня стоит, да? И я должен восемь раз отвечать, так, по-твоему?
СЕРЁЖА. Перестань, жены своей не знаешь, так и скажи!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ребята, постой, вы что, разыгрываете меня или как это понимать? Я же ей с порога сказал!
ЮРИЙ. Может, она так рада была тебя увидеть, что не обратила внимания, или не расслышала?
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Интересно, что ж она такого вдруг увидела, чтобы не услышать простых и ясных слов? Еще ж добавил: рядом с жарделей!
СЕРЁЖА. Вообще-то, да. Мне в этом плане проще: моя чуть ли не каждый день с транспарантом на площади стоит, а по ночам лозунги пишет и обращения к гражданам. Сейчас подписи собирает, - ей это только дай! Я ее по телевизору чаще вижу, чем дома. Домой притащится - сразу баюшки, а по ночам опять прокламации! Надоело ей бутерброды с чаем таскать. Особенно сейчас, - пока ее найдешь! Сейчас их не санкционируют, так они вразброс малыми десантами воюют. А что поделаешь, нравится человеку за советскую власть бороться! Ее батя в партизанах воевал, - что значит гены! Начинала с экономических требований, а сейчас уже за политику взялась! Ну, и социальные язвы, конечно. Грамотно разбирается, между прочим: для нее реформы-платформы, акции-фракции - просто семечки! Если моя за что-нибудь берется - это верняк стопроцентный! Я, например, жду перемен уже в ближайшее время. Сам, правда, я в этих играх не участвую, у меня мировоззрение, но если экспроприация неизбежна и когда-нибудь меня призовут на дележку, - я с удовольствием!
ЮРИЙ. С твоим мировоззрением ты постоянно попадать должен, - удивляюсь, как ты еще держишься!
СЕРЁЖА. А вы думаете, я не попадаю, - постоянно! Вот весной случай был, с дачи шел.
ЮРИЙ. Давай сначала выпьем, потом расскажешь, я люблю, когда ты рассказываешь. (Наливают, пьют.)
(Наливают, пьют.)
СЕРЁЖА. А, вообще, если задуматься, городская жизнь – это, ребята, не реальная жизнь, а какой-то летаргический сон. Честно!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Расскажи лучше, что там произошло с тобой на даче, хоть посмеюсь.
СЕРЁЖА. Да, такой, бляха, случай, что на всю жизнь запомнился, и все мои взгляды перевернул!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ну да, у тебя же взгляды есть. Только что говорил, что у него непоколебимое мировоззрение! Теперь уже взгляды, - ха-ха-ха!
СЕРЁЖА. Ничего не понимаешь, и чего ты такой тупой? Ладно, мне тебя не хоронить и речь над могилой не держать, - живи, как хочешь. Ну, так вот, возвращаюсь с дачи, степью иду, ранней весной дело было. Представьте картину: ранняя весна, сумерки, кое-где лохмотья залежалого снега белеют, а в воздухе!.. Ну, вы сами знаете, что бывает в воздухе ранней весной: возбуждение и чувство перемен в жизни! Иду, устал зверски, - целый день яму для компоста рыл, намахался от души! Но морально удовлетворен, хорошая получилась яма. Иду, земля влажная, черная, кое-где последний снег по ложбинкам домирает, - иду почти счастливый!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Тем более, что грамм двести за окончание работ опрокинул. Весной, да еще под сумерки, это особенно кайфово!
СЕРЁЖА. Одно настроение портит: задумку одну задумал насчет компостной ямы, хорошая задумка, а вот исполнить нет возможности. Материал нужен, а материала подходящего нет.
ЮРИЙ. А что за задумка?
СЕРЁЖА. Ты не дачник, не поймешь. Сделал яму, перегородить бы ее чем-нибудь: в одной половине прошлогодний компост, бери и пользуйся, а в другую свежие отходы и листья складывай. И так поочередно, чтобы две ямы не рыть.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ну, ты прямо весь мир перехитрить хочешь!
СЕРЁЖА. Хорошо бы перегородить, а чем - проблема! Лучше бы мне и вовсе эта идея в голову не приходила, а теперь иди и суши мозги: чем эту яму перегораживать? Иду и чуть ли не вслух думу рассуждаю, а в воздухе возбуждение весны, пятна белого снега в сумерках белеют.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ну, и долго ты еще про прошлогодний снег рассказывать будешь?
СЕРЁЖА. Ну, не понимает человек! Вдруг вижу, вдали, в этом возбужденном воздухе, как будто что-то висит над землей, какой-то предмет прямоугольной формы! Висит в воздухе и как бы качается слегка: подойди, дескать, ко мне! Подхожу. Мама родная - стальной лист, уже гофрированный, вот с такими щелями! Это же как раз то, о чем я только что думал! Причем, если бы лист был без щелей, мне бы пришлось специально дырки сверлить для вентиляции, иначе компост гореть не будет, а это сколько мороки! А тут уже все готово, - меня это поразило! Прикидываю размер - то, что надо, тютя в тютю! Размер, правда, порядочный, и вес тоже, но кто ж про вес думает, когда его на дачу тащить? Раз это не мираж, думаю, значит, есть Бог на белом свете и меня услышал! Подлез под лист, представляете, руками едва края обхватил и вперед, на северо-запад! Слышу, сзади край по земле постукивает. Догадываетесь, что это было? Пру! Приволок, сбросил - размер тютя в тютю, даже еще подкопать кое-где придется. Возвращаюсь уже совсем в сумерках, повсюду снег пятнами белеет, иду не спеша. К своему автобусу уже опоздал, следующий не скоро, куда спешить! Иду, счастливый через край, такой счастливый, что и вина не надо!
ЮРИЙ. Серьезно, - действительно, счастливый?
СЕРЁЖА. Ты не дачник, не понимаешь. А я это состояние очень хорошо запомнил, потому что ни до, ни после такого подъема в душе у меня не было.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Даже когда с женщиной занимаешься?
СЕРЁЖА. Говорю ж, - никогда! В таких случаях, вообще, у меня одна грусть в душе, сам не понимаю, почему так.
ЮРИЙ. Хорошо сказал, с пафосом, люблю тебя за это. Значит, ты все-таки был хоть раз в жизни счастлив, - это когда в свою навозную яму эту железяку с дырочками приволок?
СЕРЁЖА. Представь себе, можно так сказать. Перед смертью спроси, а был ли ты, человече, когда-нибудь счастлив, - и я тебе половину этого случая расскажу!
ЮРИЙ. А почему только половину?
СЕРЁЖА. А потому, что закончилась эта история большим душевным разочарованием и материальной потерей.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Как с женщиной, после того как, да, инкубаторский?
СЕРЁЖА. У кого что, а у хохла только сало на уме! Ну, так вот, дослушайте. Возвращаюсь степью, сумерки, снег клочьями белеет, а в груди у меня, как помню, радость хихикает! Тем более, что утром я сходил на завод и получку и отпускные все вместе получил. Только через балочку проскочил, вдруг вижу картину: стоит экскаватор, большой такой экскаватор, карьерный, а по площадке на нем человек в спецовке туда-сюда мотается, машинист-экскаваторщик, видно. То в дизельное заглянет, то вниз. Видно, ищет что-то, и опять по площадке! А матерится так, что гусеницы горят! То в дизель заглянет, то на землю спрыгнет и вокруг своего монстра побегает, и все по бокам себя руками хлопает, - ну, прямо, не в себе! Стою, удивляюсь, жалко человека, тем более, что я такой счастливый, а он - смотреть горе! Потом он вдруг замечает какую-то куртку, которая висит рядом с гусеницами, снимает ее и начинает грязными руками шарить по карманам! Я еще удивиться успел: почему с хорошей вещью так человек обращается? И вдруг я понимаю, что это же моя куртка, но как она там оказалась?! Тем более, что я-то знаю, что там куча денег и пропуск! Наконец, до меня дошло… А тут он поднимает голову, видит, что я стою и меня, дурака, спрашивает честно: твоя куртка? А что мне говорить, - нет, говорю, не моя. Хорошая, говорит, куртка, итальянская, наверное, кто-то на жалюзю поменял от машинного отделения. Деньги в комбинезон, куртку в кабину, пропуск порвал и в кусты - и сразу повеселел!
ЮРИЙ. Так это ты повесил?
СЕРЁЖА. Перед тем, как эту жалюзю на спину взвалить, оказывается, снял куртку и повесил. А экскаватора, представьте себе, я тогда даже не заметил, меня тогда одна жалюзя дразнила, - дотащишь или не дотащишь? Я этот вызов принял, конечно.
ЮРИЙ. И победил!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Нет в жизни счастья, инкубаторский!
СЕРЁЖА. Даже если найдешь, сразу вопрос: у кого спер?
ЮРИЙ. (Меланхолично.) Да, все превратности судьбы. Не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Еще вопрос: нашел ли, потерял ли? Ты ли нашел или тебя уже нашли? Нюансы.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Недавно приснилось, что золотые часы нашел. Сунул в карман и говорю себе: главное, не оглядывайся! А сам пальцами браслет перебираю и думаю: неужели и браслет золотой? Аж проснулся от азарта! Моя проблема аж посвистывает: телевизор, как всегда, не выключила, лампа горит, - такая меня злость взяла, выдал я ей все, что думаю!
СЕРЁЖА. Юра, а чего это ты к нам пожаловал? Твой день пятница, а сегодня только среда, как будто?
ЮРИЙ. Так получилось, считайте, что соскучился.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А бассейн твой как же?
ЮРИЙ. Обойдется.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Полотенце где-нибудь намочи, а то супруга догадается.
СЕРЁЖА. Нарушаешь, - нехорошо это. Что-то с тобой происходит - никогда не нарушал.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ну вот, глянь, любовь твоя идет!
СЕРЁЖА. Да, мадам, что называется, в расцвете! И что она в тебе нашла? Пропадешь, Юра, загубит она тебя, по ней это видно.
ЮРИЙ. Не пропаду, у меня против нее иммунитет.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Смотри ж, домой попади!
ЮРИЙ. Это как получится.
СЕРЁЖА. Ой, вряд ли!
ЮРИЙ. Тогда действительно труба мне!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. В каком смысле труба?
ЮРИЙ. В самом прямом! Пока, ребята! (Уходит.)
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ну и выдал, интеллигент! Любит она его, сейчас это редкость. Что значит «труба», а, Серега?
СЕРЁЖА. Я, например, не удивляюсь: его и так что-то ломает, а тут такая женщина, - добром это никогда не кончается.
ЮРИЙ. (Подходит к ОЛЬГЕ.) Ну, здравствуй, смелая!
ОЛЬГА. Здравствуй, Георгий! Почему не в бассейне?
ЮРИЙ. Среди белого кафеля с большим махровым полотенцем! Какие люди в Голливуде! И у всех одинаково тупое выражение лица! Не было настроения.
ОЛЬГА. Теперь, вижу, появилось. Ах, да, ты любитель всего натурального! Здесь этого более, чем достаточно, чего только запахи стоят!
ЮРИЙ. Этим запахам уже два века, не меньше, - классика!
ОЛЬГА. И разговорам тоже. Извини, но как можно терпеть эти рожи?
ЮРИЙ. Нормальные ребята, не обращай внимания. Опять ты меня нашла!
ОЛЬГА. Я не искала, вон на том углу остановка моего автобуса. А, вообще-то, я у тебя дома была.
ЮРИЙ. А говоришь, - не искала! Я разве приглашал?
ОЛЬГА. Один раз приглашал, с женой хотел познакомить, - не получилось.
ЮРА. Теперь познакомились?
ОЛЬГА. Познакомились. Георгий, объясни, почему ты все время врешь?
ЮРИЙ. Почему? Чтоб интересней было! Подумал: а вдруг повезет, клюнешь? Я рыболов опытный, знаю, на что женщины клюют!
ОЛЬГА. В прошлый раз ты сказал, что ты опытный охотник.
ЮРИЙ. И то, и другое, - я азартный человек, понимаешь?
ОЛЬГА. Что-то с тобой происходит, Георгий, я вижу, что тебя надо спасать!
ЮРИЙ. Меня спасать? От чего, от хандры?
ОЛЬГА. Пока не знаю, не могу разобраться.
ЮРИЙ. Перестань называть меня Георгием, открой глаза пошире и все станет на свои места. Я Юра, Юрик, ты не хочешь этого понять.
ОЛЬГА. Жена у тебя славная.
ЮРИЙ. Я везунчик. Дуракам всегда хорошие жены достаются, - тут природа любит пошалить. А если парень лопушок, то обязательно на стерву нарвется.
ОЛЬГА. Зачем же ты ее оболгал передо мной?
ЮРИЙ. Я сказал правду, поменяй местами и все поймешь. Ты меня по частям воспринимаешь, потому, что много времени прошло, а по частям человека понять нельзя и пытаться не надо. Да и опасно.
ОЛЬГА. Опасно для кого?
ЮРИЙ. Ну, и что еще ты сегодня узнала?
ОЛЬГА. Сын у тебя умный и к тебе относится с уважением, это не всегда бывает.
ЮРИЙ. С почтением, в семье у меня все под контролем. Да, Андрюша Георгиевич многое в жизни понимает правильно.
ОЛЬГА. Иронизируешь. Я заметила, ты все время иронизируешь над ним.
ЮРИЙ. Мы бьемся насмерть, это все, что я могу сказать. Я очень любил СССР, а меня какие-то три зубра Родины лишили! Кому об этом скажешь? Ему?
ОЛЬГА. Прекрати обманывать, Георгий, ты же сильный человек!
ЮРИЙ. Я не обманываю. Не надо было появляться через столько лет, - это противоестественно! Противоестественно, понимаешь? Ты меня мучаешь! И никаких прав ты на меня не имеешь, - забудь! Это было давно и неправда! Нехорошо вешаться мужикам на шею, даже если у тебя классическая вспышка бальзаковского сороковника. Соблюдай приличия, люди видят и понимают! Вот эта ваша доступность и делает нас такими козлами!
ОЛЬГА. Продолжай, продолжай, я врач, а врач на больных не обижается, ты же знаешь!
ЮРИЙ. Знаю! Это хирург на больного не обижается, потому что тот ведет себя смирно. Врач она! Здоровый синюшный цвет лица приняла за альпийский загар! Вряд ли ты хороший врач, если прежними понятиями живешь, а настоящей жизни знать не хочешь!
ОЛЬГА. Да, не хочу, но знаю! И сколько она в рублях стоит - это тоже знаю! Сегодня умер мой больной, пятьдесят шесть лет. Заслуженный работник чего-то там. Диабетик, я ему лекарства выписала, мог бы еще жить и жить, а он их в родной аптеке купить не смог - не хватило! А сын - удачливый бизнесмен, но отец просить не научился! Кстати, как обстоят дела с твоей авоськой, что-то не похоже, что ты ее сохранил?
ЮРИЙ. Это угадала. Наши шакалы режут без наркоза, очень вульгарно и настырно, а я человек чувствительный к боли и ничего этого не люблю. Пришлось отдать, я не герой!
ОЛЬГА. Плохо дело, какую-то часть надо было сохранить, человек редко умирает стоя, надо держать на черный день.
ЮРИЙ. С каждым годом все чаще и чаще. Особенно те, кто не хочет расставаться с авоськой, - их средь бела дня мочат.
ОЛЬГА. На доброе дело надо было употребить, когда-то ты был склонен к альтруизму.
ЮРИЙ. Зачем же подвергать опасности невинных людей? А потом, я считаю, что давать так же гнусно, как просить, особенно если помнишь, где нашел. О, твой автобус, еще успеешь! Надо же, наша любимая точка как раз на твоем пути! Рок, придется менять. Пока! Кстати, когда ты принимаешь, мы договорились?
ОЛЬГА. До свидания. Виктория очень хороший человек, а ты ее огорчаешь.
ЮРИЙ. Полностью с тобой согласен, она золотая! Вперед, вперед смотри! Успеваешь!
(Ольга уходит, ЮРИЙ поразмышлял, поразмышлял и решил вернуться
к друзьям-товарищам по дню, отмеченному белым камнем.)
ЮРИЙ. Вот и я, а вы боялись!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Я знал, что всё будет о“кэй, это инкубаторский каркал. Кто такая, выяснил?
ЮРИЙ. Оно вам надо? Выяснил.
СЕРЁЖА. По лицу видно, что достает она тебя. Расскажи, может легче станет.
ЮРИЙ. Нечего рассказывать, в одной школе учились, в другом городе, двадцать восемь лет не виделись.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. На цугундер уже было?
ЮРИЙ. Не тот случай.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ой, ой, кто бы говорил! Вообще-то, я затрудняюсь тебя понять, Юра, - ты наш или не наш? Иногда вижу, как ты на «Спартак» пилишь: две ракетки, чехлы, кеппи, куда там, окунь - теннис-пенис-адидас! А в пятницу - человек, как человек: и пьешь серьезно, и разговор держишь! Непонятно!
СЕРЁЖА. Не обращай внимания, Юра, это он от зависти!
ЮРИЙ. Да, други, одно к другому, действительно, не относится.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Не удивлюсь, если ты по ночам еще и пьесы пишешь!
ЮРИЙ. Нет, не пишу, это уже совсем дураком надо быть, - их же никто не читает!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ну да, а режиссеры там всякие, заслуженные артисты?
ЮРИЙ. Да вы что! Я с писателем-профессионалом в теннис кидаюсь, он мне четко доказал, что в театре пьес никто не читает, даже те, кому по штату положено!
СЕРЁЖА. А что так? Раз положено - будь любезен, читай. Я же утром, хоть с головной болью, но на работу хожу!
ЮРИЙ. Там логика другая: никто из живых никогда как следует не напишет, - нефиг и время терять!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Бардак!
ЮРИЙ. Вообще-то, да.
СЕРЁЖА. Полный бардак! В театр больше не хожу.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А ты, Юра, в театре что-нибудь понимаешь?
ЮРИЙ. В принципе, да, очень хорошее дело, греки придумали - не дураки были. Вы тоже неплохо играете, мне, например, нравится.
СЕРЁЖА. Нет, телевизор лучше: взял пивко из холодильника и лежи себе на диване.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ходят, чтобы в антракте друг перед другом пофорсить, что, неправда?
ЮРИЙ. Может и так, надо понаблюдать.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Картина 4.
ВИКТОРИЯ, АНДРЕЙ.
ВИКТОРИЯ. Я сегодня в магазине Жанну встретила, помнишь, к нам приходила? Хорошая девочка, приветливая, скромная.
АНДРЕЙ. Оказывается, она девочка, ма.
ВИКТОРИЯ. Тем более, мне она нравится!
АНДРЕЙ. Что ж ты молчала, - женюсь, и немедленно!
ВИКТОРИЯ. Андрюша, что с тобой, никто же не настаивает, просто так сказала.
АНДРЕЙ. Хорошие девочки на улице не застаиваются… А я человек порядочный.
ВИКТОРИЯ. Но ты же еще учишься, Андрюша!
АНДРЕЙ. Ошибаешься, кое-что я уже умею. Она поставила «удовл.». Умная, скромная, оценила.
ВИКТОРИЯ. Ну что ты мелешь, Андрей?
АНДРЕЙ. Зерна твоей глупости, чтобы не давали всходов.
ВИКТОРИЯ. Прямо горе мне с вами. То отец в своем кризисе кувыркается, теперь ты дерзишь!
АНДРЕЙ. Да он никогда и не выходил из своих кризисов, - ты думаешь, я не вижу?
ВИКТОРИЯ. А что делать, я с этим давно смирилась.
АНДРЕЙ. Ах, да, он же страдает.
ВИКТОРИЯ. Да, Андрюша, он действительно страдает!
АНДРЕЙ. Это наша семейная версия, да? Мы играем спектакль про кризис и страдания отца, как его раздирают внутренние противоречия! С кем он не в ладу, - с тобой, с собой, со своим временем? Объясните мне! Я подыграю, самортизирую, где надо, но мне пора бы знать, - а в чем, собственно, дело? Мне надоело изображать понимание: я как раз ничего не понимаю! Теперь новое действующее лицо в этом спектакле появилось - Ольга! Афродита, выросшая из пены! Романтичная история о детской любви, которая, в конце концов, сломала ее благополучную семейную жизнь! Когда я чего-то не понимаю, меня это бесит!
ВИКТОРИЯ. Ольга очень хороший человек, и она не хотела врать! Бывший муж оставил ей целый особняк, - это о чем-то говорит. Я ее очень уважаю, Андрюша!
АНДРЕЙ. Так она еще и Маргарита! Через двадцать восемь лет она появилась, чтобы сказать: «Здравствуй, Юра!», - да? Пардон, - «Георгий». Эта Ольга не так проста, как тебе кажется, не будь наивна!
ВИКТОРИЯ. Я знаю, что тебя раздражает, Андрей, не будем об этом. Да ты и сам знаешь. Отец очень миролюбивый человек, он не способен никого обидеть, хотя все время говорит, что готов убить тех, кто сбивает людей с толку. Его кризисы никого не затрагивают, согласись.
АНДРЕЙ. Еще как затрагивают, это висит в воздухе, как топор, я это физически чувствую! Я начинаю комплексовать, а мне это не нужно! Надоело ему жить - пусть берет веревку и решает свои проблемы! Но сам, сам!
ВИКТОРИЯ. Прекрати! Ведь ничего же не происходит, Андрей! Он гораздо лучше других, он ходит в бассейн, в теннис играет. По пятницам, конечно... Но это простительная слабость, разве не так? Он умный, он насмехается над собой, а зачем и сам не знает.
АНДРЕЙ. Говорить не надо, тогда и демонстративно страдать не придется! Не надо сталкивать меня с моим временем, а он это делает!
ВИКТОРИЯ. Но есть же нравственные принципы, Андрюша, а когда видишь, что происходит вокруг…
АНДРЕЙ. Вокруг происходит то, что должно происходить. Принципы! Господи, все этот ваш романтизм - меня от него тошнит! А что это за странный звонок вчера вечером был? Какой-то очень жесткий разговор. По-моему, отец набычился, или мне показалось?
ВИКТОРИЯ. Да, я заметила, с ним это бывает очень редко. Я всегда опасаюсь, когда он в таком состоянии.
АНДРЕЙ. Он в какой-то игре, это опасно?
ВИКТОРИЯ. Мы никогда об этом не говорим. У него довольно приличные деньги, они крутятся в каких-то программах, но я никогда не думала, что это опасно.
АНДРЕЙ. У отца есть капитал, ты это серьезно? Начинаю уважать. Если у человека есть капитал, его надо уважать. Как с твоей Жанной: дура набитая, но визаж, грудь, ножки - и кажется, что не такая уж и дура! Я знаю, что у отца когда-то были денежки, но он же их профукал?
ВИКТОРИЯ. Да, но потом куда-то втиснулся и наверстал, - по-моему, так было.
АНДРЕЙ. Но вчера он набычился, это точно. В таких делах не надо жадничать, он-то должен об этом знать! (Звонок.)
ВИКТОРИЯ. Подними, пожалуйста, трубку.
АНДРЕЙ. Алло? Да. (Долго выслушивает.) Вы ошиблись, это не он, он на теннисе. Передам. Не хамите. Мне все равно, но с отцом хамить не советую, ничего не добьетесь. (Кладет трубку.) Ну и рожа!
ВИКТОРИЯ. Что случилось?
АНДРЕЙ. Болваны, я думал они только в кино такие!
ВИКТОРИЯ. Что это было?
АНДРЕЙ. Это был полный мрак, и напрасно отец набычился! Ему угрожают. Что на него нашло, чувство реальности потерял?
(Входит ЮРИЙ, бросает сумку с теннисными ракетками.)
ЮРИЙ. Привет всем!
АНДРЕЙ. Привет, спортсмен! Выиграл?
ЮРИЙ. Ага, со счета пятъ-один вытащил партию! Пришлось, конечно, упереться.
АНДРЕЙ. Специально отпустил?
ЮРИЙ. Ага. Я это люблю.
АНДРЕЙ. На теннисе можно и поупираться, если хочешь нервишки себе пощекотать.
ЮРИЙ. (Чутко.) Проблемы? Что за скорбь на лицах? Воротник сожгла?
ВИКТОРИЯ. Нет.
ЮРИЙ. Девушку увели, Андрей?
АНДРЕЙ. Новый табун пригоню.
ВИКТОРИЯ. Почему так поздно?
ЮРИЙ. Увлеклись, пришлось еще один час прикупить.
АНДРЕЙ. Кто-то очень хорошо знает твое расписание.
ЮРИЙ. Дальше?
АНДРЕЙ. Ничего хорошего. Звонили.
ЮРИЙ. Не обращайте внимания, дураки везде дураки, не только наша проблема.
АНДРЕЙ. Возьми и обойди, раз ты это знаешь.
ЮРИЙ. Да, надо бы обойти.
АНДРЕЙ. Но не можешь?
ЮРИЙ. Я думаю.
АНДРЕЙ. А что случилось, раньше я за тобой героизма не замечал.
ЮРИЙ. Сильно хамили?
АНДРЕЙ. Вот это правильно ты сказал: один говорил, а другой рядом стоял, я даже рожу разглядел.
ЮРИЙ. Влияние кино. Виктория, принеси, пожалуйста, пива.
ВИКТОРИЯ. Ухожу, ухожу. (Выходит.)
АНДРЕЙ. Зачем это тебе?
ЮРИЙ. Сам не знаю. Надоело.
АНДРЕЙ. Это не аргумент. Нашла коса на камень?
ЮРИЙ. Ерунда! Обыкновенный торг: вырабатывается число, которое отражает реальное соотношение сил. Блефуют ребята. Гуси, гуси! - Га-га-га! - Есть хотите? - Да.
АНДРЕЙ. Это не ребята!
ЮРИЙ. Да, шакалы. На чем-нибудь среднем сойдемся.
АНДРЕЙ. Нет, ты набычился, я же вижу!
ЮРИЙ. Есть слегка, сам удивляюсь.
АНДРЕЙ. Зачем же менять правила игры?
ЮРИЙ. Говорю же - надоело!
АНДРЕЙ. А я говорю: это не аргумент! Или институт порядочности недавно ввели? Андрея Первозванного захотелось с голубой лентой?
ЮРИЙ. Да блефуют они!
АНДРЕЙ. Нет! Отец, я всех твоих заморочек не знаю и твоей жизненной позиции, признаться, никогда не понимал, но кризисы кризисами, а когда это переходит в сферу практики…
ЮРИЙ. Нам этой темы лучше не касаться, не изменяй своим правилам, Андрей!
ВИКТОРИЯ. (Входит.) Твое пиво. Я набираю ванну.
ЮРИЙ. Мерси.
ВИКТОРИЯ. Хочешь знать, что я думаю по этому поводу?
ЮРИЙ. Ого, какая серьезная оппозиция!
ВИКТОРИЯ. Во-первых, ты устал, Юра, а во-вторых, запутался в самом себе! Ты болен.
ЮРИЙ. Да, Вика, у меня вирус. Сомнения где-то подхватил. Нормальное состояние нормального человека, вам не кажется? Говорит о его нравственном здоровье.
АНДРЕЙ. Тогда научись их не показывать, - меня это сильно грузит.
ЮРИЙ. Хорошо, я прослежу за этим, мог бы и раньше сказать.
ВИКТОРИЯ. За чем ты проследишь? Хватит смеяться, с тобой серьезно говорят!
ЮРИЙ. Со мной говорят грубо, мадам! Живи по правилам, малыш, ты избавишь себя от многих неприятностей в общении.
АНДРЕЙ. Дерьмовые это правила, если надо все время лицемерить!
ЮРИЙ. Правила дерьмовые, я согласен, но без них еще хуже! Нормально мы живем, зачем нагонять тучи? Ну, хандра у человека, хан-дра, - что ж ему, вешаться из-за этого? Все нормально, не надо ухудшать позицию.
ВИКТОРИЯ. Мы живем как чужие, между нами ни откровенности, ни понимания, - и это ты называешь нормальным?
ЮРИЙ. А тебе нужно понимание? Понимание чего? Понимание кого? Неужели это возможно среди развитых людей? Или вы хотели, чтобы я думал так же как и вы? Но это хуже, чем геноцид! А по-моему, суверенность - это неплохое изобретение человека! Каждый сосет свой леденец, - так, кажется, в Америке говорят?
АНДРЕЙ. Ты одинокий волк, да?
ЮРИЙ. Да, я одинокий волк, что ж теперь со мной будем делать? Отстреливать одиноких волков, да? Тебе не стыдно?
ВИКТОРИЯ. Совсем плохи наши дела, Юра.
ЮРИЙ. Ты не права: мы любим друг друга, но и помучить тоже любим! Вопрос, - а зачем?
ВИКТОРИЯ. Ты вампир, ты отнимаешь у меня силы и энергию.
ЮРИЙ. Это потому, что ты силишься меня понять и не можешь. Не пытайся, и все будет хорошо.
ВИКТОРИЯ. Но почему, почему я не могу тебя понять?
ЮРИЙ. Тебе обязательно это надо знать? Разочаруешься. Потому, что я среднего ума человек, а то, чем я занимаюсь, чем на жизнь зарабатываю, требует совсем малого ума, - понимаешь ситуацию? Остаток, а на что его употребить я и сам не знаю. Вот он-то и выкидывает всякие фокусы и сбивает с толку. Раньше проще было: работа, работа, работа! Она забирала человека полностью - на страну работали, а страна серьезная, знала, чего хочет, и гудела, причем очень напряженно гудела! Налево сигануть покусишься - взопреешь двадцать раз, от страха, риска и ответственности. Сейчас каждый на себя. Непривычно, а главное - остаток ума отравляет организм.
АНДРЕЙ. Производит никому не нужные мысли?
ЮРИЙ. Прямое попадание! Кстати, тебя это тоже ожидает, советую начать изучать китайский язык.
ВИКТОРИЯ. Отсюда и друзья-приятели по пятницам?
ЮРИЙ. Ты их не видела - это такие колоритные фигуры! Павел Геннадиевич - варвар двадцатого века. Сережа инкубаторский - космополит и дачник одновременно! Все люди по земле ходят, а Сережа по земному шару! А Павел Геннадиевич в своем подъезде целый час морду бил какому-то интеллигенту за то, что тот ему дорогу уступил, а на простой вопрос «Что ты тут делаешь?» отвечал неправильно! Сережа инкубаторский ведро на голову одел и тонуть начал, а когда уже ангелы показались, вдруг вспомнил, что он плавать умеет! Во какие фигуры!
ВИКТОРИЯ. У подружек тоже фигуры ничего?
ЮРИЙ. Ну, не будь ханжой, Вика, - я, что ли, это придумал?
АНДРЕЙ. Дурдом!
ЮРИЙ. Среднего ума человек - это хуже всего: ни тебе высоких помыслов, ни вонючего домостроя! А тут еще печаль о судьбе Родины отняли, ненависть к язвам плюрализмом каким-то заменили! Остаток ума откуда-то взялся! Целое поколение, выброшенное на помойку, - ты меня жалеть должна, а ты кусаешься!
АНДРЕЙ. Батя, ты что, под шизо косишь?
ВИКТОРИЯ. Мне себя жалко, Юра.
ЮРИЙ. А я говорил, говорил, что разочаруешься!
АНДРЕЙ. Да дурит он тебя, мать, дурит, неужели не понимаешь?
ЮРИЙ. Вот она, хваленная мужская солидарность! Когда-то давным-давно фильм видел: старый эскимос, чтобы не быть в тягость большой семье, уплывает умирать в океан на своем кожаном каноэ - закон у них такой. Хороший фильм, красиво снято: белые льды, голубая вода, низкое солнце в чистом небе, тишина - а человек спокойно машет веслом, уплывая все дальше и дальше от племени! Я бы пошел в эскимосы, если бы запись объявили. Всем удобно, только признаться неловко, да, Андрюша?
АНДРЕЙ. Перестань грузить, - надоело!
ЮРИЙ. Вот настоящее слово! Я же с того и начал: надоело!
Картина 5.
Траур. Занавешенное зеркало, черные платья, черная лента на фотографии. Сегодня сорок дней, сегодня мятежная душа ЮРИЯ покидает Землю. ВИКТОРИЯ, ОЛЕГ, АНДРЕЙ готовят стол, скоро соберутся все, кто знал.
ВИКТОРИЯ. Юра убил, Юру убили! Столько дней прошло, а я не могу в это поверить, не могу, не могу! Это я во всем виновата. Его что-то мучило, а он насмехался над собой, я никогда не понимала, когда он шутит, а когда ему действительно больно. Андрей не любил отца. Видишь, я говорю правду, поэтому он не возражает.
ОЛЬГА. Не надо сейчас об этом, прошу вас! Во всем виновата я.
ВИКТОРИЯ. Андрей знает, о чем я. Теперь тебе стало проще, да, Андрюша?
АНДРЕЙ. Мне в этом мире жить и я не собираюсь никого убивать и сам лезть под пулю.
ОЛЬГА. Наверное, он защищался.
АНДРЕЙ. Он выстрелил первым. Убил какого-то негодяя, ну и что? А ничего! Хотел получить пулю и получил ее, - вот что!
ВИКТОРИЯ. Я не могу в это поверить. Там были эти двое, с которыми он встречался, говорят, они присутствовали на похоронах, надо бы их расспросить. Ты их запомнил?
АНДРЕЙ. Нет. Были какие-то две колоритные фигуры третьего сорта, все от них шарахались. Не запомнил.
ВИКТОРИЯ. Юра всегда хорошо о них отзывался, между прочим. Я хотела бы с ними поговорить, они все видели.
ОЛЬГА. Они встречались в одном и том же месте, я несколько раз видела.
ВИКТОРИЯ. Оля, Оленька, прошу: найди их! Сегодня сорок дней, они, может, не знают. Юра несколько лет с ними общался, может что-то выяснится?
АНДРЕЙ. Ну что за блажь, скоро народ начнет приходить, как это будет выглядеть?
ВИКТОРИЯ. Замолчи! Это произошло на их глазах, я хочу с ними поговорить! Это тебе ничего не надо, а я хочу знать! Оля, я тебя умоляю.
АНДРЕЙ. Не советую.
ОЛЬГА. Сегодня это зависит не от нас. Хорошо, Вика, я попробую. К столу все готово, мы ничего не забыли?
ВИКТОРИЯ. Иди, пожалуйста, иди, я не могу с этим жить!
(Затемнение. Свет зажигается, там же: ВИКТОРИЯ, ОЛЬГА, АНДРЕЙ, ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ, СЕРЕЖА.)
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. (Тихо Сергею) Ну что еще человеку надо было, да, Серега?
ВИКТОРИЯ. Входите, пожалуйста, я так рада, что вы пришли. Спасибо, Оля.
СЕРЁЖА. Мы только на минутку, извините, что не при параде.
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Сегодня душа Юрия от земли отлетает навеки. Он мне всегда замечания делал за то, что я варвар, грубый человек. Вот пусть Серега все расскажет, он мастер. Стол у вас хороший, только вот огурчиков домашнего посола нету, Юра любил, когда я своими угощал. Я съезжу домой, переоденусь, баночку прихвачу, лады?
СЕРЁЖА. С ним лучше не спорить, бесполезно. А что рассказывать, за минуту все произошло, как будто специально подстроил.
Картина 6.
Воспоминание. Та же забегаловка, та же странная команда: ЮРИЙ, ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ, СЕРЕЖА.
СЕРЁЖА. Что-то случилось, Юра?
ЮРИЙ. Нет, все в порядке. Вечер хороший, тихо, не люблю, когда ветер.
СЕРЁЖА. Случилось, я же вижу. Хуже нет, когда женщин больше, чем одна, да, Юра?
ЮРИЙ. И не говори!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Я с одной справиться не могу!
ЮРИЙ. Потому, что ты варвар! Попробуй с птицей сравнить или с цветком каким-нибудь, скажи: рыба золотая! Они это любят.
СЕРЁЖА. Павел Геннадиевич человек правдивый и дрессировке не поддается. Сколько раз я ему дипломатию прививал, - бесполезно!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Ты когда-нибудь меня выведешь!
ЮРИЙ. Ты не прав, Павел Геннадиевич, - свои недостатки знать надо! (Тревожно посмотрел через плечо.) О, мой клиент пожаловал! Почему один, - это уже интересно!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Слушай, мне этот тип не нравится! Хочешь, отошью?
СЕРЁЖА. А тебе подраться, - как дураку о горки съехать! Сиди!
ЮРИЙ. Успокойся, у нас свои шахматы. Да не пялься ты на него! Ну, вот что, други, слушайте меня внимательно. Пейте пиво, вы ничего не замечаете! Сейчас я возьму из кейса пакет и выйду к этому шакалу. Там остается еще один такой же пакет, только настоящий. Кейс я не закрываю, понятно. Как только мы выйдем, вы его достанете, ага? Отдадите потом. В случае чего - он ваш, понятно выражаюсь? Ладно, сам достану. Тут где-то второй на подстраховке торчит. (Демонстративно открывает кейс, достает пакет, второй незаметно под стойкой отодвигает ПАВЛУ ГЕННАДИЕВИЧУ.) Спрячь. Молодец, хорошо работаешь! (Нащупал что-то в кармане.) Теперь все в порядке. Пошел я. Красиво рассказываешь, инкубаторский, особенно про снег, который белеет в весенних сумерках. Как ты сказал тогда, - домирает? Хорошо получилось. Павел Геннадиевич, не забыл?
(ЮРИЙ уходит на задний план. За ним последовал ПЕРВЫЙ.)
ПЕРВЫЙ. Ну что, умник, все в порядке? Принес?
ЮРИЙ. (Бросает ему пакет. Достает пистолет.) Как учили. Держи, дурак! Поймал? А теперь поговорим про вежливость.
ПЕРВЫЙ. Да что с тобой, психом, говорить? (Разорвал пакет, отбросил.) В кино насмотрелся?
ВТОРОЙ. (Появляется из темноты, тоже с пистолетом.)Дурак тот, кто один ходит. Не дури, интеллигент. Где деньги? Мы ведем тебя от самой конторы, твой босс не стал бы так рисковать, он нас знает. Деньги, и без глупостей!
ЮРИЙ. Договорились, один-один меня устраивает.
ВТОРОЙ. Зачем машинку достал, ты всегда был послушным мальчиком, Юра. Ну, быстрей, быстрей!
ПЕРВЫЙ. Слушай, мне его глаза не нравятся!
ВТОРОЙ. Успокойся, глаза, как глаза. Жить-то он хочет? Внимательно посмотри!
ПЕРВЫЙ. Не пойму! Да не в настроение мне под его пушкой стоять, - делай!
ВТОРОЙ. Ты внимательно, внимательно смотри, - хочет жить? Хочет, все хотят жить, так что стой спокойно. Ему завтра в теннис играть, в бассейне плавать, кто ж захочет терять столько удовольствий!
ПЕРВЫЙ. К тому же, у него телка новая появилась, как это я забыл!
ЮРИЙ. А вот это ты совсем напрасно сказал! (Стреляет в ПЕРВОГО, пытается достать ВТОРОГО, но сам падает от его выстрела. Вбегает ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ.)
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Юра, дружище, за что он тебя?
ЮРИЙ. (Приподнялся.) Есть, хоть что-то получилось в этой жизни...
ВТОРОЙ. Эй, сизый, отойди, я его прикончу!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. (Надвигается на ВТОРОГО.) Я тебе, падла, я тебе так отойду! (ВТОРОЙ пятится, но сзади налетает и сбивает его СЕРЕЖА.)
(Воспоминание заканчивается. За столом все те же: ВИКТОРИЯ, ОЛЬГА, ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ, СЕРЕЖА и АНДРЕЙ.)
СЕРЁЖА. В пакете были деньги, много денег, мы их спрятали. Правда, слегка тронули, - Юру поминали.
АНДРЕЙ. Он же вам сказал: взять себе!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Да мы-то тут причём? Нет-нет, а то вы еще подумаете, оно нам надо?
АНДРЕЙ. И меньше об этом распространяйтесь.
ВИКТОРИЯ. (Наливает.) Это все, больше ничего не сказал?
СЕРЁЖА. Нет. «Хоть что-то получилось», - и все.
ОЛЬГА. Да вы пейте, пейте!
СЕРЁЖА. Положено. Пусть земля ему будет пухом, - хороший был человек, понимал.
АНДРЕЙ. Хороший, а человека убил!
СЕРЁЖА. Да, смог, - никогда бы не подумал.
ВИКТОРИЯ. А какой он был, как, по-вашему?
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Нормальный человек: выпить мог, разговор держал. Вот инкубаторского слушать любил, меня не очень, - что было, то было. Про себя рассказывал мало. Знали, что сын есть, жена, ну и как положено.
ВИКТОРИЯ. Можете не продолжать, это мы знаем! Про жену что говорил, только честно? (Наливает.)
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. А чего можно про жену говорить: хорошая жена, верная, не понимает, конечно, но со своей ролью справляется. Правильно говорю, Сережа?
СЕРЁЖА. Нет, только хорошо о вас отзывался, - честно!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Стой! На один недостаток жаловался, помнишь: занавеси на окнах не задергивает на ночь.
СЕРЁЖА. А, что-то такое было. Он звезды жутко не любил, а вы окна не задергиваете никогда!
ОЛЬГА. А обо мне говорил что-нибудь?
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Говорил, конечно: школьная подруга, хороший человек, - граница на замке. Что еще?
ОЛЬГА. А вы что скажете, Сережа?
СЕРЁЖА. Сережа лучше промолчит!
ПАВЕЛ ГЕННАДИЕВИЧ. Если честно, - вы его раздражали. В последнее время нервный стал. Так он человек был спокойный, пил серьезно и разговор держал, а в последнее время ужасно нервничал, мы это заметили. Ну что, пойдем мы, у вас тут свои хлопоты. Прощавайте!
ВИКТОРИЯ. Оставайтесь, в три часа все собираются.
СЕРЁЖА. Что вы, еще подумают!
АНДРЕЙ. Мать, налей!
ВИКТОРИЯ. Да, по последней. (Наливает. Пьют.)
Картина 7.
(В полумраке появляется силуэт ЮРИЯ.)
ЮРИЙ. Тот день спокойного безумства, откуда взялся он? День длинных теней. Все, кто жизнью дорожил, остались там. А что же ты наделал, ты, слабый, глупый? Там ты был, сейчас совсем иное, совсем иное насовсем, - вот что ты сделал! Зачем? Не вынес испытаний? Не захотел. Ах, вот она, ошибка роковая - хотеть того, чего не может постигнуть слабый ум! Не может и не должен, ты на него надеялся напрасно, - здесь ошибка! Сейчас неведомая сила тебя кружит, кружит куда-то, благость обещая и радость озаренья. Но тяжести уж нет, пространство обретая, ты покидаешь Землю, где ты был ты! А тени, как длинны там тени. Летишь к сиянию Того, Кого познать нельзя, ему вверяешься безвольно. Ах, горько, горько, горько, что нет уж сил ни в сердце, ни в руках!
ОЛЬГА. Как я тебя любила в тринадцать юных лет, когда я вся была одно - душа, что птицей трепетала, когда ловила взгляд твой и слова! И что ж теперь? Душа броню одела и все твердит: жить надо, надо жить! Зачем - никто не знает, а лишь твердит, что надо, надо жить! Одно прикосновение тогда - и я б спаслась. Хоть с чем-нибудь земным его сравнить могла бы. Но жизнь моя была сплошная мука. Шли годы длинной чередою, а руки все к тебе тянулись! Ах, сколько трепета в неопытных руках!
ВИКТОРИЯ. Ах, Юра, к долгой-долгой боли привыкла я, казалось, навсегда. Любовь - досада, это жизнью стало, и я смирилась с этим, - не судьба! Но ты ушел с обидой и упреком, выходит, я тебя не знала, до самого последнего мгновенья, в котором ты весь явился. Какое бремя - бабья наша глупость: всю жизнь считать, что жертва - это я! Но я жива, а ты ушел навеки. Вопроса не задать и не услышать слова единого. Кого и с кем игра, - того я не узнаю, тебя не стало, мне досталось жить! Жить надо, надо, надо жить!
АНДРЕЙ. Прощай, отец, ты не хотел бороться, тебя другое мучило. Что это было я пока не знаю, но вопрос вернется, сейчас или потом. Он встанет, и тебя я вспомню. Теперь я должен помолчать, но как-то ты сказал мне, чтоб правил не менял я никогда, и я скажу: тебя здесь нет, отец, а значит ты не прав!
(Свет. ОЛЬГА, ВИКТОРИЯ.)
ОЛЬГА. Андрей сказал, что он сам хотел получить пулю.
ВИКТОРИЯ. Нет, он не прав, у Юры не было никаких оснований. Конечно, он был очень противоречивым человеком, но… Нет, нет, этого не было!
ОЛЬГА. Он мне сказал как-то: хоть что-то получилось в этой жизни.
ВИКТОРИЯ. Это о чем?
ОЛЬГА. О нашей детской дружбе.
ВИКТОРИЯ. Ах, вот как, - теперь понятно, о чем были его последние слова. Не думай, я не обижаюсь.
ОЛЬГА. Ужасно разозлился, когда узнал, кто я!
АНДРЕЙ. (Появился неожиданно.) А должен был обрадоваться, да?
ВИКТОРИЯ. Андрей, перестань!
АНДРЕЙ. Мне он про золотое сечение сказал совсем другое: жить, все понимать и не сойти с ума! Он научился балансировать на этой грани.
ОЛЬГА. Жить, все понимать и не сойти с ума. Жить, все понимать и не сойти с ума. Жить, все понимать и не сойти с ума? И что, дальше что?
АНДРЕЙ. Канатоходцы никогда не смотрят вниз.
ВИКТОРИЯ. Андрей!
АНДРЕЙ. Не надо было ничего напоминать, красивая женщина, неужели и это надо вам объяснять?
ВИКТОРИЯ. Зачем ты это сделал, Андрей, ведь ничего уже не вернешь.
КОНЕЦ.
Октябрь 1996 г.
К АВТОРСКОЙ СТРАНИЦЕ Михаила РЕЗАНОВА
г. Севастополь
тел.: (0692) 373-469
Е-mail: mik-rezanov@narod.ru