Александр Образцов
ДРАКИ ШАХТЕРОВ С ХУДОЖНИКАМИ ИЗ-ЗА СТЮАРДЕСС



Действующие лица:
БОЖЕМОЙ
УГРЮМОВ
РОЗЕНТАЛЬ
КЛАУДИА
СЕМЕНОВА
ШИЛО
КРИКАЛЕВ
ВАСЯ
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА
Дом творчества художников в Крыму. Гостиная. Розенталь перед мольбертом. Он работает. Розенталь розовощек, у него русая бородка, зубы как снег. Но он редко улыбается. У него большая семья. Он вынужден работать.
Входит Угрюмов, человек кавказского вида, легко возбудимый. У него нет семьи. Поэтому он работает, когда захочет. Сейчас не хочет. Сейчас он уже принял, и принял хорошо.
Следом за ним входит Божемой, удивительной красоты художник. Он ласковый пьяница. Пока не алкоголик.
УГРЮМОВ. Божемой.
БОЖЕМОЙ. Слушаю вас внимательно.
УГРЮМОВ. Каковы погодные условия.
БОЖЕМОЙ. Ю... Южный берег Крыма.
УГРЮМОВ. Точнее.
БОЖЕМОЙ. Дождь, переходящий в... в... в...
УГРЮМОВ. Куда.
БОЖЕМОЙ. Давай выпьем. Я забыл это слово.
УГРЮМОВ. Видимо, дождь, переходящий в осадки.
БОЖЕМОЙ. Нет. Это неточно.
УГРЮМОВ. Точно.
БОЖЕМОЙ. Неточно.
УГРЮМОВ. Точно.
БОЖЕМОЙ. Неточно.
УГРЮМОВ. Точно.
БОЖЕМОЙ. В ливень.
УГРЮМОВ. Заработал сто грамм. Получи.
Наливает из бутылки, извлеченной из брезентовой куртки, в серебряный стаканчик, извлеченный оттуда же.
Божемой пьет.
БОЖЕМОЙ. О, Боже мой... Чисто сексуальное наслаждение.
УГРЮМОВ (также выпивает, крякает). Завидую. Но не всецело. А как бы даже сочувствуя.
БОЖЕМОЙ. Нет, когда она катится по пищеводу и первые ея капли достигают бархатистой атласной камеры желудка... А почему мы не угощаем Розенталя?
УГРЮМОВ. А если он не будет?
БОЖЕМОЙ. Вопрос не в том, будет он или не будет. Вопрос в том - хочет ли он?
УГРЮМОВ. Он хочет.
БОЖЕМОЙ. Я такого же мнения. Тогда второй вопрос: может ли он?
УГРЮМОВ (уверенно). Может.
БОЖЕМОЙ. Согласен. И только тогда вопрос номер три: будет ли он?
УГРЮМОВ (пауза). Сложный вопрос.
БОЖЕМОЙ. То-то и оно.
УГРЮМОВ. Тогда нам здесь нечего делать. Ему мучительно смотреть на то, как мы н-наслаждаемся.
БОЖЕМОЙ. Да. Но все-таки надо спросить у адресата.
УГРЮМОВ. Зачем? Он не будет. Это ясно.
БОЖЕМОЙ. Розента-аль?.. Розенталь, голубчик...
РОЗЕНТАЛЬ. Вадим, тебя искали две женщины. Там записка. И вообще: мне необходимы еще два часа! Всего два! После этого я смогу пить из туфелек ваших циклопических женщин! Нырять со скалы с бутылкой в зубах! И даже орать вместе с вами "Прощание славянки"! Но дайте мне эти два часа! Моя младшая дочь учится в Хайдельберге! Старшая покупает квартиру в Москве! Кроме того, я плачу за аренду мастерской...
УГРЮМОВ. Все, Розенталь! Не расходуй творческую энергию! Мы ушли! Где эта записка? Ага... (Читает.) "Вадик, милый! Мы ждем тебя со страшной силой! И твоего приятеля-грузина. Клаудиа и Семенова, одинаково вместе." Это я - грузин?
БОЖЕМОЙ. Грузин.
УГРЮМОВ. Ты им сказал, что я - грузин?
БОЖЕМОЙ. Сказал.
УГРЮМОВ. Зачем?
БОЖЕМОЙ. Чтобы... уважали.
УГРЮМОВ. Меня родила русская мать. Запомни.
БОЖЕМОЙ. А они пусть думают по-другому.
УГРЮМОВ. Зачем?
БОЖЕМОЙ. А пусть будет так... Пусть будет что-нибудь не так, а
этак.
УГРЮМОВ. Но почему я должен участвовать в твоем п-переустройстве мира?
БОЖЕМОЙ. Не знаю. Но ты слишком сложно мыслишь.
РОЗЕНТАЛЬ. Все! Налейте мне! Я не могу больше этого терпеть!
БОЖЕМОЙ. Нет! Нет, Розенталь! У тебя семья! Мы не какие-то подонки. Работай. Пошли, князь.
Уходят.
Санаторий работников воздушного транспорта. В комнате две стюардессы: Клаудиа и Семенова. Они выпивают. Стадия примерна такая же, как у художников.
КЛАУДИА. Семенова, я никогда в жизни этого не забуду.
СЕМЕНОВА. Да брось ты.
КЛАУДИА. Я четыре раза имела шанс остаться. Что, я осталась?
СЕМЕНОВА. Выпей.
КЛАУДИА. Я не пью, Семенова. И тебе не советую. А этот херувим меня надул, как... как... Я его н-ненавижу.
СЕМЕНОВА. Правильно.
КЛАУДИА. Я четыре раза, Семенова! четыре! могла остаться: в ФРГ, два раза в Риме и в Афинах.
СЕМЕНОВА. Получается шесть.
КЛАУДИА. Как шесть? Четыре раза: в ФРГ, два раза в Риме и в Афинах.
СЕМЕНОВА (выпивает). Тогда восемь.
КЛАУДИА. Объясни.
СЕМЕНОВА. Четыре раза в ФРГ, два раза в Риме и два - в Афинах.
КЛАУДИА. В ФРГ - два.
СЕМЕНОВА. А где четыре? В Риме? Или в Афинах?
КЛАУДИА. Два раза в Риме и в Афинах!
СЕМЕНОВА. А откуда взялась цифра восемь?
КЛАУДИА. Семенова, больше не пей. Как только ты начинаешь операции с цифрами, тебя куда-то уносит.
СЕМЕНОВА. Я хочу Вадика.

Большая пауза.

КЛАУДИА. Вадика все хотят.
Санаторий работников угольной промышленности. С большими чемоданами входят Шило, маленький и едкий, Крикалев, ветеран санаторного отдыха, и Вася.
КРИКАЛЕВ. В пересчете на семечки женщина в Афинах стоит четверть мешка по ценам харьковского рынка. А в Стамбуле...
ВАСЯ. Это где Стамбул?
ШИЛО. Это тебе, Вася, не надо знать. Это лишнее. Никитовка, или там Иловайская - это тебе, Вася, больше не надо. А ты мне скажи, Крикалев, шо это такое санаторий работников воздушного транспорта - действительно, что ли? Стюардессы?
КРИКАЛЕВ. Стюардессы мне пробовать не пришлось. Я рядом со стюардессой весь изнемогаю.
ВАСЯ. У меня сеструха стюардесса.
ШИЛО. Молчи!
КРИКАЛЕВ. Это не дай бог, Вася, если так. Значит, жизнь напрасна.
ВАСЯ. Двоюродная.
ШИЛО. По отцовской?
ВАСЯ. По материнской.
ШИЛО. Тогда ничего.
КРИКАЛЕВ. Да, это еще можно. Но если б по отцовской, я бы здесь минуты не остался. Хотя у меня, можно сказать, последний шанс попробовать стюардессу. Мне уже сорок восемь лет.
ВАСЯ. Да ты что - такой старик?
КРИКАЛЕВ. Я чувствую себя хорошо. На четыре с плюсом.
ШИЛО. Главное - мне ее за плечи взять. А потом она меня не стряхнет. Мал кобелек, да зол корешок.
КРИКАЛЕВ. Ты, Шило, только зацепись. Потом я подтянусь. А то я робею.
ВАСЯ. Я до сорока восьми не потяну.
КРИКАЛЕВ. Я даже секретаря партбюро драл однажды.
ВАСЯ. Ну, Крикалев! Такая гадость! Тьфу!
КРИКАЛЕВ. Ты не понял. Секретарь партбюро был женщина. Строгая. Потому мы делали это молча и яростно. В секретаре партбюро есть своя изюминка. Но даже секретаря я не боялся. Больше мне по специальностям вспомнить особенно некого. Остальных я вспоминаю по духам и запаху пота.
ВАСЯ. Я не могу! Это ж можно травануть тут от этих подробностей! Дайте мне сто грамм!
ШИЛО. А шо, Крикалев, давай вперед, как Суворов, а?
КРИКАЛЕВ. Если б это были не стюардессы, а какие-то биологини, я бы тебя повел. А здесь я теряюсь. Я даже не понимаю, стоит ли принять стаканюгу на грудь. Можно разрушить впечатление.
ШИЛО. Ничего: можно, Крикалев! Для храбрости.
КРИКАЛЕВ. Иные чувствуют к алкоголю отвращение. Как к стоячим носкам. Которые гремят, если их под кровать кинешь.
ВАСЯ. Крикалев, мы не договаривались, что ты меня будешь мучать. Я сейчас блевану.
ШИЛО. Шо ж, хлопцы, по стакану это даже глаз не плывет и чуб не встает.
Достает бутылку из большого чемодана. Наливает в граненый стакан.
ШИЛО. По старшинству.
Подает Крикалеву.
КРИКАЛЕВ. Ну... За удачу.
Пьет, занюхивает рукавом. Шило достает из большого чемодана сало, хлеб, помидоры, - и так далее. Он достает и достает.
ВАСЯ. Шило, и ты все это пер?
ШИЛО. Держи, Вася.
Наливает стакан.
ВАСЯ. За Шило.
Пьет. Закусывает.
ШИЛО. Щоб мне зацепиться. (Пьет.) И щоб была крутизна. Щоб была така горка, и така горка, и така.
Показывает.
КРИКАЛЕВ. Все. Пошли.
Уходят.
Стюардессы, сидя за столом, пригорюнившись, поют песню "Черный ворон".
Они не замечают шахтеров, которые робкой толпой стоят у порога и слушают. На лицах шахтеров читается недоумение.
Наконец, стюардессы стихают.
ШИЛО. Разрешите вас поиметь.
КЛАУДИА. Кто это? Семенова, с кем ты знакомишься на улице?.. Вы кто? Что значит - поиметь? Я сейчас к-коменданта позову.
ШИЛО. Я - Шило.
КЛАУДИА. Что значит - поиметь? Ты где находишься, шмакодявка?
ШИЛО. Поиметь - это иметь цель. За шмакодявку обиды нет. Мал
клоп, да вонюч. Мне б только вцепиться, а там меня не стряхнуть. Тут музыка грае?
Подходит к транзистору, включает. Попадает на танго. Подходит к Семеновой.
ШИЛО. Идем.
Семенова встает, подчиняясь исходящей от Шило целеустремленности. Они танцуют.
Крикалев, внутренне перекрестившись, приглашает Клаудию. Та, помедлив, встает.
КЛАУДИА (танцуя). Ты кто? Шахтер?
КРИКАЛЕВ. Так точно.
КЛАУДИА. Разве ты можешь быть изысканным, шахтер? Ты пойми, шахтер, что женщина ценит только изысканность.
КРИКАЛЕВ. Понимаю.
КЛАУДИА. И не жмись. Не жмись. Когда надо будет, женщина сама прижмется.
КРИКАЛЕВ. Виноват.
КЛАУДИА. Что за робкий влюбленнный. (Васе.) А ты кто? Тоже шахтер?
КРИКАЛЕВ. Он этим не интересуется.
КЛАУДИА. Голубой? Голубой шахтер? Семенова, ты такого еще не встречала. Даже в Астурии.
КРИКАЛЕВ. Шо такое - "голубой"? Вы ему только не скажите. Хорошо, что он этого не понимает. У него другая сфера - алкоголь.
КЛАУДИА. Ой, какая прелесть!
Уходит от Крикалева к Васе.
КЛАУДИА. Пойдемте танцевать. Как вас зовут?
ВАСЯ. Да брось ты.
КЛАУДИА. Семенова, я нашла свою мечту. Пойдем, покачаемся.
Качаются.
КРИКАЛЕВ. Это что ж такое? Только что ее держал и уже никого. Слушайте, вот у меня такой вопрос.
КЛАУДИА. Только короче.
КРИКАЛЕВ. Я уж старый, мне сорок восемь лет.
КЛАУДИА. Возраст не имеет значения.
КРИКАЛЕВ. Я не к тому. Это я знаю. Но вот я человек, который состарился в санаториях и домах отдыха. Но ни одного разу я не обладал стюардессой...
КЛАУДИА. Семенова, ты слышишь? Впервые встречаю человека, который никогда не обладал стюардессой. Я думаю, его место в музее мадам Тюссо.
ВАСЯ. Это что?
КЛАУДИА. Семенова, он, оказывается, говорящий.
КРИКАЛЕВ. Вася, ты имей совесть.
ВАСЯ. Чего?
КРИКАЛЕВ. Тебе ж все равно - столб обнимать или девушку.
КЛАУДИА. Это правда?
Прижимается к Васе.
ВАСЯ. Е-мое...
КЛАУДИА. Семенова, этот лучше Вадика.
КРИКАЛЕВ. Он не может! Мы с ним не раз ходили! Вася, скажи, что ты не можешь и не хочешь! Пойдем, я тебе налью!
ВАСЯ. Е-мое...
КЛАУДИА. Ах ты какой! (Отстраняется, с любопытством и восхищением разглядывает Васю.) Пьющий, но пылкий.
КРИКАЛЕВ (рыдая). Вася! Отдай мне стюардессу! Я тебе буду каждый день до самой твоей смерти горилку выставлять! Вася! Тебе ж это не нужно! Тебе вредно! У тебя может быть кровоизлияние!
ВАСЯ. Е-мое...
Пробует повалить Клаудию на кровать.
КЛАУДИА. Шахтер! Прекрати, шахтер! Здесь люди!
Не дается.
Шило также пробует повалить Семенову на кровать. Но Семенову повалить невозможно.
КРИКАЛЕВ (бегая вокруг). Эх! Хлопцы! Ну что ж вы так?!.. Шило, тебе ее не повалить! Ты лаской, лаской! Ты ей чего-нибудь пообещай!.. Вася! Я же тебе говорил всегда, что ты не шахтер! Ты слабак! Дай мне, я тебе покажу!.. Отойди, говорю, я покажу, как это делается!
ВАСЯ. Е-мое... Уйди, Крикалев. Я сам.
КРИКАЛЕВ. Сам! Сам! Здесь надо иметь привычку! Это непросто! Это кажется со стороны, что это просто! Дай мне!
ВАСЯ. Уйди, Крикалев! Ты мне дыхание сбиваешь...
КРИКАЛЕВ. Уйдет, Вася! Уйдет! (Рыдает.) Ни себе, ни людям!.. Ладно, я тебе подскажу: ты сам развернись задом к кровати и падай на спину, а потом уже перевернешься!.. О, господи, зачем я ему это подсказал?!
Вася падает на кровать, Клаудиа падает на Васю.
КЛАУДИА. Караул.
ВАСЯ. Вот... хорошо.
Засыпает, но не выпускает добычу.
КЛАУДИА. Ну? (Пауза.) Ну, что? (Пауза.) Он спит!! Семенова, меня уже используют вместо снотворного! Пусти, мерзавец! Отцепите его от меня!
КРИКАЛЕВ. Сейчас... сейчас мы вас разъединим... Так... Вася, разожми пальцы!.. Нет, шахтер есть шахтер. Он своего не отпустит. Но какой все-таки слабак! Уснуть под стюардессой!
КЛАУДИА. Семенова! Освободи меня.
Семенова, вздохнув, отрывает Шило. Подходит и отрывает Васю. Возвращается к Шило. Тот снова пробует ее повалить.
Клаудиа встает, смотрит на Крикалева...
Крикалев трусит.
КРИКАЛЕВ. Потанцуем?
КЛАУДИА. Семенова, этот мне тоже нравится. Совсем робкий. Слушай, ты не от старости робкий?
КРИКАЛЕВ. Не было случая.
КЛАУДИА. Подойди.
Крикалев подходит.
КЛАУДИА. Ты действительно боишься женщин или у тебя такая тактика?
КРИКАЛЕВ. Баб-то я не боюсь, а вот женщин Аэрофлота мне не приходилось... да.
КЛАУДИА. Ну, давай.
КРИКАЛЕВ (пауза, осторожно). Что?
КЛАУДИА. Как что? Вали. Это ведь, насколько я понимаю, основная шахтерская забава.
КРИКАЛЕВ. Эх, елки-моталки... Мне для храбрости хотя бы грамм сто...
КЛАУДИА. Семенова, он предлагает тайм-аут.
СЕМЕНОВА (легко отдирая от себя Шило). Я согласна.
Семенова и Клаудиа подходят к столу. Садятся. Крикалев и Шило также садятся. Пауза.
КЛАУДИА. Так. Я понимаю это как вымогательство.
СЕМЕНОВА. Да вы что, мужики? Я рассержусь.
КРИКАЛЕВ. Виноват. Это я руковожу. А тут я растерялся. Сейчас я соберусь. Так. (Пауза.) Шило! Выпить и закусить! Ты меня подводишь.
ШИЛО. Да я понял. Но я боюсь, что к ней кто-то придет. Крикалев, никого не подпускай! Я л╦том!
Убегает. Пауза.
КЛАУДИА. Интересно, почему шахтеры постоянно бастуют? Видимо, в них слишком много энтузиазма.
СЕМЕНОВА. Ах. Где же Вадик?
КЛАУДИА. В Вадике тоже много энтузиазма, но для нас он неприемлем.
СЕМЕНОВА. Объясни.
КЛАУДИА. Его энтузиазм направлен на самопознание. Он все глубже уходит в себя. Каждой новой рюмкой он переворачивает новую страницу. Он уже ушел далеко от поверхности. Это роднит его с шахтерами.
СЕМЕНОВА. Ты какая умная.
КЛАУДИА. Я окончила ленинградский филфак. Этого достаточно, чтобы презирать жизнь.
КРИКАЛЕВ. Извиняюсь, а что такое Вадик?
КЛАУДИА (хлопая в ладоши). Вот это мне нравится! Вадик, шахтер, это художник замечательной красоты. Это херувим, спустившийся на землю и понявший ошибочность своего поступка. Но - увы - падший ангел обречен. Мы обе влюблены в Вадика, шахтер. Но безответно.
СЕМЕНОВА. Ах, Вадик!
КРИКАЛЕВ. А что же Шило?
СЕМЕНОВА. Что ты сказал?
КРИКАЛЕВ. Ничего. В отрыве от Марии Емельяновны Шило опасен.
КЛАУДИА. Так он помчался за Марией Емельяновной? Роскошный вечерок.
КРИКАЛЕВ. Мария Емельяновна обладает страшным ударом. Вся Макеевка собирается смотреть, как Мария Емельяновна заворачивает Шило после получки.
КЛАУДИА. Везде любовь.
КРИКАЛЕВ. Она называлась по имени и отчеству еще в средней школе. Один Шило смог ее достичь. Мы выехали тайно.
СЕМЕНОВА. Мужчины всегда кажутся себе такими таинственными.
КРИКАЛЕВ. Шахтерские жены также иногда бывают опасными. А шахтеры любят свободу. Здесь существует противоречие.
СЕМЕНОВА. Вы рассуждаете как человек умственного труда.
КРИКАЛЕВ. Мне нравится общение. А они живут сегодняшним днем. Они любят густой борщ, поесть и выпить. И предварительного общения не хотят. Поэтому подготовка и проведение некоторых комбинаций остаются без оценки. Если вы понимаете язык шахмат.
КЛАУДИА. Здесь есть один ход, Семенова. Мы должны возбудить в художниках ревность к шахтерам. Это последний шанс.
Вбегает Шило с большим чемоданом. Тут же начинает извлекать спиртное и закуски.
КЛАУДИА. Какая прелесть! Это все можно съесть?
ШИЛО. Крикалев, буди Васю.
КРИКАЛЕВ. У нас парность, Шило. Пусть человек спит.
ШИЛО. Ладно, сам встанет.
Разливает по стаканам. На звук просыпается Вася.
ВАСЯ. Мне.
ШИЛО. И тебе, и стюардессам, и Крикалеву, и даже мне. Всем хватит. Давайте выпьем за то, шо я думаю.
КЛАУДИА. Это неприличный тост.
КРИКАЛЕВ. Тост хороший, но достижение связано с трудностями.
Стук в дверь.
СЕМЕНОВА. Вадик. (Кричит.) Открыто!
Входят Угрюмов и Божемой.

БОЖЕМОЙ. Хлеб да соль.
КРИКАЛЕВ. Едим, да свой.
СЕМЕНОВА. Иди сюда, Вадик. Садись со мной. А князь пусть сядет напротив.
ШИЛО. Зачем нам князь?
СЕМЕНОВА. Пусть князь видит Шило в лицо.
ШИЛО. Крикалев, я тебя просил, чтобы тут никого не было.
КРИКАЛЕВ. И почему я их так робею? Я родился в городе Павлодаре.
Учился в школе в городе Чарджоу. Служил в городе Архангельске. А потом попал в эту самую Макеевку и ни разу в жизни не сидел за одним столом со стюардессой. Сегодня большой день в моей жизни. Если сегодня мне не повезет, я не знаю, Шило, что со мной будет. Ты только все не испорти.
ШИЛО. Шо я могу испортить, если уже здесь князь?
КРИКАЛЕВ. Шило, здесь деликатное дело. Иногда не все решают кулаки.
ШИЛО. В общем, хлопцы, давайте по стакану на грудь и до хаты. А мы пока станцуем.
Включает транзистор. Приглашает Семенову. Танцуют.
ШИЛО. Я ж сказал - по стакану на грудь.
БОЖЕМОЙ. Боюсь, что здесь нам не рады. Пошли, князь.
ШИЛО. Ты шо, брезгаешь моей горилкой?
БОЖЕМОЙ. Я думаю, что право пить или не пить относится к первой строке основных прав человека.
ШИЛО. Шо? Шо ты казав?
БОЖЕМОЙ. Что вас возмутило на этот раз?
ШИЛО. Пей!
БОЖЕМОЙ. Вы мне приказываете?
ШИЛО. Я тебе сейчас... (Пробует освободиться из рук Семеновой.) Я сейчас тебе... (Семеновой.) Пусти, баба!
СЕМЕНОВА. Не ругай его. (Прижимает Шило. Шило орет от боли.) Танцуй со мной, если пригласил.
УГРЮМОВ. Садись, Божемой. Эта женщина меня ошеломляет. Давай по стакану на грудь, чтобы дальше наслаждаться ситуацией.
БОЖЕМОЙ. Нет, я... очень уязвлен.
КРИКАЛЕВ. Шило, ты мудак.
ШИЛО. Шо ты, Крикалев?
КРИКАЛЕВ. Шо слышал! Они уже хотели уйти! А теперь все сначала! ВАСЯ. Мы пить будем? Идет один разговор. Где я лежу? Одни слова
вокруг, одни слова...
КЛАУДИА. Единственный из всех, кто мне нравится. Единственный. Потому что непосредственный, не инфантильный и дерзкий. Да! Он - дерзкий!
УГРЮМОВ. И здесь красивая история!
БОЖЕМОЙ. Что же красивого, князь, в том, что славяне пьют?
УГРЮМОВ. Все полно смысла. Каждый жест. Я понимаю передвижников.
БОЖЕМОЙ. Тихо! Эти слова умрут во мне.
КРИКАЛЕВ. А зачем вы так презираете народ?
УГРЮМОВ. Мы? Отчего вы так решили?
КРИКАЛЕВ. Оттого. Не надо так делать.
УГРЮМОВ. Вот, Божемой, в чем прелесть жизни и ее неиссякаемая насмешливость: стоит тебе предельно восхититься чем-то, в данном случае - народом, как тут же приходит возмездие. Чрезмерные чувства, Божемой, не любимы высшими силами...
Крикалев поднимается, бьет Угрюмова в ухо. Тот падает вместе со стулом. Крикалев садится.
КЛАУДИА. Шахтер! Ты не прав! (Подбегает к Угрюмову. Но тот уже и сам встал.) Больно? Бедненький! Пойдемте танцевать! Вы мне нравитесь больше всех!
Танцуют.
КЛАУДИА. Вот так... Здесь у меня грудь. Все очень удобно. Сюда можно положить руки.
КРИКАЛЕВ. Это я там должен был быть! Я! (Божемою.) Бей меня! Бей до крови! Может, она меня пожалеет!
БОЖЕМОЙ. Действительно, какие сложности здесь... Нет, я никого в жизни не ударил. И не ударю. А вот если вы хотите со мной выпить, то
- пожалуйста.
ВАСЯ. Я хочу.
БОЖЕМОЙ. Вам поднести или вы способны на большее?
ВАСЯ. Способен.
С полузакрытыми глазами садится к столу.
БОЖЕМОЙ (наливая). Самый большой комплимент, которого я удостоился, был такой: "В твоем натюрморте с селедкой и луком в стакане изображена зубровка". Выпьем за истинных ценителей станковой живописи!
КРИКАЛЕВ. Вася, прошу тебя как шахтер шахтера - врежь мне по носу!
ВАСЯ (чокаясь с Божемоем). Мы не бьем людей.
Пьют.
КРИКАЛЕВ. Шило, дай мне с ней потанцевать.
ШИЛО. Не дам.
КРИКАЛЕВ. Может, она хочет.
ШИЛО. Не хочет.
КРИКАЛЕВ. Она самостоятельная. У меня дочь такая.
СЕМЕНОВА. Да вы что, мужики? Вы шахтеры или извращенцы?
ШИЛО. Не слушай. У него горе.
КРИКАЛЕВ (подходит к другой паре). Согласен получить в глаз. КЛАУДИА. Я люблю естественность, шахтер. Я люблю возникающее из
жизни, а не из выгоды.
КРИКАЛЕВ (бормоча, идет к столу, садится). Все прахом идет... Все прахом... Жизнь пропала! Эх! Пропала мечта!
БОЖЕМОЙ. Все не так плохо, уверяю вас. Что вас так угнетает?.. Может быть, мы с коллегой могли бы вам помочь?
КРИКАЛЕВ (выпивая). Кончено.
ВАСЯ. Ладно, Крикалев. Можешь ее забирать.
КРИКАЛЕВ. Забирать!.. Как можно забирать то, что уже не твое?
ВАСЯ. Не мое?..
КРИКАЛЕВ. Не твое!
ВАСЯ. А чье?
КРИКАЛЕВ. А-а!.. Раньше надо было быть таким добрым! Когда лежал под ней, как бревно!
ВАСЯ. Крикалев, ты не журись. Я сейчас устрою.
Встает, подходит к Клаудии и Угрюмову, три раза хлопает в ладоши. Угрюмов уступает ему партнершу.
ВАСЯ (вздыхает). Вот. Слушай.
КЛАУДИА. Что, мой золотой? Ты еще выпил?
ВАСЯ. Выпил.
КЛАУДИА. Тебе уже нельзя.
ВАСЯ. А тебе - можно?
КЛАУДИА. Женщина в этом отношении крепче мужчины.
ВАСЯ. Это - да.
Задумывается.
КЛАУДИА. Ну, что?
ВАСЯ. Что?
КЛАУДИА. Поделись.
ВАСЯ. Я учился в школе.
КЛАУДИА. И я. Как мы похожи.
ВАСЯ. Я был - вот такой.
Показывает.
КЛАУДИА. Ты прав, мой золотой. Этого хватило бы на всю жизнь.
ВАСЯ. Я еще клеил... такие планки. Ходил в кружок.
КЛАУДИА. Моделизма?
ВАСЯ. Моделизма. Точно.
КЛАУДИА. Строил самолеты?
ВАСЯ. Самолеты.
КЛАУДИА. А я на них летаю.
ВАСЯ. Да ты что говоришь?.. Это правда?!
КЛАУДИА. Правда.
ВАСЯ. А я думал, что это Шило придумал. Шило!
ШИЛО. Шо?
ВАСЯ. Шило, она, оказывается, летает на самолетах!
ШИЛО. Вася, тебе это не надо. Тебе надо от Никитовки до Иловайской на электричке. И утром назад. Когда протрезвеешь.
ВАСЯ (Клаудии). И ты вот на этом таком... "Боинге"?!
КЛАУДИА. Ну... почти.
ВАСЯ. Ну-у!.. Нет, Крикалев, я ее не отдам. Она как Мария Емельяновна.
КРИКАЛЕВ. Обещал. При свидетелях.
КЛАУДИА. Что значит - Мария Емельяновна? Она из гражданской авиации?
КРИКАЛЕВ. Она вылетает в трубу. Там такая труба у Шило из силикатного кирпича, что не только Мария Емельяновна из нее полетит... (Все смотрят на Семенову.) Вася, верни, что обещал. Или я с тобой раздружусь.
ВАСЯ. Она же - летает, Крикалев! На этом, на "Боинге"!
КРИКАЛЕВ. Так если б она не летала, на что она мне была бы нужна?!
КЛАУДИА. Семенова, ты слышишь?
СЕМЕНОВА. А ну.

Отрывает Шило. Подходит к струсившему Крикалеву, выбрасывает его за дверь. Возвращается к Шило. Танцуют.

УГРЮМОВ. С этой женщиной я поменял бы специализацию. И эпоху. Я поставил бы ее везде - от Камчатки до Риги. От Земли Франца-Иосифа до Кушки. Она как Родина-мать.
БОЖЕМОЙ. Мне грустно.
УГРЮМОВ. Отчего?
БОЖЕМОЙ. Мне грустно оттого, что весело тебе.
УГРЮМОВ. Мне не весело. Страна наша погибла.
БОЖЕМОЙ. Мы ее сами пропили.
УГРЮМОВ. Не надо о политике. Я хочу проснуться где-нибудь на бе-
регу, как Гоген. Я хочу погибнуть от кокосового ореха.
БОЖЕМОЙ. Что они там пили?
УГРЮМОВ. Кто?
БОЖЕМОЙ. Таитяне.
УГРЮМОВ. Зачем им было пить? Зачем?
БОЖЕМОЙ. Да, действительно... Но что-то все равно пили?
УГРЮМОВ. Зачем?
БОЖЕМОЙ. Для самопознания.
УГРЮМОВ. Все человеческие чувства развернуты конусом наружу.
БОЖЕМОЙ. Я второй раз ловлю тебя на идеях передвижников.
УГРЮМОВ. А ты посмотри вокруг.
БОЖЕМОЙ (озирается). Боже мой...
УГРЮМОВ. Единственное, что меня угнетает - это статичность ситуации. Ситуация дрожит и шатается, но разрешиться не может! И снова во всем виноваты мы. Интеллигенты.
БОЖЕМОЙ. Почему, князь?! Почему мы всегда виноваты?
УГРЮМОВ. Потому что мы пришли с неясными целями. Мы смутили их покой.
БОЖЕМОЙ. Мои цели ясны, как никогда.
УГРЮМОВ. Тогда объясни. И я повинюсь.
БОЖЕМОЙ. Плач над Родиной - вот моя цель.
УГРЮМОВ. Это не цель, а следствие.
БОЖЕМОЙ. Цель.
УГРЮМОВ. Следствие.
БОЖЕМОЙ. Цель.
УГРЮМОВ. Хорошо. Допустим. Тогда ты не интеллигент, а садист.
БОЖЕМОЙ. Боже мой...
УГРЮМОВ. Видишь, как далеко можно убежать внутри себя самого. И
как быстро.
БОЖЕМОЙ. Боже мой...
УГРЮМОВ. Поэтому нас не любит народ.
БОЖЕМОЙ. Боже мой...
УГРЮМОВ. Нам надо определиться.
БОЖЕМОЙ. В чем?
УГРЮМОВ. В цели нашего прихода сюда.
БОЖЕМОЙ. Без цели.
УГРЮМОВ. Но нельзя так сразу отказываться от самой идеи. Без цели
нельзя даже двинуться.
БОЖЕМОЙ. Можно.
УГРЮМОВ. Попробуй.
БОЖЕМОЙ (двигается). Вот.
УГРЮМОВ. Ты сделал это с целью мне доказать.
БОЖЕМОЙ (озадачен). Да?.. А так? (Снова двигается.)
УГРЮМОВ. А теперь ты это сделал с целью доказать себе.
БОЖЕМОЙ. Я просто в силках... Получается, что я - раб?
УГРЮМОВ. Раб. У тебя два варианта действий.
БОЖЕМОЙ. Слушаю.
УГРЮМОВ. Первый. Определить цель прихода сюда.
БОЖЕМОЙ. Без цели.
УГРЮМОВ. Тогда эти люди начнут тебя бить.
БОЖЕМОЙ. Хорошо. Какой второй вариант?
УГРЮМОВ. Напиться.
БОЖЕМОЙ. Это низко.
УГРЮМОВ. Согласен.
БОЖЕМОЙ. Но есть третий вариант.
УГРЮМОВ. Всего два.
БОЖЕМОЙ. Он касается отдельной личности, а не класса.
УГРЮМОВ. Разъясни.
БОЖЕМОЙ. Ну это как бы что-то случится. Мы-то прекрасно знаем,
что никогда и ничего в жизни случиться не может, но - как бы! понимаешь? Как бы открывается дверь и что-то такое вкатывается...
УГРЮМОВ. Что конкретно?
БОЖЕМОЙ. Откуда я знаю? Этого никому не дано знать. Мы ведь с тобой можем всерьез рассуждать о развитии искусства и путях его распада, но при этом прекрасно понимаем, что никакого искусства не существует вообще. Есть такой способ применения своих способностей. Скажем, некто обладает способностью так раздувать волейбольные камеры, что они при этом лопаются. И всегда найдется сотня зрителей, которым это очень любопытно. И появляются интерпретаторы Большого Пука. Они развивают теории о том, что при Большом Пуке волейбольной камеры освобождается громадное количество энергии и возникает маленькая Вселенная для каких-то мельчайших существ, Большой Взрыв, при котором летят обрывки резины, слюни и сжатый газ...
УГРЮМОВ. Более конкретно и ближе к теме.
БОЖЕМОЙ. Все близко, князь, все рядом... Разве мы не сироты, князь? Мы раздуваем щеки, изображаем из себя авангард человечества, несущегося в неизвестность, а если добраться в себе до самого сущего? Что тебе больше всего в жизни хочется?.. Ты меня слушаешь?
УГРЮМОВ. Эта восхитительная прародительница лишает меня творческих сил. И всех прочих. Почему Еву изображают в виде Барби? Ева была колосс...
БОЖЕМОЙ. И не слушай... А больше всего нам хочется встать между ее ног и уткнуться головой в живот... К маме хочу, князь. К маме. Забыть все эти проклятые вопросы. Не видеть тупых, наглых, подлых и ненасытных. Зелени хочу, туманных рек в ложбинах. Фиолетовую траву, жемчужную паутину, коз на привязи, старые велосипеды и голых девчонок, купающихся в кустах... Я устал. Я так устал.
УГРЮМОВ. Что это за грохот?
Из коридора доносится топот, крик женщины довольно высокого, но мощного звучания. Входит Крикалев.
КРИКАЛЕВ. Шило!
ШИЛО. Шо?
КРИКАЛЕВ. Шило, дай мне потанцевать.
ШИЛО. Не дам.
КРИКАЛЕВ. Тогда я пас.
Открывает двери. В дверь врывается Мария Емельяновна с двумя чемоданами. Немая сцена. Шило бледнеет.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Иди сюда, Шило.
Шило, понурив голову, подходит к ней. Мария Емельяновна бьет его кулаком в темя. Шило падает.
СЕМЕНОВА. За что?
КРИКАЛЕВ. За измену. Позвольте вас пригласить. Со мной такого не случится.
СЕМЕНОВА (подает руку Марии Емельяновне). Семенова.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА (пожимая ее). Мария Емельяновна.
УГРЮМОВ. Я стану монументалистом.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА (Семеновой). Он еще не успел?
СЕМЕНОВА. Нет.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Значит, не оголодал еще. Еще он недавно был со мною.
СЕМЕНОВА. Может быть, полить его из графина?
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Не надо. Он сам отходит.
КЛАУДИА. А мы еще недавно очень скучали. (Подает руку.) Клаудиа.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Мария.
КЛАУДИА. Думаю, что нам надо вместе выпить. Садитесь.
Женщины садятся за стол. Клаудиа наливает.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Давайте за вас, женщины. За мирное небо.
Пьют.
КЛАУДИА. Да... В прошлом году наш самолет возил бананы из Мавритании. Мы должны были вылететь рано утром и я пошла с командиром на базар. Мы хотели купить серебро. Какой-то торговец повел командира за глиняный забор, а меня окружили туареги.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Мужики?
КЛАУДИА. Естественно. Они живут небольшими племенами, почти ничего не едят и не пьют. Живут до ста лет.
СЕМЕНОВА. Ты мне не рассказывала.
КЛАУДИА. Это самое интимное переживание в моей жизни. Там дальше сплошной секс.
СЕМЕНОВА. В Амстердаме за мной ночью увязался пьяный. Большой мужчина. Собственно, разве я против, если по-человечески? Так он начал выкручивать руки. Я сначала терпела, а потом слегка стукнула его в лоб, вот, как Мария Емельяновна. Он упал. Я, конечно, испугалась: мне же визу закроют не только в Голландию, но и во все страны ЕС! Я пошла к каналу, намочила платок. Возвращаюсь - а его нет. Туда-сюда. Исчез. Я пожала плечами и пошла дальше в отель. Вдруг из пивной вываливает целая банда с ним во главе. И кричат "русланд! русланд!". В руках пивные кружки и бутылки. Ну, думаю, теперь уж точно визы не видать! Когда примчалась полиция, потом скорая и их начали грузить в фургон, меня, конечно, сняли для газет на цветное фото с руками по локоть в крови. Но в суде оправдали.
КЛАУДИА. Так это была ты?
СЕМЕНОВА. Я.
КЛАУДИА. Ты мне тоже не рассказывала.
СЕМЕНОВА. Что ж тут рассказывать. Если все рассказывать...
КЛАУДИА. Я думала, что это легенда.
СЕМЕНОВА. И вот они все боятся. Увидят и боятся. А зачем меня бояться? Я ласковая.
КРИКАЛЕВ. Позвольте вас пригласить.
СЕМЕНОВА. Я не могу отказать.
Встает. Танцуют.
КЛАУДИА. Вадим, вы даже и на белый танец не согласны?
БОЖЕМОЙ. А какова цель?
КЛАУДИА. Что?
БОЖЕМОЙ. Какова цель танца? Распаление себя, доведение до состояния, имитирующего близость, а потом?
КЛАУДИА. Мне потом не надо. Я могу расписку написать.
БОЖЕМОЙ. Это мой крест в жизни. Мне очень нравятся женщины разнообразные, большие и маленькие, молоденькие и не очень. Мне даже нравятся женщины пошлые и крикливые. Но стоит мне представить минуту расставания, как я отказываюсь от любых предложений. Я не в силах обидеть женщину или ребенка. Иногда мне кажется, что...
ВАСЯ. А где Шило?
КРИКАЛЕВ. Шило уполз.
ВАСЯ. А кто даст мне выпить?
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Иди сюда, Василек.
Мария Емельновна раскрывает чемодан и начинает доставать оттуда сало, помидоры, яйца, кур, тараньку, сметану и запечатанные полиэтиленовыми пробками от портвейна темные пузатые бутылки с самогоном.
ВАСЯ (зачарованно). Буль-буль-буль...
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА (наливая). Если уж человек пьет, то он должен хорошо закусить. Иначе он упадет и разобьется. Пей, Василек.
ВАСЯ (показывая на Божемоя). И ему.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. И ему хва... Какой красавчик! Сядь сюда, со мною. Не бойся, я не кусаюсь.
БОЖЕМОЙ. Я не боюсь, тетенька.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Тогда садись мне на колени. (Божемой садится.) Вот так. (Обнимает.) Хорошо тебе? Тихо?
БОЖЕМОЙ (пауза, тихо). Хорошо...
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. И ладно. Может, сметанки покушаешь?
БОЖЕМОЙ. Можно...
Мария Емельяновна кормит Божемоя сметаной из литровой банки большой ложкой из нержавеющей стали.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Тебя никто не обижает?
БОЖЕМОЙ. Нет...
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Это хорошо. Если кто-то обидит, скажи мне. БОЖЕМОЙ. Откуда вы спустились?
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. С Макеевки. Туточки шесть часов. И ручки таки белы.
БОЖЕМОЙ. От вас пахнет детством.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. От меня хорошо будет пахнуть. Ты будешь просыпаться как в зыбке... Что-то грудь мне распирае.. Как в юные годы.
Открывает на блузке одну кнопку, затем, подумав, открывает и другую.
БОЖЕМОЙ. Боже мой... Боже мой!
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Волоски твои вьются.
Целует в волосы.
БОЖЕМОЙ. Я счастлив. Счастлив! Мне кажется я в раю.
УГРЮМОВ. Сегодня переломный день в моей судьбе! Бегу за планшетом!
Убегает.
КЛАУДИА. Как все просто в жизни. Василек, иди ко мне на колени.
Вася, почесав в голове, все же подходит и садится.
КЛАУДИА. Ну? Хорошо тебе?
ВАСЯ. Е-мое...
КЛАУДИА. Хочешь, я тебя усыновлю?
ВАСЯ. Не.
КЛАУДИА. А что ты хочешь?
ВАСЯ. Поскакать.
КЛАУДИА. Что?
ВАСЯ. Поскакать. Меня в детстве батька на коленке подкидывал.
КЛАУДИА. Ты ведь уже тяжелый, Василек. И пьяный.
ВАСЯ (вздыхает). Это да.
КРИКАЛЕВ. А мне можно такую услугу? Чтобы я помнил.
СЕМЕНОВА. Тоже хочешь посидеть?
КРИКАЛЕВ (осторожно). Можно попробовать.
СЕМЕНОВА. Это лучше, чем людей бить.
Садится. Крикалев, все еще опасаясь и не веря в перемену судьбы, как-то бочком, неуклюже забирается на ее колени. Утверждается. И радостно оглядывает всю компанию.
Дверь тихо открывается и появляется хмурое лицо Шило.
ШИЛО. Крикалев, выйди!
КРИКАЛЕВ. Нет, Шило. Я счастлив.
ШИЛО. Мария, сбрось его сейчас! Ты позоришь Донбасс!
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Сгинь.
ШИЛО. А Вася?.. Вася, тебе это надо? Ты без этого жил, а теперь хочешь снова? Ты удовольствие получил от водки, и теперь еще хочешь любить женщин! Ты как ненасытная бездна, Вася! Я тебя уважал другим!
ВАСЯ. Ну что тебе надо, Шило? Я сижу, тебе не мешаю...
ШИЛО. Как же! Сначала изводил Крикалева, а теперь мне перекрыл дорогу.
ВАСЯ. Я? Но как же я тебе перекрыл? Тебя Мария Емельяновна положила.
ШИЛО. Мария, сбрось его! Ты меня не знаешь!
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. Мы уже не живем. Я этого хлопчика полюбила.
ШИЛО. Ты?!.. У тебя бока висят!
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА (снимая Божемоя с колен, вполголоса). Ты меня подожди, никуда не уходи. Я скоро.
С неожиданной легкостью бежит к двери, но Шило умчался раньше. Слышен удаляющийся топот и воинственные крики Марии Емельяновны.
СЕМЕНОВА. Дождь кончился.
КЛАУДИА. Может быть, пойдем купаться?
СЕМЕНОВА. Ты взяла купальник?
КЛАУДИА. Что ж я - в Крым без купальника поеду?
СЕМЕНОВА. А я не взяла.
КЛАУДИА. Тогда у тебя, Семенова, прямой путь к нудистам.
КРИКАЛЕВ. Шо вы говорите? Здесь это есть?!
КЛАУДИА. Это есть везде. Такая наивность непозволительна в вашем возрасте.
КРИКАЛЕВ. Я так шучу.
СЕМЕНОВА. Не обижай его. (Обнимает Крикалева.) Он как ребенок.
КРИКАЛЕВ. А вы замужем?
СЕМЕНОВА. Не думай об этом.
КРИКАЛЕВ. Почему? Я свободен, как птица. Дети уже большие.
СЕМЕНОВА. Я бы искупалась.
КЛАУДИА. Так пошли. Возьмешь у меня верх. Или низ.
СЕМЕНОВА. Уже темнеет. Я так.
КЛАУДИА. Вадим, а почему вы молчите?
БОЖЕМОЙ. Я жду Марию Емельяновну.
СЕМЕНОВА. А почему мы вас не устроили?
БОЖЕМОЙ. Не знаю. Потом подумаю. Я жду.
ВАСЯ. Я плавать не умею.
КЛАУДИА. Мы сегодня в роли матерей. Василек, ты мне коленки отсидел.
ВАСЯ. Еще немного.
КРИКАЛЕВ. Значит, я вам не подхожу?
СЕМЕНОВА. Ничего. Сидите. Мне не тяжело.
КРИКАЛЕВ. А какая ваша кровать?
СЕМЕНОВА. Вам зачем?
КРИКАЛЕВ. Выходит, я вам не подхожу.
СЕМЕНОВА. Кто-то идет.
Раздается стук в дверь.
КЛАУДИА. Войдите.
Входят Угрюмов с планшетом и Розенталь.
РОЗЕНТАЛЬ (потирая руки). Здравствуйте! Вот я и освободился.
УГРЮМОВ. Я здесь в углу немного поработаю.
Садится в угол, начинает рисовать.
РОЗЕНТАЛЬ. Божемой, что с тобой?
БОЖЕМОЙ. Я жду Марию Емельяновну.
РОЗЕНТАЛЬ. Еще одна циклопша?
СЕМЕНОВА. Я вас сейчас выкину.
РОЗЕНТАЛЬ. Виноват. Не разглядел. Можно мне выпить?
КЛАУДИА. Пейте.
РОЗЕНТАЛЬ (наливает). Мда...
КЛАУДИА. Что?
РОЗЕНТАЛЬ. Хотя бы с кем-то чокнуться, что ли.
КЛАУДИА. Мы уже трезвеем. Нам это не интересно.
РОЗЕНТАЛЬ. Так что же - я один буду пить?
КЛАУДИА. Пейте. Мы не против.
РОЗЕНТАЛЬ. Я никогда один не пью. Даже странно. Всегда находится человек, с которым можно чокнуться.
ВАСЯ. Я тоже так не люблю.
РОЗЕНТАЛЬ. Вот и замечательно. Вам налить?
ВАСЯ. Не надо. Я думаю, что с вами мог бы выпить один только Шило.
РОЗЕНТАЛЬ (Крикалеву). Что ж. Давайте с вами чокнемся.
КРИКАЛЕВ. Я не Шило.
РОЗЕНТАЛЬ. А кто же тогда Шило?
БОЖЕМОЙ. Шило - это бывший муж Марии Емельяновны.
РОЗЕНТАЛЬ. Вадим, я, кажется, переработал. Я неадекватно оцениваю ситуацию. Почему со мной никто не хочет чокнуться?
КЛАУДИА. А почему вы не можете выпить один? Ведь вы художник, а значит - индивидуалист.
РОЗЕНТАЛЬ. У меня как-то все развязалось... Ничего не могу понять.
СЕМЕНОВА. Слушайте, вы выпьете когда-то или нет? Мы собираемся купаться.
РОЗЕНТАЛЬ. Какая связь между моей рюмкой и вашим купанием? Вы можете идти купаться совершенно автономно от нее.
БОЖЕМОЙ. Розенталь, ты сошел с ума.
РОЗЕНТАЛЬ. Почему ты стоишь, Вадим?
БОЖЕМОЙ. Я жду Марию Емельяновну.
РОЗЕНТАЛЬ. Но можно ждать сидя. В хорошей компании. Можно и не пить. Но чокнуться-то можно?
КРИКАЛЕВ. Как же можно чокнуться и не выпить? Это нехорошо.
РОЗЕНТАЛЬ. Почему? Это запрещает какая-то религия? Или может быть Организация Объединенных Наций?
КРИКАЛЕВ. Это не принято в народе. Если человек чокнулся, то он должен выпить несмотря ни на что. Даже если его тут же стошнит.
РОЗЕНТАЛЬ. Впервые слышу.
ВАСЯ. Крикалев прав. У меня у самого были такие случаи.
РОЗЕНТАЛЬ. О чем вы говорите? Вы хотели пойти купаться? Идите. Вы ждете Марию Емельяновну? Ждите на здоровье. Вы против того, чтобы чокаться и не пить? Пожалуйста. Я не против.
КРИКАЛЕВ. Так значит вы все-таки против народного обычая?
РОЗЕНТАЛЬ. Нет. Я же сказал - я не против.
КРИКАЛЕВ. Это правильно. У нас один стволовой все делал поперек. Ему скажут: Петро, заточи пики к молоткам. А он их не то, что заточит, он их где-нибудь потеряет. Вся смена спускается в шахту без пик. Или еще бывало, скажешь ему: Петро, купи две бутылки водки, и на мелочь какой-то тюльки. Так он обязательно купит полкило телячьей колбасы и два портвейна.
ВАСЯ. На что я спокойный, а я его однажды чуть не ударил кружкой по голове.
КРИКАЛЕВ. Шило его не переносит.
ВАСЯ. Куда-то она его угнала.
КРИКАЛЕВ. А он сам виноват: разве можно бабе говорить, куда ты поехал? Весь отпуск она ему испортила.
КЛАУДИА. Семенова, пошли купаться, а то я с ума схожу.
СЕМЕНОВА. Пусть еще немного потемнеет. Я люблю голая купаться.
КРИКАЛЕВ. Вот так так!
ВАСЯ. Жалко, я плавать не умею.
КЛАУДИА. Сидишь у меня на коленях, а мечтаешь о других женщинах.
ВАСЯ. Да нет, у нас многие шахтеры не умеют плавать. В ставке там много наплаваешь? Там одни караси водятся, воды по щиколку.
БОЖЕМОЙ. Интересно, что там произошло? Она ведь мне сказала, что скоро придет. Нет и нет. Может быть, тогда выпить пока?
ВАСЯ. А что не выпить, если есть? Они столько закуски притаранили. Этот Шило любит пожрать.
КРИКАЛЕВ. От его самогона меня сушит во рту. Она кидает туда марганцовку и абрикосовые косточки. Мне хватит, Вася! У меня впереди ночь.
СЕМЕНОВА. Мне можно до краев.
РОЗЕНТАЛЬ. Так. Кажется, можно чокнуться.
ВАСЯ. А тому художнику в углу?
УГРЮМОВ. Пейте, пейте. Я работаю.
КРИКАЛЕВ. Один не хочет пить, потому что не чокаются, а второй, потому что работает. Что он там работает? Может быть, шаржи? Или карикатуры на шахтеров, мол, такие дурни. Не буду я чокаться. И ты, Вася, откажись.
ВАСЯ. Ну и что? А он чокнется с женщинами.
КРИКАЛЕВ. Если он так волнуется из-за этого, то чокнуться с женщинами для него будет мало.
РОЗЕНТАЛЬ. Да вы что, мужики, я сам в шахте работал, вы мне бросьте тут демагогию разводить.
УГРЮМОВ. Так и ты шахтер, Розенталь?!
РОЗЕНТАЛЬ. Я в Метрострое десять месяцев спускался в забой.
ВАСЯ. Крикалев, тогда я не могу с ним не чокнуться.
КРИКАЛЕВ. А может он придумал.
ВАСЯ. Так придумать нельзя. Это опасно так придумать.
КРИКАЛЕВ. Ты его спроси, чего он туда спускался? На экскурсию?
ВАСЯ. Если даже он просто залез в клеть, с ним можно чокаться.
КЛАУДИА. Василек, сойди с моих колен, я их не чувствую.
ВАСЯ. Меня однажды привалило, я смену сидел с прижатой ногой.
КЛАУДИА. Извини.
ВАСЯ (встает). Мало того, что я сегодня познакомился со стюардессой, которая летает на "Боинге", я сегодня познакомился и с евреем, который работал в забое. Хочу выпить за его здоровье и чокнуться с ним.
КРИКАЛЕВ. Молодец, Вася. За такой тост я тоже чокнусь.
КЛАУДИА. Я думаю, почему бы нам не пойти на берег моря и не выпить там? А потом искупаться в море. И снова выпить.
СЕМЕНОВА. Когда вы увидите, как я купаюсь голая, то может быть вы станете относиться ко мне серьезней.
КРИКАЛЕВ. Пойдемте быстро на берег! Я беру чемоданы с закуской! Вася, не тяни резину, я этого не люблю!
РОЗЕНТАЛЬ. Но мы так и не чокнулись! Давайте хотя бы чокнемся здесь, а пить будем на берегу!
УГРЮМОВ. Если она будет купаться голая, я тоже приму участие в конкурсе.
Все, кроме Розенталя и Божемоя, похватав чемоданы, бытылки и рюмки, выходят. Из коридора слышны удаляющиеся возбужденные голоса.
РОЗЕНТАЛЬ. Вадим, держи рюмку, вот так. Давай чокнемся и я, наконец, выпью. (Пьет.) Ффу! Слава тебе, господи! Пошли!
БОЖЕМОЙ. Я жду Марию Емельяновну.
РОЗЕНТАЛЬ. Я бы тоже хотел посмотреть, кто такая Мария Емельяновна, но боюсь, что я их потеряю. Так что ты меня извини.
БОЖЕМОЙ. Марию Емельяновну не надо видеть. Ее надо чувствовать. РОЗЕНТАЛЬ. Тем более мне здесь не место. А как ты считаешь, Ва-
дим, эта большая женщина, которая хочет купаться голая, она не очень легкомысленная? На меня она произвела впечатление. Ах, Вадим! Какая сегодня предстоит бурная и незабываемая ночь!
Быстро уходит. Божемой, не показывая нетерпения или досады, стоит и смотрит на дверь. Минуту, две, три...
БОЖЕМОЙ. Однажды давно, очень давно шел виноградарь по дороге. Было жарко. Он остановился и посмотрел в небо. Там не было и намека на близкий дождь. Одна седая от зноя голубизна. Но виноградарю так захотелось дождя, нестерпимо, что он не отводил взгляда от неба. И ожидание становилось все нетерпеливее, и скоро виноградарь забыл обо всем на свете. Он забыл даже о том, что он человек и что он смотрит в небо. Сколько он так стоял, сказать невозможно, но он очнулся только тогда, когда бушующая вода дошла ему до колен. Так начался Великий Потоп.
Дверь внезапно распахивается и на пороге появляется Мария Емельяновна. Но ее не узнать! Она сделала прическу, на ней белое парчовое платье и белые босоножки. Белая сумочка прижата к груди. Она бледна и торжественна.
МАРИЯ ЕМЕЛЬЯНОВНА. А бока я подберу, ты не волнуйся.

Занавес