По изданию: Владимир Набоков. Пьесы. Составление, статья и комментарии
Ив. Толстого. М., "Искусство", 1990.
OCR и сверка: С. Виницкий.
Компьютерный набор: Мамука Джибладзе.
Владимир Набоков
Смерть
Драма в двух действиях
Действие происходит в университетском городе Кембридж, весною 1806 г.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната. В кресле, у огня, -- Г о н в и л, магистр наук.
Г о н в и л
... и эту власть над разумом чужим
сравню с моей наукою: отрадно
заране знать, какую смесь получишь,
когда в стекле над пламенем лазурным
медлительно сливаются две соли,
туманную окрашивая колбу.
Отрадно знать, что сложная медуза,
в шар костяной включенная, рождает
сны гения, бессмертные молитвы,
вселенную...
Я вижу мозг его,
как будто сам чернилами цветными
нарисовал, -- и все же есть одна
извилина... Давно я бьюсь над нею --
не выследить... И только вот теперь,
теперь, когда узнает он внезапно...
А! в дверь стучат... Тяжелое кольцо
бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,
стук беспокойный...
(Открывает.)
Вбегает Э д м о н д, молодой студент.
Э д м о н д
Гонвил! Это правда?..
Г о н в и л
Да... Умерла...
Э д м о н д
Но как же... Гонвил!..
Г о н в и л
Да...
Не ожидали... Двадцать лет сжималось
и разжималось сердце, кровь живую
накачивая в жилы и обратно
вбирая... Вдруг -- остановилось...
Э д м о н д
Страшно
ты говоришь об этом... Друг мой... Помнишь?
Она была так молода!..
Г о н в и л
Читала
вот эту книжку: выронила...
Э д м о н д
Жизнь --
безумный всадник. Смерть -- обрыв нежданный,
немыслимый. Когда сказали мне --
так, сразу -- я не мог поверить. Где же
она лежит? Позволь мне...
Г о н в и л
Унесли...
Э д м о н д
Как странно... Ты не понимаешь, Гонвил:
она всегда ходила в темном... Стелла --
мерцающее имя в темном вихре.
И унесли... Ведь это странно, правда?..
Г о н в и л
Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая
печаль в тебе находит струны... Впрочем,
с моей женой ты, кажется, был дружен?
Э д м о н д
Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!
Как утешать тебя? Ты словно -- мрамор:
торжественное белое страданье...
Г о н в и л
Ты прав, не утешай. Поговорим
о чем-нибудь простом, земном. Неделю
ведь мы с тобой не виделись. Что делал?
О чем раздумывал?
Э д м о н д
О смерти.
Г о н в и л
Полно!
Ведь мы о ней беседовали часто.
Нет -- будем жить. В темницу заключенный
за полчаса до казни паука
рассматривает беззаботно. Образ
ученого пред миром.
Э д м о н д
Говорил ты,
что наша смерть --
Г о н в и л
-- быть может, удивленье,
быть может -- ничего. Склоняюсь, впрочем,
к последнему; но есть одно: крепка
земная мысль -- прервать ее стремленье
не так легко...
Э д м о н д
Вот видишь ли -- я мучусь...
Мне кажется порой: душа в плену --
рыдающая буря в лабиринте
гудящих жил, костей и перепонок.
Я жить боюсь. Боюсь я ощущать
под пальцами толчки тугие сердца,
здесь -- за ребром -- и здесь, на кисти, -- отзвук.
И видеть, мыслить я боюсь -- опоры
нет у меня, зацепки нет. Когда-то
я тихо верил в облачного старца,
сидящего средь призраков благих.
Потом в опустошительные книги
качнулся я. Есть книги как пожары...
Сгорело все. Я был один. Тянуло
пустынной гарью сумрачных сомнений --
и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился --
большеголовый, тяжкий, напряженный,
в пронзительно сверкающих очках,
с распоротою жабой на ладони...
Ты щипчиками вытащил за узел
мои слепые слипшиеся мысли,
распутал их, и страшной простотой
мои сомненья заменил... Наука
сказала мне: "Вот -- мир", -- и я увидел
ком земляной в пространстве непостижном --
червивый ком, вращеньем округленный,
тут плесенью, там инеем покрытый...
И стала жизнь от этой простоты
еще сложней. По ледяной громаде
я заскользил. Догадки мировые --
все, древние и новые, -- о цели,
о смысле сущего -- все, все исчезли
пред выводом твоим неуязвимым:
ни цели нет, ни смысла; а меж тем
я втайне знал, что есть они!.. Полгода
так мучусь я. Бывают, правда, утра
прозрачные, восторженно-земные,
когда душа моя -- подкидыш хилый --
от солнца розовеет и смеется
и матери неведомой прощает...
Но, с темнотой, чудовищный недуг
меня опять охватывает, душит:
средь ужаса и гула звездной ночи
теряюсь я; и страшно мне не только
мое непониманье -- страшен голос,
мне шепчущий, что вот еще усилье
и все пойму я... Гонвил, ты любил
свою жену?..
Г о н в и л
Незвучною любовью,
мой друг, незвучной, но глубокой... Что же
меня ты спрашиваешь?
Э д м о н д
Так. Не знаю...
Прости меня... Не надо ведь о мертвых
упоминать... О чем мы говорили?
Да, -- о моем недуге: я боюс
существовать... Недуг необычайный,
мучительный, и признаки его:
озноб, тоска и головокруженье.
Приводит он к безумию. Лекарство,
однако, есть. Совсем простое. Гонвил,
решил я умереть.
Г о н в и л
Похвально. Как же
ты умереть желаешь?
Э д м о н д
Дай мне яду.
Г о н в и л
Ты шутишь?
Э д м о н д
Там, вон там, в стене, на полке,
за черной занавеской -- знаю, знаю, --
стоят, блестят наполненные склянки,
как разноцветные оконца -- в вечность...
Г о н в и л
...Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, --
кого-нибудь ведь любишь ты на свете?
Иль, может быть, любовью ты обманут?
Э д м о н д
Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья мои
дивятся все и надо мной смеются,
как, может быть, цветущие каштаны
над траурным смеются кипарисом.
Г о н в и л
Но в будущем... Как знать? На перекрестке...
нечаянно... Есть у тебя приятель,
поэт: пусть скажет он тебе, как сладко
над женщиной задумчивой склоняться,
мечтать, лежать с ней рядом -- где-нибудь
в Венеции, когда в ночное небо
скользит канал серебряною рябью
и, осторожно, черный гриф гондолы
проходит по лицу луны...
Э д м о н д
Да, правда,
в Италии бывал ты, и оттуда
привез --
Г о н в и л
-- жену...
Э д м о н д
Нет, сказочные смерти,
играющие в полых самоцветах...
Я, Гонвил, жду... Но что же ты так смотришь,
гигантский лоб наморщив? Гонвил, жду я,
ответь же мне! Скорее!
Г о н в и л
Вот беспечный!
Ведь до того, как друга отравлять,
мне нужно взвесить кое-что, не правда ль?
Э д м о н д
Но мы ведь выше дружбы -- и одно
с тобою чтим: стремленье голой мысли...
А! Просветлел... Ну что же?
Г о н в и л
Хорошо,
согласен я, согласен... Но поставлю
условие: ты должен будешь выпить
вот здесь, при мне. Хочу я росчерк смерти
заметить на твоем лице. Сам знаешь,
каков твой друг: он, как пытливый Плиний,
смотреть бы мог в разорванную язву
Везувия, пока бы, вытекая,
гной огненный шипел и наступал...
Э д м о н д
Изволь... Но только...
Г о н в и л
Или ты боишься,
что свяжут смерть твою со смертью... Стеллы?
Э д м о н д
Нет, о тебе я думал. Вот что! Дай мне
чернил, бумаги. Проще будет.
(Пишет.)
Слышишь,
перо скрипит, как будто по листу
гуляет смерть костлявая...
Г о н в и л
Однако!
Ты весел...
Э д м о н д
Да... Ведь я свою свободу
подписываю... Вот... Я кончил. Гонвил,
прочти.
Г о н в и л (читает про себя)
"Я умираю -- яд -- сам взял --
сам выпил"... так.
Э д м о н д
Теперь давай; готов я...
Г о н в и л
Не в праве я удерживать тебя.
Вот -- пузырек. Он налит зноем сизым,
как утро флорентийское... Тут старый
и верный яд. В четырнадцатом веке
его совали герцогам горячим
и пухлым старцам в бархате лиловом.
Ложись сюда. Так. Вытянись. Он сладок
и действует мгновенно, как любовь.
Э д м о н д
Спасибо, друг мой... Жил я тихо, просто,
а вот не вынес страха бытия...
Спасаюсь я в неведомую область.
Давай же мне; скорей...
Г о н в и л
Эдмонд, послушай,
быть может, есть какая-нибудь тайна,
которую желал бы ты до смерти...
Э д м о н д
Я тороплюсь... Не мучь меня...
Г о н в и л
Так пей же!
Э д м о н д
Прощай. Потом плащом меня накроешь.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же комната. Прошло всего несколько мгновений.
Э д м о н д
Смерть... Это -- смерть. Вот это -- смерть...
(Медленно привстает.)
В тумане
дрожит пятно румяное... Иначе
быть не могло... О чем же я при жизни
тревожился? Пятно теперь яснее.
Ах! Это ведь пылающий провал
камина... Да, -- и отблески летают.
А там в углу -- в громадном смутном кресле, --
кто там сидит, чуть тронутый мерцаньем?
Тяжелый очерк выпуклого лба;
торчащая щетина брови; узел
змеиных жил на каменном виске...
Да полно! Узнаю! Ведь это...
Ч е л о в е к в к р е с л е
...Эхо
твоих предсмертных мыслей...
Э д м о н д
Гонвил, Гонвил, --
но как же так? Как можешь ты быть здесь --
со мною, в смерти? Как же так?..
Г о н в и л
Мой образ
продлен твоею памятью за грань
земного. Вот и все.
Э д м о н д
...Но как же, Гонвил:
вот комната... Все знаю в ней... Вон -- череп
на фолианте; вон -- змея в спирту,
вон -- скарабеи в ящике стеклянном,
вон -- брызги звезд в окне, -- а за окном, --
чу! слышишь, -- бьют над городом зубчатым
далекие и близкие куранты;
скликаются, и падает на дно
зеркальное червонец за червонцем...
Знакомый звон... И сам я прежний, прежний --
порою только странные туманы
проходят пред глазами... Но я вижу
свои худые руки, плащ и сборки
на нем -- и даже, вот, -- дыру: в калитку
я проходил -- плащом задел цветок
чугунный на стебле решетки... Странно,
все то же, то же...
Г о н в и л
Мнимое стремленье,
Эдмонд... Колеблющийся отзвук...
Э д м о н д
Так!
Я начинаю понимать... Постой же,
постой, я сам...
Г о н в и л
...Жизнь -- это всадник. Мчится.
Привык он к быстроте свистящей. Вдруг
дорога обрывается. Он с края
проскакивает в пустоту. Ты слушай,
внимательно ты слушай! Он -- в пространстве,
над пропастью, но нет еще паденья,
нет пропасти! Еще стремленье длится,
несет его, обманывает; ноги
еще в тугие давят стремена,
глаза перед собою видят небо
знакомое. Хоть он один в пространстве,
хоть срезан путь... Вот этот миг -- пойми,
в о т э т о т м и г. Он следует за гранью
конечного земного бытия:
скакала жизнь, в лицо хлестала грива,
дул ветер в душу, -- но дорога в бездну
оборвалась, и чем богаче жизнь,
чем конь сильней --
Э д м о н д
-- тем явственней, тем дольше
свист в пустоте, свист и размах стремленья,
не прерванного роковым обрывом, --
да понял я... Но -- пропасть, как же пропасть?
Г о н в и л
Паденье неизбежно. Ты внезапно
почувствуешь под сердцем пустоту
сосущую и, завертевшись, рухнет
твой мнимый мир. Успей же насладиться
тем, что унес с собою за черту.
Все, что знавал, что помнишь из земного, --
вокруг тебя и движется земными
законами, знакомыми тебе.
Ведь ты слыхал, что раненый, очнувшись,
оторванную руку ощущает
и пальцами незримыми шевелит?
Так мысль твоя еще живет, стремится,
хотя ты мертв: лежишь, плащом покрытый;
сюда вошли; толпятся и вздыхают;
и мертвецу подвязывают челюсть...
А, может быть, и больший срок прошел:
ведь ты теперь вне времени... Быть может,
на кладбище твой Гонвил смотрит молча
на плоский камень с именем твоим.
Ты там под ним, в земле живой и сочной;
уста гниют и лопаются мышцы,
и в трещинах, в глубокой черной слизи
шуршат, кишат белесые личинки...
Не все ль равно? Твое воображенье,
поддержанное памятью, привычкой,
еще творит. Цени же этот миг,
благодари стремительность разбега...
Э д м о н д
Да, мне легко... Покойно мне. Теперь
хоть что-нибудь я знаю точно -- знаю,
что нет меня. Скажи, мое виденье,
а если я из комнаты твоей --
стой! сам скажу: куранты мне напели:
все будет то же, встречу я людей,
запомнившихся мне. Увижу те же
кирпичные домишки, переулки,
на площади -- субботние лотки
и циферблат на ратуше. Узнаю
лепные, величавые ворота;
в просвете -- двор широкий, разделенный
квадратами газона; посередке
фонтан, журчащий в каменной оправе,
и на стенах пергаментных кругом
узорный плющ; а дальше -- снова арка,
и в небе стрелы серого собора,
и крокусы вдоль ильмовых аллей,
и выпуклые мостики над узкой
зеленою речонкой, -- все узнаю,
а на местах, мной виденных не часто
иль вовсе не замеченных, -- туманы,
пробелы будут, как на старых картах,
где там и сям стоит пометка: Терра
инцогнита. Скажи мне, а умерших
могу я видеть?
Г о н в и л
Нет. Ты только можешь
соображать, сопоставлять явленья
обычные, понятные, земные, --
ведь призраков ты не встречал при жизни...
Скажи, кого ты вызвать бы хотел?
Э д м о н д
Не знаю...
Г о н в и л
Нет, подумай...
Э д м о н д
Гонвил, Гонвил,
я что-то вспоминаю... что-то было
мучительное, смутное...
Постой же,
начну я осторожно, потихоньку, --
я дома был, друзья ко мне явились,
к дубовому струился к потолку
из трубки дым, вращающийся плавно.
Все мелочи мне помнятся: вино
испанское тепло и мутно рдело.
Постой... Один описывал со вкусом,
как давеча он ловко ударял
ладонью мяч о каменные стенки;
другой втыкал сухие замечанья
о книгах, им прочитанных, о цифрах
заученных, но желчно замолчал,
когда вошел мой третий гость -- красавец
хромой, -- ведя ручного медвежонка
московского, -- и цепью зверь ни разу
не громыхнул, пока его хозяин,
на стол поставив локти и к прозрачным
вискам прижав манжеты кружевные,
выплакивал стихи о кипарисах.
Постой... Что было после? Да, вбежал
еще один -- толстяк в веснушках рыжих --
и сообщил мне на ухо с ужимкой
таинственной... Да, вспомнил все! Я несся,
как тень, как сон, по переулкам лунным
сюда, к тебе... Исчезла... как же так?..
Она ходила в темном. Стелла...
мерцающее имя в темном вихре,
души моей бессонница...
Г о н в и л
Друг друга
любили вы?..
Э д м о н д
Не знаю, было ль это
любовью или бурей шумных крыльев...
Я звездное безумие свое,
как страшного пронзительного бога
от иноверцев, от тебя -- скрывал.
Когда порой в тиши амфитеатра
ты взмахивал крылатым рукавом,
чертя скелет на грифеле скрипучем,
и я глядел на голову твою
тяжелую, огромную, как ноша
Атланта, -- странно было думать мне,
что ты мою бушующуы тайну
не можешь знать... Я умер -- и с собою
унес ее. Ты так и не узнал...
Г о н в и л
Как началось?..
Э д м о н д
Не знаю. Каждый вечер
я приходил к тебе. Курил, и слушал
и ждал, томясь, -- и Стелла проплывала
по комнате и снова возвращалась
к себе наверх по лестнице витой,
а изредка садилась в угол с книгой,
и призрачная пристальность была
в ее молчанье. Ты же, у камина
проникновенно пальцами хрустя,
доказывал мне что-нибудь -- Сыстема
Натурае сухо осуждал... Я слушал.
Она в углу читала, и когда
страницу поворачивала, в сердце
моем взлетала молния... А после,
придя домой, пред зеркалом туманным
я длительно глядел себе в глаза,
отыскивал запечатленный образ...
Затем свечу, шатаясь, задувал,
и до утра мерещилось мне в бурях
серебряных и черных сновидений
ее лицо склоненное, и веки
тяжелые, и волосы ее
глубокие и гладкие, как тени
в ночь лунную; пробор их разделял,
как бледный луч, и брови вверх стремились
к двум облачкам, скрывающим виски...
Ты, Гонвил, управлял моею мыслью,
отчетливо и холодно. Она же
мне душу захлестнула длинным светом
и ужасом немыслимым... Скажи мне,
смотрел ли ты порою, долго, долго,
на небеса полночные? Не правда ль.
нет ничего страшнее звезд?
Г о н в и л
Возможно,
но продолжай. О чем вы говорили?
Э д м о н д
...Мы говорили мало... Я боялся
с ней говорить. Был у нее певучий
и странный голос. Английские звуки
в ее устах ослабевали зыбко.
Слова слепые плыли между ними,
как корабли в тумане... И тревога
во мне росла. Душа моя томилась:
там бездны раскрывались, как глаза...
Невыносимо сладостно и страшно
мне было с ней, и Стелла это знала.
Как об`ясню мой ужас и виденья?
Я слышал гул бесчисленных миров
в ее случайных шелестах. Я чуял
в ее словах дыханье смутных тайн
и крики и заломленные руки
неведомых богов! Да, -- шумно, шумно
здесь было, Гонвил, в комнате твоей,
хоть ты и слышал, как скребется мышь
за шкафом и как маятник блестящий
мгновенья косит... Знаешь ли, когда
я выходил отсюда, ощущал я
внезапное пустынное молчанье,
как после оглушительного вихря!..
Г о н в и л
Поторопи свое воспоминанье,
Эдмонд. Кто знает, может быть, сейчас
стремленье жизни мнимое прервется --
исчезнешь ты, и я -- твой сон -- с тобою.
Поторопись. Случайное откинь,
сладчайшее припомни. Как признался?
Чем кончилось признанье?
Э д м о н д
Это было
здесь, у окна. Мне помнится, ты вышел
из комнаты. Я раму расшатал
и стекла в ночь со вздохом повернули.
Все небо было звездами омыто,
и в каменном туманном переулке,
рыдая, поднималась тишина.
И в медленном томленье я почуял,
что кто-то встал за мною. Наполнялась
душа волнами шума, голосами
растущими. Я обернулся. Близко
стояла Стелла. Дико и воздушно
ее глаза в мои глядели -- нет,
не ведаю, -- глаза ли это были
иль вечность обнаженная... Окно
за нами стукнуло, как-бы от ветра...
Казалось мне, что, стоя друг пред другом,
громадные расправили мы крылья,
и вот концы серпчатых крыльев наших --
пылающие длинные концы --
сошлись на миг... Ты понимаешь -- сразу
отхлынул мир; мы поднялись; дышали
в невероятном небе, но внезапно
она одним движеньем темных век
пресекла наш полет -- прошла. Открылась
дверь дальняя, мгновенным светом брызнув,
закрылась. И стоял я весь в дрожанье
разорванного неба, весь звенящий,
звенящий...
Г о н в и л
Так ли? Это все, что было,
один лишь взгляд?
Э д м о н д
Когда бы он продлился,
душа бы задохнулась. Да, мой друг, --
один лишь взгляд. С тех пор мы не видались.
Ты помнишь ведь -- я выбежал из дома,
ты из окна мне что-то крикнул вслед.
До полночи по городу я бредил,
со звездами ночными говорил...
Все отошло. Не выдержал я жизни,
и вот теперь --
Г о н в и л
Довольно!
Э д м о н д
-- я за гранью
теперь -- и все, что вижу --
Г о н в и л
Я сказал:
довольно!
Э д м о н д
Гонвил, что с тобой?..
Г о н в и л
Я долго
тебя морочил -- вот и надоело...
Да, впрочем, ты с ума сошел бы, если
я продолжал бы так шутить... Не яду
ты выпил -- это был раствор безвредный:
он, правда, вызывает слабость, смутность,
колеблет он чувствительные нити,
из мозга асходящие к глазам, --
но он безвреден... Вижу, ты смеешься?
Ну что ж, я рад, что опыт мой тебе
понравился...
Э д м о н д
Ах, милый Гонвил, как же
мне не смеяться? Посуди! Ведь это
я сам сейчас придумываю, сам!
Играет мысль моя и ткет свободно
цветной узор из жизненных явлений,
из случаев нежданных, но возможных,
возможных, Гонвил!
Г о н в и л
Это бред... Очнись!
Не думал я... Как женщина, поддался...
Поверь, ты так же жив, как я, и вдвое
живуче...
Э д м о н д
Так! не может быть иначе!
В смерть пролетя, моя живая мысль
себе найти старается опору --
земное об`ясненье... Дальше, дальше,
я слушаю...
Г о н в и л
Очнись! Мне нужно было,
что б спотыкнулся ты; весь ум, всю волю
я приложил... Сперва не удавалось --
уж мыслил я: "В Милане мой учитель
выкалывал глаза летучей мыши,
затем пускал, и все же при полете
она не задевала тонких нитей,
протянутых чрез комнату: быть может,
и он мои минует нити". Нет!
Попался ты, запутался!..
Э д м о н д
Я знаю,
я знаю все, что скажешь! Оправдать,
унизить чудо -- мысль моя решила.
Но подожди... в чем цель была обмана?
А, понял! Испытующая ревность
таилась под личиной ледяной...
Нет, погляди, как выдумка искусна!
Напиток тот был ядом в самом деле,
и я в гробу, и все кругом -- виденье,
но мысль моя лепечет, убеждает:
нет, нет -- раствор безвредный! Он был нужен,
чтом тайну ты свою открыл. Ты жив.
И яд -- обман, и смерть -- обман, и даже --
Г о н в и л
А если я скажу тебе, что Стелла
не умерла?
Э д м о н д
Да! Вот она -- ступень
начальная... Ударом лжи холодной
ты вырвать мнил всю правду у любви.
Подослан был, тот, рыжий, твой приятель,
ты мне внушил сперва чужую смерть,
потом -- мою, чтоб я проговорился.
Так, кончено: подробно восстановлен
из сложных вероятностей, из хитрых
догадок, из обратных допущений
знакомый мир... Довольно, не трудись, --
ведь все равно ты доказать не можесь,
что я не мертв и что мой собеседник
не призрак. Знай: пока в пустом пространстве
еще стремится всадник -- вызываю
возможные виденья. На могилу
слетает цвет с тенистого каштана.
Под муравой лежу я, ребра вздув,
но мысль моя, мой яркий сон загробный
еще живет и дышит и творит.
Постой -- куда же ты?
Г о н в и л
А вот сейжас
увидишь...
(Открывает дверь на лестницу и зовет.)
Стелла!
Э д м о н д
Нет... не надо... слушай...
мне почему-то... страшно... Не зови!
Не смей! Я не хочу!..
Г о н в и л
Пусти -- рукав
порвешь... Вот сумасшедший, право...
(Зовет.)
Стелла!
А слышишь: вниз по лестнице легко
шуршит, спешит...
Э д м о н д
Дверь, дверь закрой! Прошу я!
Ах, не впускай. Дай мне подумать... Страшно...
Повремени, не прерывай полета --
ведь это есть конец... паденье...
Г о н в и л
Стелла!
Иди же...
З а н а в е с
1923