Зарисовка для театра в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Елена Дмитриевна ДЬЯКОНОВА (ГАЛА).

Поль ЭЛЮАР – французский поэт, ее первый муж.

Сальвадор ДАЛИ – испанский художник, ее второй муж.

Луис БУНЮЭЛЬ – испанский кинорежиссер, друг Сальвадора Дали.

Место действия – Порт-Льигате, Испания. Дом Сальвадора Дали.

Гостиная в доме ДАЛИ. Во всей обстановке чувствуется роскошь. Причудливая мебель ярких, пестрых расцветок. В центре - большое кожаное кресло в виде ладони с разноцветными пальцами. Много всяких мелких безделушек странных, необычных форм: маски, вазы, пепельницы, статуэтки и прочее. На стенах фотографии. В углу стоит чучело медведя, обвешанное разными предметами, как рождественская елка.

ЭЛЮАР: ( обращается к зрителям) Мое имя Эжен Грендель... Я поэт Поль Элюар. Я, конечно же, француз и парижанин... (Пауза. Делает реверанс) Вы скажете, что в Париже все поэты, - и будете безусловно правы. Но я не худший из них, поверьте. Воплотить свои идеи и мечты в строчки вовсе не так просто. Мне повезло, что я встретил Андре. (Пауза) Вы знаете Андре Бретона? Он блистательный поэт. И, кроме того, великий организатор... Это он назвал наше искусство подсознания – сюрреализмом, организовал свой кружок и написал "Первый Манифест сюрреализма". Мы все тогда были молоды... (Пауза) Слишком молоды... И нам казалось, что очень важно не только творить в духе "сомнения в реальности реального", но и самим жить по тем же законам... (Пауза) Наши выставки собирали огромные толпы желающих воочию убедиться, что такое и вправду существует. Журналисты были в полном восторге... Помню в 1921 году в Париже одну из первых таких выставок... О "произведениях искусства", как таковых следовало бы забыть вообще, ибо выставка проходила в подвале галереи "О'Сан парель", в котором не было освещения, так что разглядеть экспонаты было невозможно физически... Я сидел за специальной ширмой и осыпал всех отборной бранью и неприличными ругательствами, Андре Бретон освещал выставку время от времени, зажигая спички, Луи Арагон мяукал, некоторые тужились, чтобы испортить воздух, другие играли в догонялки... (Улыбается) Это все, наверное, понравилось бы Дали... Но он в то время был подростком, пытающимся что-то изобразить в Барселоне... Да... Дали тогда еще не существовал для меня. Но именно в то время я встретил свою Хелйн... Хелйн. В нее, как мне кажется, были влюблены все мы... Для меня это было настоящее откровение. Я просто дышал ею. (Пауза) Мы стали жить вместе, и это были лучшие времена... Благодаря Хелйн я написал свои лучшие стихи... Надеюсь, вы не думаете, что я начну их читать прямо сейчас, здесь... (Обводит руками сцену) Это все равно, как если бы Дали начал показывать вам свои картины, а Бунюэль демонстрировать снятые им фильмы... Глупо. Не правда ли? Да, Хелйн была великолепна! Не знаю, все ли русские женщины таковы, но если верить почитаемому мной Достоевскому – их немало... Вместе с тем она была по западному практична и точно знала, какие из моих произведений стоит публиковать, а какие нет. И она не ошиблась ни разу... Удивительная женщина с необыкновенным вкусом и своеобразным взглядом на искусство. Кажется, она разбиралась почти во всем - кино, литературе, живописи - лучше тех, кто этим занимался. (Гордо) Но я француз! Я понимал, что такая женщина не создана для тихой семейной жизни... (Пауза). Потом я встретил Дали... Поначалу он показался мне излишне скромным и замкнутым в себе молодым человеком. Забавно, но у нас многие так думали, (пауза) поначалу, конечно... Но "джинна в бутылке" долго удерживать ему не удалось. Очень скоро стало ясно, насколько он одержим. Одержим всем, что ему попадалось: поэзией и кино, религией и мистикой, и уж, конечно, живописью. И эта его одержимость передавалась всем, кто побывал рядом с ним хотя бы минуту. И больше всех страдал я... Я разрывался между любовью к Хелйн и своим увлечением Дали. Многим это было непонятно, в том числе и мне самому... Однажды, когда мы гостили в доме Дали, я заметил, что они нуждаются друг в друге. Впрочем, не заметить этого мог разве что только слепец, да и Хелйн со свойственной ей откровенностью сразу мне сказала , что намерена остаться у Дали. Я не собирался разводиться и решил просто одолжить Хелйн ему на время... (Гордо) Я же сюрреалист! И моральная сторона этого поступка меня вовсе не тяготила. Кроме того, я, откровенно говоря, не верил в длительность их союза, уж больно разными людьми они казались... (Пауза). Время показало, что я ошибся... Хелйн, переименованная Дали в Галу, прожила с ним всю свою оставшуюся жизнь. (Пауза) Я умер намного раньше всех их и так и не увидел ни лучших картин Дали, ни блистательных фильмов Бунюэля... Дали часто рисовал мои портреты, и один из них и сейчас находится у одного богатого заморского коллекционера купленный им за приличные, надо сказать, деньги... Портрет этот не обошелся без любимых Дали кузнечиков, в данном случае у меня на подбородке, размером с полголовы. Но мне самому нравится этот портрет, уж не могу сказать, почему именно... (Пауза) Я написал немало хороших стихов, пользовался огромной популярностью, читать мои произведения одно время считалось изысканным вкусом, а за поэму "Победа Герники" и сборник "Сумей все сказать" меня наградили Международной премией Мира, посмертно, правда... Но как однажды сказал Андре Бретон, когда мы с ним ненадолго поссорились, если мое имя и попадет в мировые энциклопедии, то там будет написано примерно следующее: "Поль Элюар – первый муж Елены Дьяконовой". И уж только потом, быть может, что я – французский поэт-сюрреалист. (Пауза) Иногда мне кажется, что так оно и будет...

ЭЛЮАР медленно идет в гостиную и садится в кресло .

На сцену о чем-то оживленно беседуя, выходят ДАЛИ, ГАЛА и БУНЮЭЛЬ. ДАЛИ в ярком черно-красном халате с нарисованными крупно китайскими иероглифами, усы его набриолинены и вызывающе торчат вверх, ГАЛА в неприметной домашней одежде, БУНЮЭЛЬ одет изысканно и элегантно.

ГАЛА: Что нового в Париже, Луис?

БУНЮЭЛЬ: Париж - бурлит!

ГАЛА: И ты вместе с ним. Не так ли?

БУНЮЭЛЬ: Да, пытаюсь... (Пауза) Я встретил молоденькую актрису... Скорее всего, буду пробовать ее снимать...

ГАЛА: Она француженка?

БУНЮЭЛЬ: Конечно.

ГАЛА: Как ее зовут?

БУНЮЭЛЬ: Ее имя пока мало кому известно... Хотя мне кажется, ее ждет большое будущее... Из таких, как она, вырастают неплохие актрисы, а иногда даже и великие...

ГАЛА: Ее имя?

БУНЮЭЛЬ: Катрин Денев...

ГАЛА: ( Пожимая плечами) Да, незнакомое... Но в этих вопросах ты редко ошибаешься, Луис. Я уверена – она на самом деле станет настоящей актрисой.

БУНЮЭЛЬ: Несомненно!

ЭЛЮАР: Хелйн, мне не очень верится, что ты не скучаешь по Парижу?

ДАЛИ: Сколько раз говорить тебе, Поль, не называй ее так. Она – Галарина! Ты сам этого не видишь? (Удивленно ).

ГАЛА: Я почти всю жизнь прожила там. Перемена обстановки всегда к лучшему.

БУНЮЭЛЬ: Да, Париж...

ЭЛЮАР: Я лично не могу долго находиться вне Парижа. Мне как будто не хватает кислорода. Или там он совсем другой...

ГАЛА: Кислород для поэтов, художников, мечтателей и бродяг...

ДАЛИ: Да, по Луису не скажешь, что он из бродяг. (Улыбается )

ГАЛА: Бродяги бывают разными...

ДАЛИ: Разными. Но совершенно точно они не одеваются "от кутюр".

БУНЮЭЛЬ: Привязался ты к моей одежде! Завидуешь? (Смеется)

ДАЛИ: Чему? Мундир нужен для победы. И я не ношу штатского... Обычно я одет в мундир Сальвадора Дали!

БУНЮЭЛЬ: В таком случае на мне всегда мундир парижанина...

ДАЛИ: Кстати, об одежде... Я придумал новые модели платьев.

ГАЛА: Что за модели?

ДАЛИ: Гениальные абсолютно.

ГАЛА: И все же?

ДАЛИ: Платье с фальшивыми анатомическими деталями, соответствующими внутренним органам.

ГАЛА: Что еще?

ДАЛИ: Дополнительные фальшивые груди на спине.

ГАЛА: Великолепно!

БУНЮЭЛЬ: Такое может быть принято только Парижем.

ДАЛИ: Этому будут рады везде!

БУНЮЭЛЬ: Нет, только Париж способен выдержать любые сумасбродства.

ГАЛА: Почему?

БУНЮЭЛЬ: Потому что Париж сам такой... Он привлекает к себе творческих людей, похожих на него самого...

ЭЛЮАР: Писателей и художников, так тех прямо как магнитом притягивает... Именно в Париже они создавали и создают свои самые лучшие произведения искусства... Так было и так будет всегда... Русские и испанцы, англичане и американцы, немцы и итальянцы нашли там то, что искали.

ДАЛИ: ( С легким сарказмом) И что же?

ЭЛЮАР: Вдохновение, я полагаю...

ГАЛА : Я согласна... Произведения искусства, созданные в Париже – будут жить вечно...

ЭЛЮАР: ( Уверенно и с некоторым вызовом) Слышали? Это говорит сама справедливость!

ГАЛА: Это действительно так. За одним, правда, исключением...

ЭЛЮАР: Каким же?

ГАЛА: Если ты не Дали.

ДАЛИ: А если я – Дали?

ГАЛА: Тогда там, где Дали пишет свои шедевры, там и Париж...

ДАЛИ: Мы с Галючкой долго жили в Париже. Любой город в мире был счастлив нашему присутствию, но душа моя всегда рвалась назад, в Каталонию.

ЭЛЮАР: ( Торжественно) "Испания – страна резких очертаний, и тот, кто бросится в море сна – поранит себе ноги о лезвие бритвы"...

ДАЛИ: Чересчур напыщенно. (Фыркает )

ГАЛА: Это недостаток?

ДАЛИ: Это достоинство... Чьи это слова?

ЭЛЮАР: ( ДАЛИ) Так писал друг твоей юности Федерико Гарсиа Лорка...

ДАЛИ: Лорка? Вот он. (Достает из кармана сушеную рыбу ).

ЭЛЮАР: ?

ГАЛА: По древне-каталонски рыба означает труп.

ЭЛЮАР: ( ДАЛИ) И ты знал, что я упомяну Лорку?

ДАЛИ: ( Гордо) Дали знает все! (Потом снисходительно) Не думай о мистике, Поль, рыба была в кармане так, на всякий случай...

ЭЛЮАР: Все испанцы одинаковы...

БУНЮЭЛЬ: И чем же они, по-твоему, одинаковы?

ЭЛЮАР: Каждый испанец чуточку националистически настроенный психопат.

БУНЮЭЛЬ: Достаточно посмотреть на Дали, да?

ДАЛИ: Да, на меня стоит посмотреть! (Пауза) Порт-Льигате – самый восточный географический пункт Испании, а это означает, что каждое утро я оказываюсь первым испанцем, видящим солнце...

ЭЛЮАР: Романтично, конечно (с иронией)... Только как же быть с испанцами, проживающими в Японии, которые видят солнце каждый день намного раньше тебя?

ДАЛИ: ( Пренебрежительно) В Японии не такое солнце... Самое настоящее оно только в Каталонии.

ГАЛА: И откуда в Японии испанцы?

ЭЛЮАР: Посольство, различные представительства фирм и так, праздно шатающиеся по свету...

ГАЛА: Уж точно, испанцы – великие путешественники...

ДАЛИ: Но дальше Парижа они уезжают редко... (Смотрит на БУНЮЭЛЯ )

БУНЮЭЛЬ: Разговоры об Испании наводят тоску... Я люблю Париж, конечно, и не представляю себя ни в каком другом городе мира... Но я всегда был и останусь испанцем, и фильмы мои, снятые во Франции или даже в Голливуде, всегда будут чисто испанскими... (Пауза. БУНЮЭЛЬ надевает шляпу) Пойду я, пожалуй, прогуляюсь, подышу, так сказать, воздухом Отчизны...

ЭЛЮАР: Ты русская, я француз, но есть именно испанская пословица, отражающая как нельзя лучше все, что происходит с нами всеми...

ГАЛА: Какая именно?

ЭЛЮАР: "Как видим, так и бредим"...

ГАЛА: Бедняга, Поль... С тобой это тоже случается?

ЭЛЮАР: Значительно чаще, чем хотелось бы...

ГАЛА: Проще обо всем забыть. Не правда ли?

ЭЛЮАР: Обо всем забыть невозможно...

ГАЛА: А хотелось бы?

ЭЛЮАР: Иногда – да...

ГАЛА: ( Жестко) Нет ничего невозможного в жизни, Поль... Все зависит от стремления и воли. (Пауза) От воли, я думаю, более всего.

ЭЛЮАР: Не будь жестокой.

ГАЛА: Это не так жестоко, как тебе кажется. Просто я говорю правду. (Пауза) Почему все так не любят, когда я говорю правду?

ЭЛЮАР: Правда – понятие глубоко субъективное...

ГАЛА: ( Нервно) А я для некоторых, в последнее время, уж точно – не источник правды, а скорее наоборот, да?

ЭЛЮАР: К сожалению...

ГАЛА: Ты, как всегда, не решился сказать мне об этом прямо?

ЭЛЮАР: ( Опуская голову) Не решился...

ГАЛА: ( Раздраженно) Куда же подевалась твоя прежняя решительность?

ЭЛЮАР: По-видимому, перешла к тебе...

ГАЛА: У меня хватает и своей!

ЭЛЮАР: Я это давно знаю.

ГАЛА: ( Срывающимся голосом. Громко) Ты думаешь, я такая наивная и не замечаю всего того, что происходит вокруг меня?

ЭЛЮАР: Что происходит?

ГАЛА: ( Гневно) Поток всеобщей ненависти!

ЭЛЮАР: Это неправда, ты ошибаешься...

ГАЛА: Правда! Насколько раньше я вызывала всеобщий восторг, настолько же сейчас – всеобщую ненависть!

ЭЛЮАР: ( После долгой паузы) Ты не задумывалась, быть может, в этом всем есть и частица твоей вины?

ГАЛА: ( Кричит) Вина? Кто имеет право рассуждать о моей вине?

ЭЛЮАР: ( Тихо) Хотя бы те, кто знают тебя очень давно...

ГАЛА: ( Гневно) Пусть лучше посмотрят на самих себя!

ЭЛЮАР: Да, посмотреть на себя со стороны никогда не помешает... Жаль только, что это редко кому удается...

ГАЛА: На кого ты намекаешь, Поль?

ЭЛЮАР: Во всяком случае, не на тебя. Ты неспособна посмотреть на себя со стороны.

ГАЛА: С чего ты взял?

ЭЛЮАР: Этого не умеют большинство женщин... Такова их природа. И я слишком хорошо знаю тебя, дорогая...

ГАЛА: И что из этого?

ЭЛЮАР: Ты отгородилась ото всех огромной железобетонной стеной. Ее невозможно ни пробить, ни обойти. Но стало ли тебе от этого легче самой? Вот самый важный вопрос!

ГАЛА: ( Успокоившись) Не знаю... (Пауза) Но одно ты угадал абсолютно точно.

ЭЛЮАР: Что?

ГАЛА: ( После паузы) Мне, действительно, бывает жаль, что такая наша общая встреча невозможна в принципе...

ЭЛЮАР: Ты знаешь, кто сжег мосты...

ГАЛА: Ты не прав, Поль.

ЭЛЮАР: Он сам оттолкнул от себя всех нас...

ГАЛА: Нет. (Пауза) Это сделали вы сами, вступив с Бунюэлем в коммунисты... Я, например, когда узнала об этом, особенно не удивилась. Сюрреализм всегда стремился быть в оппозиции, просто вы выбрали не лучший путь...

ЭЛЮАР: Ты считаешь путь Дали лучшим?

ГАЛА: По крайней мере, более последовательным.

ЭЛЮАР: Дали последователен? В чем интересно? В своих высказываниях и действиях? Ты это на полном серьезе?

ГАЛА: А ты и Луис – коммунисты, это звучит серьезно?

ЭЛЮАР: Не знаю, честно говоря... (Пауза) Мне не хотелось бы лезть в дебри политики. Хотя отношение Дали к фашизму – это его прямое предательство наших идей!

ГАЛА: Идеи здесь ни при чем. Все вы дети одного отца...

ЭЛЮАР: И кто же он, по-твоему?

ГАЛА: Фрейд, безусловно...

ЭЛЮАР: То было в молодости... Сейчас многое изменилось. И, прежде всего люди. Все мы. Изменился даже Дали, просто ты этого не замечаешь┘ Или не хочешь замечать...

ГАЛА: Потому что я люблю его?

ЭЛЮАР: ( Торжественно декламирует) "Но я не говорил тебе, что ваша

Любовь есть грех: она преступной будет

В глазах лишь тех, что вас заметят в жизни".

ГАЛА: Но ведь это не твое, Поль?

ЭЛЮАР: Конечно, нет. Это "Каин" Джорджа Байрона.

ГАЛА: С каких это пор ты полюбил классику?

ЭЛЮАР: Я же сказал тебе, что многое изменилось за эти годы...

ГАЛА: И ты сам стал классиком, не правда ли?

ЭЛЮАР: И это тоже...

ГАЛА: А я, Поль? Я изменилась?

ЭЛЮАР: Ты все так же прекрасна! Годы не властны над тобой .

ГАЛА: ( Разочаровано) Раньше ты не говорил банальностей.

ЭЛЮАР: С течением времени мы всегда переходим на банальности. Банальностью становится и то, что раньше считалось верхом оригинальности. Так случается всегда... Банальность – это дитя времени и только...

ГАЛА: В таком случае, мне жаль тебя, Поль... Ведь раньше каждое твое слово вызывало бурю эмоций и толпы подражателей. Тебя носили на руках. И ты это любил.

ЭЛЮАР: В молодости такое любят все.

ГАЛА: По-моему, тут дело отнюдь не в возрасте. Ты напрасно прибедняешься. Просто я помню тебя другим...

ЭЛЮАР: А что ты помнишь?

ГАЛА: Все...

ЭЛЮАР: Мне всегда нравились твои руки в моих волосах. Они приводили меня в оцепенение и восторг. Это невозможно сравнить ни с чем.

ГАЛА: Я знаю.

ЭЛЮАР: Знаешь или помнишь?

ГАЛА: И то и другое.

ЭЛЮАР: Ты не хочешь говорить со мной об этом?

ГАЛА: Мы говорим.

ЭЛЮАР: Можно я задам тебе один вопрос?

ГАЛА: Конечно.

ЭЛЮАР: И ты ответишь?

ГАЛА: Обязательно.

ЭЛЮАР: Ты была счастлива со мной по-настоящему?

ГАЛА: Да.

ЭЛЮАР: Почему же тогда ты осталась с Дали?

ГАЛА: ( Резко) Это уже второй твой вопрос, Поль.

ЭЛЮАР: Ты и вправду не изменилась...

Интерьер гостиной по-прежнему не виден. Он закрыт свисающим сверху тем же огромным полотном. Впереди сцены стоит ДАЛИ. Он одет в ярко-красную рубашку, у которой оторван один рукав. На шее у него висят бусы из фальшивого жемчуга и огромный лангуст на веревочке. Его усы торчат в разные стороны: один – вверх, другой – вниз. Сверху брюк повязан фартук, испачканный в краске. В кармане фартука видны кисти.

ДАЛИ: ( Торжественно) Фигерас. 8 часов 45 минут утра. 11 мая 1904 год. (Пауза . Поднимает руки вверх.) Младенец наречен Сальвадором Фелипе Хасинто. Падайте на колени! Благодарите Бога! Родился Сальвадор Дали! (Пауза) Где фанфары в честь этого выдающегося события?

ДАЛИ: Я рождался и раньше, но то была первая проба меня. (Пауза) Мой брат вот кого я имею ввиду... Он умер от менингита семи лет, за три года до моего второго рождения. Мы были очень похожи. Его тоже звали Сальвадор... Это – судьба! (Пауза) Художником я был сразу. (Пауза). Когда я понял, что мир умирает, по-настоящему теряет смысл, распадается на куски, которые уже никогда не собрать воедино, а самое бессмысленное и мертвое – это фасады разума и морали, это сама эстетика и собственно человек, тогда я понял и другое: раз уж довелось жить, достойнее всего – жить сюрреалистически. Жить и творить, разумеется... Но гениальность моя сумела раскрыться в полной мере, только когда я обрел свою богиню – Галу Градиве... Святую Елену... Галарину! (Долгая пауза) Однажды вечером на балу в саду Табарен мне показали ужасно знаменитого в то время поэта-сюрреалиста. То был Поль Элюар. На балу он был с подругой, а его жена где-то в Швейцарии, покупала какие-то картины. Элюар был человек-легенда. Настоящий герой! Все были от него без ума... Я очень быстро понял, что он поэт из поэтов, милостью божьей, как Лорка. На прощание он пообещал приехать ко мне в гости летом. (Пауза) И вот лето... Я был горд тем, что такие люди, как Элюар с женой и Бунюэль, приехали в Кадакес только ради меня. Жена Элюара была утомлена поездкой, и весь ее вид говорил: "Ну и дыра, этот Кадакес!" Но уже вечером, на прогулке, я обсуждал с ней все мыслимые и немыслимые вопросы бытия и искусства... Потом я кокетничал с Элюаром. Появлялся то голый и растрепанный, то с палитрой в руке и с вот этим колье из фальшивого жемчуга (показывает колье, висящее у него на шее). Эх! Если бы еще я мог надушиться запахом козла, проходящего каждое утро недалеко от моего дома! Но все это выдавало лишь мое бешеное волнение, потому что там уже была она┘ Кто? (Пауза) Жена Элюара... ГАЛА, Галарина... Я сразу узнал ее... Когда во время прогулки я касался ее руки, все во мне трепетало... Я рассказал ей о своей кузнечиковой фобии и вообще много разной чепухи. Она слушала меня, оставаясь молчаливой... Однажды ГАЛА взяла мою руку. Я ужасающе рассмеялся нервным хохотом, который не мог контролировать. (Пауза) Но она сказала просто: "Мы больше не расстанемся". И я понял – это непременно так и будет. (Пауза) Вначале наши отношения были болезненным психопатством и истерией, но она вылечила меня, став Галой Градивой "ведущей вперед", моей Галариной! Сказала: "Забудь все, что было с тобой в прошлом. Ты станешь таким, как я хочу..." И я стал им... С тех пор я – ученик, ГАЛА – учитель. Она велит мне: "Встань и иди, ты ничего не успел"! И я встаю, иду и творю гениальное...

ДАЛИ: ГАЛА предупреждала меня, что я буду страдать в среде сюрреалистов, что надо держаться на дистанции от всех. И мой параноидально-критический метод способен на большее, чем весь кружок Бретона в целом... И она, как всегда, оказалась права. У них я столкнулся с нелепыми запретами, так мешавшими мне в семье. Разрешалось изображать кровь в любых количествах и даже добавить немного какашек. Но чисто какашки их, увы, не радовали... Напрасно я призывал на помощь курицу, несущую золотые яйца, испражняющегося золотом осла... Тогда я твердо решил: раз они не хотят говна, которое я столь щедро им предлагаю, то все эти золотые россыпи пусть достанутся мне одному. (Ходит по сцене, яростно трясет руками) И прогремел гром! И пошел золотой дождь... Так я стал богатым... Вопреки убеждению отца, что хорошее состояние можно нажить, только занимаясь юриспруденцией и уж никак не живописью. (Гордо вскидывает голову. Пауза) Перед войной мы долго жили во Франции, а когда она началась путешествовали по Америке... В то время я грезил Гитлером. В Париже я написал его столько, что хватило бы на два Лувра, но во время оккупации Франции все работы были уничтожены... Я был очарован спиной Гитлера, мягкой и пухлой. Он был абсолютным идеалом женственности. Я ощущал не просто экстаз, но и находил удовлетворение в эрекции, возникающей каждый раз, когда я думал о нем... До меня доходили слухи, что Гитлеру понравились некоторые мои работы, от них ему повеяло одиночеством, манией величия, духом самого Вагнера. Потом я написал картину о его смерти "Загадка Гитлера". Картина оказалась пророческой, и нацисты предали меня анафеме. Они не смогли понять, что я и сам не разгадал тайного смысла этой знаменитой загадки...

ЭЛЮАР: Если Гитлер завоевал бы Европу, он уничтожил бы всех истериков и параноиков вроде тебя.

ДАЛИ: Это было бы особым проявлением его любви...

ЭЛЮАР: Однако ты сбежал от этой любви в Америку!

ДАЛИ: Я прибыл туда в ореоле величия и славы!

ЭЛЮАР: Увы, не это влекло тебя...

ДАЛИ: ( Не поворачиваясь к ЭЛЮАРУ) Бретон и ты считали меня "Avida dollars" "жаждущий долларов"...

ЭЛЮАР: Но это было правдой!

ДАЛИ: Конечно.

ЭЛЮАР: Твои взгляды невозможно было не осудить...

ДАЛИ: Ты не понимаешь, Поль... В это время на руках Евы Браун в совершенно вагнеровском стиле умирал мой герой...

ЭЛЮАР: Герой? Ты опять кощунствуешь...

ДАЛИ: Отнюдь... Гитлер – великий мазохист, он развязал войну с единственной целью.

ЭЛЮАР: Какой же?

ДАЛИ: Проиграть ее и быть погребенным под ее обломками! Он самый современный сюрреалистический герой!

ЭЛЮАР: ( Презрительно) И чем же был занят ты в столь исторический момент?

ДАЛИ: Разумеется, мерил температуру. ГАЛА считала, что для этого достаточно двух минут, но я подержал еще пятнадцать, на всякий случай... Потом пил свой любимый кофе с молоком.

ЭЛЮАР: Ты неисправим! (Машет рукой и уходит )

ДАЛИ: ( Ему вдогонку) Как и ты сам!

ДАЛИ: ( Задумчиво) Далинизм все время пытаются представить как продолжение идей Ницше... Да, я искал "сверхчеловека", но им стала "сверхженщина" по имени ГАЛА... К тому же, истоки Ницше в вагнерианстве. Ницше – сын Вагнера, я – сын Ницше? (Радостно) Я – внук Вагнера!

ДАЛИ: Так лучше. Ты не находишь?

ГАЛА: ( Безразлично) Лучше... Если ты так думаешь...

ДАЛИ: А как думаешь ты сама?

ГАЛА: Я не могу сейчас думать ни о чем отвлеченном... (Пауза) Ты знаешь, мне опять снился этот сон...

ДАЛИ: Сон самое лучшее, что дано человеку, ты же знаешь, я, например, берусь за холст сразу после сна. Ибо только так можно сохранить в памяти подсознательное... После сна мозг еще не освободился от образов...

ГАЛА: Но ведь ты встаешь и по ночам.

ДАЛИ: С той же целью, разумеется.

ГАЛА: ( Раздраженно) Я не ты, не забывай об этом! И вообще, оставь меня в покое!

ДАЛИ: ( Удивленно) Что я такого сказал?

ГАЛА: ( Кричит) Ничего! Но мне осточертели все эти твои теории! Иногда хочется спуститься на землю! Обыкновенную землю!

ДАЛИ: Но сон...

ГАЛА: ( Перебивает) Мне просто приснился сон! Обычный земной человеческий сон, понятно тебе? И все!

ДАЛИ: ( Примирительно) Хорошо, хорошо... Успокойся.

ГАЛА: Я не нуждаюсь в успокоении!

ДАЛИ: Но я ужасно страдаю, когда ты нервничаешь!

ГАЛА: ( Презрительно) Ты умеешь страдать и без причин.

ДАЛИ: Зачем ты причиняешь мне боль, ГАЛА?

ГАЛА: Боль? А о моей боли ты подумал?

ДАЛИ: Меня волнует все, что связано с тобой, ГАЛА! Я не могу найти себе места. И тем более твои сны...

ГАЛА: Неужели?

ДАЛИ: Ты сама знаешь это лучше меня...

ГАЛА: Я ничего не хочу знать, отстань!

ДАЛИ: Я понял... Тебе опять снились эти двое?

ГАЛА: Да.

ДАЛИ: И что они хотели на этот раз?

ГАЛА: Как всегда – ничего... Абсолютно ничего... Мы все были в нашей гостиной и просто говорили...

ДАЛИ: Говорили? Нам уже давно не о чем говорить...

ГАЛА: Там, во сне нам было хорошо всем вместе. Но все равно мне бы не хотелось об этом думать... Прошлого не вернуть.

ДАЛИ: Ты скучаешь по прошлому?

ГАЛА: С тобой рядом – нет...

ДАЛИ: Не думай о них...

ГАЛА: Ты в этом убежден?

ДАЛИ: Из всех моих убеждений остались только два: это обретенная вновь вера в Бога и непоколебимая уверенность, что ты, моя Галарина, права всегда и во всем!

ГАЛА: Вера в Бога... Да, пожалуй, что так и есть... Ведь ты посещал даже Папу Пия ХII...

ДАЛИ: Да... И среди трехсот пятидесяти целей моего визита самой главной целью было получить разрешение обвенчаться в церкви с тобой, ГАЛА.

ГАЛА: И это было самым трудным?

ДАЛИ: Конечно... Ведь твой первый муж Поль Элюар, к нашей всеобщей радости, был еще жив...

ГАЛА: Но он и слышать не хотел о религии.

ДАЛИ: Как и Бретон, он заблуждался в этом. Еще с самого начала наших отношений я говорил им, что следует наполнить религиозно-мистическим содержанием буквально все вокруг!

ГАЛА: И ты всерьез надеялся их переубедить? Переубедить убежденных атеистов?

ДАЛИ: Атеизм – та же религия. (Пауза) Ницше тоже был атеист...

ЭЛЮАР: ( Выходя из-за полотна, скрывающего сцену) Да, ты очень последовательный представитель ницшеанства. Вот только похвалы и поощрения, адресованные самому Фридриху Ницше, в твоих устах похожи на комплименты монарха своему любимому шуту...

ДАЛИ: Смирение и целомудренность причинили жизни вреда куда больше, чем самые ужасные извращения и пороки, - так писал сам Ницше...

ЭЛЮАР: Ты считаешь всех, кроме себя, конечно, смиренными и целомудренными? А себя погрязшим в пороках... Этаким сумасшедшим?

ДАЛИ: Единственная разница между мной и сумасшедшим заключается в том, что я – не сумасшедший...

ДАЛИ: Мне плевать на сплетни Бретона обо мне. Он просто не может простить мне, что я единственный истинный сюрреалист. Единственный и последний!

ЭЛЮАР: Ты все время говоришь только о себе.

ДАЛИ: Человек наделен преимущественным правом рассуждать о себе самом!

ЭЛЮАР: Ты не открыл ничего нового... Поль Гоген говорил о "загадочных пластах духа". Его картины окружены тайной и погружены в психику людей. А Гойя, Эль Греко, Босх, наконец?!

ДАЛИ: Я знаю, ты разбираешься в живописи. Но что скажешь о Вас, о поэтах?

ЭЛЮАР: То же самое... Еще у Артюра Рембо – срастание человеческого образа с предметами: "Скелету черному соломенного стула

Они привили свой чудовищный костяк..."

ДАЛИ: Да, действительно красиво... Но помнится, когда ты был помоложе, ты считал себя и Бретона – Колумбами-близнецами, открывшими Америку в искусстве...

ЭЛЮАР: Молодости всегда свойственно считать по-другому.

ДАЛИ: А теперь ты прозрел? Боже мой! Столько метаться, искать, иногда даже находить, чтобы в итоге остаться таким правоверным...

ЭЛЮАР: Ты, как всегда, безжалостен к бывшим друзьям... Дело не в нас с Бретоном... Марсель Пруст, Цвейг, Пикассо...

ДАЛИ: ( Перебивает) Пикассо? (Пауза) У него есть родинка на мочке левого уха, в том же месте, что и у моей Галы... К тому же, Дали – по-каталонски означает "желание". У меня оно воплотилось в Галу... У Пикассо от Галы лишь репродукция ее родинки на краю уха, да и зовут его всего лишь Пабло Пикассо, такое имя может носить кто попало...

ЭЛЮАР: Любимый тобою Фрейд считал, что наиболее надежный способ вызвать ощущения тревожности – это создать неуверенность насчет представленного персонажа, является ли он настоящим существом... Потом появились Пикассо и Дали. Именно в Ваших картинах смущающая и опасная неопределенность... Кто там люди, механизмы, куклы, призраки?

ДАЛИ: Мозг Фрейда – улитка земной смерти... Мир идей Фрейда для меня то же, что мир Писания для средневековых художников или мир античной мифологии для Ренессанса... (Пауза) Впрочем, "в июле – ни женщин, ни улиток".

ЭЛЮАР: Я знаю эту испанскую поговорку.

ДАЛИ: Каждый год, в июле, я отправляю Пикассо открытку с напоминанием об этой поговорке.

ЭЛЮАР: Почему?

ДАЛИ: Этого не знает никто.

ЭЛЮАР: А ты сам?

ДАЛИ: Нет...

ЭЛЮАР: Я так и думал...

ДАЛИ: Я думал, что ты так и думал!

ДАЛИ: Первое ноября. Туссен. День поминовения усопших... (Опускает голову) Расстрелян Федерико Гарсиа Лорка. В последний раз я видел его в Барселоне за два месяца до начала гражданской войны... ГАЛА, незнакомая с ним прежде, была заворожена этим великим чудом, обладавшим клейкой, как липучка, притягательностью. Лорка, всю жизнь мечтавший о смерти, расстрелян в Гренаде... В конце своей "Оды Сальвадору Дали" Лорка, предчувствуя свою близкую смерть, просит и меня не задерживаться, уйти в рассвете сил... (Пауза. ДАЛИ поднимает голову) Но я решил не спешить с этим... Рене Кревйль – покончил с собой в Париже... В лондонском изгнании умер Зигмунд Фрейд... Двойное самоубийство Цвейга и его жены, шагнувших в пропасть где-то в Южной Америке... Смерть отца... Кончина Поля Элюара... ГАЛА... Смерть сюрреализма... Да и что я такое без Галы? (Пауза) По совершенно дикой и непонятной инерции я еще создавал какие-то полотна. Но клеймо гениальности было совершенно другим. Мои работы по-прежнему продавались за огромные деньги, много печатали и моих сочинений, но все по инерции... Мир так ничего и не понял... ГАЛА дала человечеству самое важное в этом веке. Она подарила миру Дали! (Пауза) Я пережил и Бунюэля... Мы много подтрунивали друг над другом на эту тему. Я выиграл... Правда, временами этот выигрыш представляется мне абсолютным поражением...

Сцена по-прежнему скрыта за висящим сверху полотном. Слева в углу, в легком плетеном кресле сидит ДАЛИ.

ДАЛИ: Сейчас явится Бунюэль и начнет свое заранее срежиссированное выступление. Он иначе не может... Я посижу тут в уголке, послушаю тоже... Обещаю никаких комментариев... (Прикладывает указательный палец к губам )

Из-за полотна выходит БУНЮЭЛЬ, он в светлом, очень модном костюме. Не обращая ни малейшего внимания на ДАЛИ, он садится на пол лицом к зрительному залу .

БУНЮЭЛЬ: Я – Луис Бунюэль...

ДАЛИ: Величайший в мире испанский кинорежиссер.

БУНЮЭЛЬ: ( Не поворачиваясь к ДАЛИ) Я слышал, что кто-то обещал не комментировать.

ДАЛИ: Просто я уверен, что сам ты бы этого не сказал... Но должны же все мы знать правду!

БУНЮЭЛЬ: ( Лукаво) Да, я великий испанский кинорежиссер.

ДАЛИ: ( Довольным голосом) Вот это – другое дело...

БУНЮЭЛЬ: Долгие годы, многие будущие поколения режиссеров в Испании будут сравнивать со мной... Это действительно так...

ДАЛИ: Но сравнения эти всегда будут не в их пользу!

БУНЮЭЛЬ: Скорее всего – да... Хотя я, Бретон, Элюар, Эрнст и другие мало заботились о том, чтобы войти в историю литературы, живописи или кино. Мы все в первую очередь стремились, и это было неосуществимым, но важнейшим желанием, переделать мир и изменить саму жизнь... Мы искренне верили в то, что бессознательное и внеразумное начало олицетворяет собой ту высшую истину, которая должна утвердиться на земле... (Пауза) Недаром свои собрания у Бретона сюрреалисты именовали не вечерами и уж тем более заседаниями, а вызывающим термином "sommeils" - "сны наяву". (Пауза) Мой первый фильм финансировала мать. Его идея показалась Дали сомнительной и авангардистки примитивной. Это была ожившая газета. Ожившая от первой до последней страницы... В финале газету подметал с тротуара гарсон из кафе.

ДАЛИ: Услышав это, я сказал – сентиментальная дешевка!

БУНЮЭЛЬ: (Не обращая внимания на реплики ДАЛИ) Дали предложил совсем другой сюжет.

ДАЛИ: Короткий, но гениальный!

БУНЮЭЛЬ: Как ни странно, сюжет мне понравился.

ДАЛИ: Неточно сказано. Скорее, ты был в полном восторге!

БУНЮЭЛЬ: Так вместе мы родили "Андалузский пес". (Пауза) Написали сценарий меньше чем за одну неделю, придерживаясь всего одного совместного правила: не прибегать к идеям или образам, которые могли бы быть рационально объяснены...

ДАЛИ: Открыли все двери иррациональному...

БУНЮЭЛЬ: По своей сути это была клятва верности фрейдизму... (Пауза) Кстати, Дали был единственным из современных художников, кто сумел увидеться с престарелым, больным и замкнутым в себе Фрейдом в его лондонском доме... А сам Фрейд одобрительно упомянул Дали в своем письме Стефану Цвейгу... Случай уникальный, поскольку Фрейд не имел ни малейшего представления о развитии искусства двадцатого века и не интересовался живописью вообще...

ДАЛИ: В этом он был очень старомоден...

БУНЮЭЛЬ: Так вот из Фигероса я сразу же уехал в Париж и, как обезумевший, взялся за постановку фильма. Дали приехал позже, но успел поучаствовать в постановке и монтаже. (Пауза) По вечерам мы много беседовали и, откровенно говоря, предложения Дали были великолепны... У Пьера Бачева была абсолютно такая внешность, как у героя нашего фильма. Он уже кололся вовсю. Как только фильм был завершен, Бачев покончил с собой... О нашем фильме тогда много писали. Считалось, что мы нарушили все допустимые грани в искусстве кино... Так оно и было, наверное... Студийные работники привыкли ничему не удивляться. Но наш сказал, что ему снится сон, когда он прочитал наш список необходимого для съемок фильма: голая женщина с морскими ежами под мышками, маску безо рта для Бачева и другую маску с волосами вместо рта, четырех смердящих ослов, размещенных на четырех роялях, оторванную руку, коровий глаз и три муравейника...

ДАЛИ: Я предпочел начать жизнь в Париже смердящими ослами...

БУНЮЭЛЬ: "Золотой век" - этот фильм должен был передать силу любви и запечатлеть великолепные творения католических мифов... Уже тогда Дали был одержим величием и роскошью католицизма... Он считал, что для фильма нужно побольше архиепископов, мощей и ковчегов. Особенно архиепископов в вышитых митрах среди скал бухты Креус... Мой комизм рубился Дали на корню. Он хотел несколько кощунственных образов. Причем, чтобы я вложил в это фанатизм, как в истинное святотатство... Со сценарием я уехал в Париж...

ДАЛИ: Я был страшно разочарован "Золотым веком". Фильм стал нелепой карикатурой моих идей...

БУНЮЭЛЬ: Однако фильм произвел впечатление... Особенно сцена неудавшейся любви, где неудовлетворенный партнер жадно сосет большой палец ноги мраморного Аполлона. Я тогда спешно уехал в Голливуд, наивно полагая, что меня ждут сказочные контракты... Я даже не был на премьере фильма... Тем временем в Париже разразился скандал, и префектура запретила "Золотой век"... Позднее я вырезал из "Золотого века" самые неистовые куски, не спрашивая мнения Дали. Он был в ярости...

ДАЛИ: С тех пор ты работал в одиночку, снял много других фильмов, чем оказал мне неоценимую услугу.

БУНЮЭЛЬ: ( Поворачиваясь к ДАЛИ) Какую именно?

ДАЛИ: Ты показал зрителю, от кого в "Андалузском псе" и "Золотом веке" исходило все гениальное и от кого – все примитивное и банальное.

БУНЮЭЛЬ: ( Прекращая смеяться) Лучше вспомни свои потуги снять фильмы "Удивительная история о кружевнице и носороге" и "Тачка во плоти", где героиня без ума влюбляется в тачку... Ты всерьез планировал на главную роль Анну Маньяни...

ДАЛИ: О "Кружевнице" я даже читал лекции американским студентам. Я был одет в грязные кальсоны... Все были в полном восторге!

БУНЮЭЛЬ: От лекции?

ДАЛИ: В большей степени от кальсон...

БУНЮЭЛЬ: Ты знал, что от тебя ждут чего-нибудь этакого...

ДАЛИ: Да, я не хотел обманывать их надежды. Мне понравились и их вопросы о религии. Когда один прыщавый студент заговорил о Вознесении, я тут же прервал его, сказав, что Вознесение – это подъемник. Оно осуществляется за счет веса умершего Христа... Они бурно аплодировали, как впрочем, и везде, где я выступал с лекциями и до, и после этого... Что касается кино в общем, будь я профессиональным режиссером, никогда не разрешил бы камере следить за героем фильма. Пусть стоит себе на месте. Ее, вообще говоря, можно и не включать...

БУНЮЭЛЬ: Любой диалог с Дали неизбежно переходит в его монолог. (Пауза) Спорить тут бесполезно... Не хотелось бы вступать в полемику, но что прикажешь делать зрителю?

ДАЛИ: Зритель пусть переживает, что там за кадром...

БУНЮЭЛЬ: Какая, однако, удача, что ты не режиссер...

ДАЛИ: Да, бесполезная профессия...

БУНЮЭЛЬ: Кино, о котором ты рассуждаешь, никто не стал бы смотреть!

ДАЛИ: Его стал бы смотреть я!

БУНЮЭЛЬ: Для такого человека, как ты, кино снимать не стоит.

ДАЛИ: Неужели?

БУНЮЭЛЬ: По крайней мере мне.

ДАЛИ: Для кого же ты снимаешь?

БУНЮЭЛЬ: Я? Только для себя самого.

ДАЛИ: А зритель?

БУНЮЭЛЬ: Это его проблемы, смотреть или нет. Сняв очередной фильм, я очень быстро теряю к нему всяческий интерес.

ДАЛИ: А как же дальнейшая, так сказать, прокатная судьба твоего детища?

БУНЮЭЛЬ: Она меня не волнует.

ДАЛИ: Почему?

БУНЮЭЛЬ: Потому что к тому времени новая работа захватывает меня целиком.

ДАЛИ: И так до бесконечности?

БУНЮЭЛЬ: А разве у тебя самого – не так?

ДАЛИ: Почти что...

БУНЮЭЛЬ: Так устроен мир, ничего тут не поделаешь... (Подходит к ДАЛИ) А теперь уходи...

ДАЛИ: ( Удивленно) Почему?

БУНЮЭЛЬ: Сейчас я наступлю на твой больной мозоль.

ДАЛИ: ГАЛА?

БУНЮЭЛЬ: Да.

БУНЮЭЛЬ: Когда ему было шестнадцать лет, умерла мать... А в 1929 году на выставке в Париже появилась картина Дали, на которой его рукой было написано: "Я плюю на свою мать". И отец запретил ему возвращаться домой. В том же году появилась его ГАЛА... Он освободился от памяти о матери. Появился новый кумир, который занял самое заметное место в его жизни... ГАЛА испортила Дали. Развила в нем алчность и эгоизм, разорвала одним своим появлением все прежние связи. Дали приравнял ее к Богу, хотя, на мой взгляд, она была скорее его идолом, и создавал ей бесчисленные памятники в своем творчестве. Она потакала его мании величия, склоняла к разрыву с друзьями, ревнуя его к каждому из нас... В 1934 году Дали изгнали из группы сюрреалистов, а с 1941 года все прежние друзья порвали с ним всяческие отношения. Я и Элюар все больше склонялись к коммунистам, а Дали объявил себя сторонником католицизма и монархии... Никто не мог понять – как же можно так безответственно играть с политикой, так дерзко фиглярствовать, когда на карту поставлены Убеждения. То ли безумно, то ли мудро, то ли пророчески, то ли преступно Дали стал обращаться со всеми системами убеждений только как с поводами для собственного самовыражения. И сюрреалистические парадоксы обрели пластические формы в его картинах, посвященных Ленину и Гитлеру. В эпоху гражданской войны в Испании, Мюнхенского договора, фашизма, угрозы всему человечеству позиция Дали представлялась верхом цинизма...

ДАЛИ: ( Самого его не видно) Я атаковал обезумевшую историю, обезумевший мир и разум с позиции абсолютной тотальной бредовости. И как всегда, я оказался прав...

БУНЮЭЛЬ: Это только слова... ГАЛА сделала тебя таким...

ДАЛИ: Каким таким?

БУНЮЭЛЬ: Невыносимым циником...

ДАЛИ: Если ты и вправду так считаешь, Луис, значит она, моя Галарина, сделала большое дело!

БУНЮЭЛЬ: Да, уж! Она сделала много дел... (Пауза) Интересно все же, что все вы нашли в этих русских? Вы такие разные – Элюар, Дали, Пикассо...

ДАЛИ: Только не говори мне о жене Пикассо. Она обычная русская женщина! Таких, как она – миллионы.

ЭЛЮАР: ( Выходит на сцену) Ты же ушел... Не надо мешать Луису...

ДАЛИ: Да, я ушел. Но я не обещал ему не подслушивать... Кроме того, что делаешь здесь ты, Поль?

ЭЛЮАР: Разговор зашел о моей бывшей жене, и я решил послушать. Поскольку не люблю подслушивать – пришлось выйти.

ДАЛИ: ( По-прежнему не выходя) А вот я люблю именно подслушивать... Так можно больше услышать.

ЭЛЮАР: Услышать больше, чем сказано, довольно непросто.

ДАЛИ: Таким, как ты, непросто, Поль... А я – Дали!

ЭЛЮАР и БУНЮЭЛЬ: ( Вместе) Конечно, конечно...

ДАЛИ: Что бы вы тут не сказали о ней, все – будет приторной субъективщиной! ГАЛА - совершенство! Она похожа на стройные каменные колонны Собора Святого Петра в Ватикане...

БУНЮЭЛЬ: Вот именно – каменные...

ЭЛЮАР: Не надо так, Луис. (Пауза) Русские жены часто шли за своими мужьями до конца. Вспомни хотя бы жен декабристов...

БУНЮЭЛЬ: Они шли за своими мужьями на Голгофу. ГАЛА же за тобой, Поль, и Дали на Олимп...

ЭЛЮАР: Это поверхностная оценка. И я надеюсь, ты не опустишься до элементарных оскорблений?

БУНЮЭЛЬ: Я – парижанин! И не прибегну к оскорблению женщины никогда. Но я привык говорить то, что думаю. Я уже слишком стар, чтобы пытаться меня изменить. К тому же я не слепец и вижу, что происходит вокруг.

ЭЛЮАР: Так ты считаешь, что во всех грехах только ее вина?

БУНЮЭЛЬ: Даже больше...

ЭЛЮАР: И она заслуживает оскорблений, которые ты не произносишь, возомнив себя судьей?

БУНЮЭЛЬ: Нет... Она заслуживает худшего!

ЭЛЮАР: ( Качая головой) Ты ее совсем не знаешь...

БУНЮЭЛЬ: Больше, чем ты думаешь...

ЭЛЮАР: Ты не знаешь ее так, как я.

БУНЮЭЛЬ: К счастью, я не был ее мужем.

ЭЛЮАР: А я был... (Пауза) Тоже к счастью...

БУНЮЭЛЬ: Ну и каково было жить с настоящей ведьмой?

ЭЛЮАР: Великолепно! И знаешь, Луис, ведьма – это не оскорбление, это скорее комплимент...

БУНЮЭЛЬ: Не сомневаюсь, что Дали это тоже подтвердил бы... Но это если иметь в виду вагнеровскую валькирию Бругильду. А я думаю о русской ведьме. Такой, как в народных сказках или в повестях Гоголя...

ЭЛЮАР: Абсолютное зло?

БУНЮЭЛЬ: В моем понимании – да!

ЭЛЮАР: ( Обращается к ДАЛИ) Когда я впервые увидел в твоем доме картину, наполненную экскрементами и анальными деталями, я окрестил ее "Мрачная игра".

ДАЛИ: Ты был шокирован, Поль?

ЭЛЮАР: Немного.

БУНЮЭЛЬ: ГАЛА тогда осудила твое творение со всей неистовой страстью. Быть может, даже более других.

ДАЛИ: Я взбунтовался...

БУНЮЭЛЬ: Тебе только так кажется. На самом деле ты выглядел послушным ягненком в руках пастуха. Именно с того самого дня ты стал неуемно поклоняться ей.

ДАЛИ: ( БУНЮЭЛЮ) Ты просто разозлился на меня тогда... Между прочим, видимо, по иронии судьбы именно "Мрачная игра" послужила первым толчком моему огромному финансовому успеху.

БУНЮЭЛЬ: ( ДАЛИ) Да, я был разочарован. Я приезжал специально, чтобы поработать с тобой. Но ты не мог совладать со своим безумием. Безумием по имени ГАЛА! Ты боялся даже заговорить с ней и окружил ее тысячей мелких забот: подавал ей воду, показывал какие-то дурацкие природные пейзажи, надевал ей туфли... Мы все чувствовали себя лишними с первого дня.

ДАЛИ: Но ведь это и есть настоящая любовь!

БУНЮЭЛЬ: Любовь жертвенной овцы к жрецу, готовящемуся совершить жертвоприношение...

ДАЛИ: Как, однако, точно ты подметил про овцу, Луис. ГАЛА при въезде в Кадакес увидела овчарню, она ей так приглянулась, что она купила и перестроила ее. А когда моя Галарина приходит в восторг, я ложусь спать безмерно счастливым...

ЭЛЮАР: ( БУНЮЭЛЮ) Об этом бесполезно говорить с ним...

БУНЮЭЛЬ: С ним бесполезно говорить вообще о чем бы то ни было...

ДАЛИ: ( Надменно) Тогда поговорите вдвоем. У вас это хорошо получится.

ЭЛЮАР: Так оно и будет!

БУНЮЭЛЬ: В присутствии Дали говорить вдвоем невозможно. Разве ты, Поль, не знаешь об этом?

ЭЛЮАР: Можно попробовать...

БУНЮЭЛЬ: Он все равно будет вмешиваться.

ЭЛЮАР: ( ДАЛИ) Это так?

ДАЛИ: Конечно!

ЭЛЮАР: ( БУНЮЭЛЮ) Давай говорить о чем-либо вне пределов его интересов.

БУНЮЭЛЬ: О чем, например?

ЭЛЮАР: О музыке.

ДАЛИ: Терпеть не могу музыку!

БУНЮЭЛЬ: ( ЭЛЮАРУ) Вот видишь?

ЭЛЮАР: Не обращай внимания на мелочи, Луис.

БУНЮЭЛЬ: ( Неуверенно) Постараюсь.

ЭЛЮАР: Скажи мне, почему Испания, давшая миру Гойю, Веласкеса, Сервантеса...

ДАЛИ: ( Перебивает) И Дали!

ЭЛЮАР: И Дали, конечно же, будучи еще и столь музыкальной, не родила значимого композитора? Почему вся великая музыка написана макаронниками-итальянцами, холодными, мрачными немцами, да забытыми богом русскими? (Пауза) Даже символ Испании "Кармен" - написал француз... Этому есть объяснение, как ты считаешь, Луис?

БУНЮЭЛЬ: Всему есть объяснение... Но, я думаю, ты и сам знаешь, Поль, как я отвечу – музыка, как и все искусство, не имеет национальности...

ЭЛЮАР: А как же твои рассуждения о национальных особенностях? Ведь ты не устаешь повторять, что ты чисто испанский кинорежиссер и таким останешься навсегда...

ДАЛИ: Музыка, по-моему, вообще второстепенное искусство.

ЭЛЮАР: Второстепенного искусства не бывает, ты заблуждаешься... И потом, как насчет Вагнера?

ДАЛИ: Вагнер – великий мыслитель и поэт... Мне говорили, он умудрялся еще писать и музыку.

ЭЛЮАР: Это не оригинально.

ДАЛИ: ( Не обращая внимания) Но, как и все великое, ее можно видеть по-разному...

ЭЛЮАР: Музыку видеть?

ДАЛИ: И видеть и слушать... Вот, к примеру, это...

ЭЛЮАР: "Полет Валькирий" - одна из лучших композиций...

ДАЛИ: Вы видите? Ведь это летят мухи!

БУНЮЭЛЬ: Какие еще мухи?

ДАЛИ: Мухи Порта-Льигате! (Поднимает вверх указательный палец). Прислушайтесь, как они жужжат... Только из мух Порта-Льигате получаются настоящие далинистские мухи...

БУНЮЭЛЬ: Далинистские мухи? Это те, которые садятся только на твое дерьмо, Сальвадоре? Мне приходилось слышать эту твою теорию, обо всех далинистских насекомых... Но при чем здесь Вагнер?

ДАЛИ: Вагнер – провидец... Вы знаете, что сказал Джузеппе Верди, когда впервые услышал увертюру к "Тангейзеру "?

ЭЛЮАР: И что же?

ДАЛИ: Он грохнулся в обморок, а когда пришел в себя, сказал лишь два слова, кстати, после этого он не говорил несколько суток вообще...

ЭЛЮАР: Так что это были за два слова?

ДАЛИ: Верди сказал: Вагнер – безумец!

На сцене стоит кровать, на ней сидит только что проснувшаяся ГАЛА. Она зевает и потягивается. Ее ночная рубашка смята, волосы растрепаны. Выходит ДАЛИ с подносом, на котором стоит кофеварка и одна чашка. Садится на кровать рядом с ней. Целует ее нежно в щеку. Сам он в рабочей одежде, руки испачканы в краске, по всей видимости, он только что из своей мастерской.

ДАЛИ: Ты хорошо спала?

ГАЛА: ( С досадой) Да, но мне опять снился сон.

ДАЛИ: Что же тебе приснилось на этот раз, ГАЛА?

ГАЛА: ( Резко) Мне приснилось, что я сплю и вижу сон...

ДАЛИ: И что в нем?

ГАЛА: ( Пожимая плечами) Я не помню...

ДАЛИ: Это был кошмар?

ГАЛА: ( После недолгих раздумий) Вряд ли...

ДАЛИ: Ну и прекрасно... Попей кофе, а я пойду еще немного поработаю, пока все не выветрилось из головы...

ГАЛА: Пока не выветрилось из головы... Легко так говорить, когда его сны яркое подтверждение болезни этого мира. Мир болен жестокостью и извращенной чувственностью. Людей волнуют лишь убийства и секс... Сон и явь, бред и действительность перемешаны и неразличимы... И невозможно понять, где они смешались сами по себе, а где были увязаны между собой рукой гения... Я часто задаюсь вопросом, что делаю я, парижанка с русскими корнями, в этом испанском захолустье? Но Дали – младенец, который нуждается в постоянной няньке... И эта нянька я! (Пауза) До войны мы много жили во Франции и США, теперь же основались в Порт-Льигате, как мне представляется, навечно... Нет, я не жалуюсь на судьбу, подобно большинству женщин, особенно русских. Не жалуюсь – потому что жаловаться мне не на что... Моя жизнь получилась необыкновенно наполненной событиями, искрометной и временами фантастической... Я долго жила в самом лучшем из городов мира. Была там счастлива, любима, любила сама. Была женой самого элегантного француза в мире. Мне он посвящал свои необыкновенно популярные строки... В меня тайно и явно были влюблены все его друзья. Я купалась в роскоши и атмосфере всеобщей любви и праздника под названием – жизнь. Я лично знакома почти со всеми великими художниками и поэтами этого века... Такое выпадает на долю не каждой женщины! Потом все внезапно рухнуло... Или наоборот, родилось... Этого теперь уже не скажет никто. В общем, я встретила Дали... Встретила и поняла, что уже не смогу без него, как, впрочем, и он без меня. Это не было любовью. Это было что то неизмеримо большее, я бы даже сказала глобальное, ибо наша встреча изменила не только жизнь нас двоих, но и все вокруг нас. Все без исключения... Дали... Мой Дали... В восемнадцать лет он поступил в Высшую школу изящных искусств в Мадриде и там, вплоть до своего второго и окончательного исключения, за дерзость, конечно, предавался лишь двум страстям... Этими страстями были два самых выдающихся человека, живших тогда рядом с ним – Федерико Гарсиа Лорка и Луис Бунюэль... Потом Дали попал на благодатную парижскую почву. Его признали не сразу, и он пережил там самую тяжелейшую депрессию. (Пауза) Любопытно, но то же самое произошло в Париже за двадцать лет до этого с молодым Пикассо... Но Дали быстро мужал как художник... Он умел схватывать все на лету. Бессознательное Юнга и подсознательное Фрейда – обрели в его картинах настоящую зримую плоть. Чудовищным хаосом образов, потоком монстров, парадоксальным смещением смыслов он смог выразить безумие мира. И мир, потрясенный его гением, оказался не готов к такому событию, как Дали! (Пауза) Однако, живший в разные времена в разных странах, он до мозга костей остался испанцем. И дарил миру образцы чисто испанской культуры... Культура убийственного, доведенного до крайности и абсурда испанского парадокса и Дон Кихот как одна из масок Дали, быть может, более важный урок для Испании, нежели порождения туманной, мечтательной и жестокой Германии в виде идей Вагнера и Ницше или идей одного из самых проницательных и самых пугающих умов Франции – маркиза де Сада... Именно этих троих Дали и читал, и почитал, и вел с ними споры в своих картинах, неизменно оказываясь в правоте. (Пауза) Вот так и всегда в этом мире, мужчины говорят о себе, а их жены о них... Я такая же, как все. Это Дали сделал из меня свою Галарину. Но его болезненному восприятию нужно было существо, которому он должен поклоняться. Этим существом стала я. Я не поощряла его в этом, как думают многие. Любой женщине нравятся похвалы, комплименты, дифирамбы... Я в восторге от того, что все женские образы, все до одного, Дали рисовал с меня. Мое изображение красуется в лучших галереях и частных коллекциях всего мира. А такие картины, как "Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения", "Атомная Леда", "Галадалидизоксирибонуклеиновая кислота" или "Распятие" знают в мире практически все. Какой, скажите женщине, это было бы неприятно? (Пауза) Однако разрыв Дали со старыми друзьями почти все связывают со мной. И если такие люди, как Бретон или даже мой первый муж Поль Элюар, впрямую об этом не говорят, то другие, Луис Бунюэль, к примеру, в открытую обвиняют меня в подстрекательстве к разрыву. (Пауза) У Дали был шанс помириться с Бретоном. Однажды мы все вместе оказались одновременно в Америке. Дали созвонился с Бретоном и назначил ему встречу. Они были значительно взрослее к тому времени и наверняка смогли бы поладить, пусть даже и не так, как в молодости. Но Дали на встречу не явился, и кроме того, в тот же день дал интервью журналистам, где произнес свою знаменитую фразу: "Сюрреализм – это я!" Бретон был в бешенстве... (Пауза) Потом, когда Дали стал много получать за свои картины, многие, уж и не знаю, из каких чувств и побуждений, стали обвинять его в алчности, а меня в том, что я, а ни кто другой привили ему это. Назвать бывших друзей просто завистниками я не могу, ибо это не так... Со временем я, кажется, поняла, в чем дело. Они злятся на Дали за его индивидуализм, но одновременно любят его и, любя, ревнуют... Не в силах ненавидеть Дали, они переносят это чувство на ту, что все время рядом с ним. Я – громоотвод Дали? (Пауза) Но, вспоминая иногда наши совместные встречи, споры, открытия, я как самая обычная обывательница, грущу об ушедшем... Грущу и злюсь на Дали за его склонность к уединению. Я же все-таки парижанка! (Пауза) Однажды, не знаю, что на меня нашло, я встала ночью, взяла икону Божьей матери и стала молиться. Я просила богоматерь дать ответ моей душе: в чем смысл моей жизни, в чем мое предназначение. Это было на кухне. Внезапно дверь отворилась, вошел Дали, заспанный и взлохмаченный. Он сказал: "Твое предназначение – это я". И ушел, закрыв за собой дверь. Он не мог слышать моего вопроса, ибо я молилась молча, про себя... Я села на пол и проплакала до утра. Утром мы оба сделали вид, что ничего не произошло... Наверное, это так и есть – ничего не произошло. Но и сейчас, когда я вспоминаю тот день, не могу сдержать слез...

ГАЛА: Почему меня все не любят?

ДАЛИ: Я – обожаю тебя... Ты, моя Галарина, все прекрасней и прекрасней... Зачем тебе думать обо всех людях? Знаешь, все люди в мире делятся на три вида...

ГАЛА: ( Раздраженно) Любишь ты все делить, составлять разные таблицы... Какие еще виды?

ДАЛИ: Первые – самые главные люди на свете. Это ГАЛА и Дали! Потом идет один Дали. А на третьем месте – все остальные, разумеется, включая и нас двоих...

ГАЛА: Это не ново.

ДАЛИ: Конечно, нет.

ГАЛА: А как быть с надеждой?

ДАЛИ: Надеждой на что?

ГАЛА: На все...

ДАЛИ: Ты потеряла надежду?

ГАЛА: Не знаю...

ДАЛИ: Надежду терять опасно... Еще Ницше писал, что крепкая надежда куда лучше стимулирует жизнь, чем ставшее реальностью счастье.

ГАЛА: Я не уверена в реальности моего счастья...

ДАЛИ: Это просто великолепно! Не верь в реальность никогда!

ГАЛА: Ты забываешь, что я всего лишь женщина, и, как у всякой женщины, у меня есть сомнения. Ведь я не такая холодная и железная, как думает Бунюэль!

ДАЛИ: Плюнь на то, что думает Бунюэль, как и на все другое, о чем думают люди на Земле... Мы выше всего этого. Есть только ты и я, больше ничего!

ГАЛА: Но меня последнее время мучают сны...

ДАЛИ: Сны не мучают, ГАЛА, они зеркало нашей жизни...

ГАЛА: Я боюсь этого зеркала...

ДАЛИ: Не надо бояться.

ГАЛА: Ты уверен?

ДАЛИ: Абсолютно! Что тебе снилось в этот раз, дорогая? Опять, что ты спишь и видишь сон?

ГАЛА: Да...

ДАЛИ: И что же происходило с тобою в том, втором сне?

ГАЛА: В нем (пауза) – я спала...