Наталье Абельской
Ночь. Невидимые голоса на лестнице.
СПЯТЕЦ: Ступенька.
ВИРХОВ: Благодарю.
СПЯТЕЦ: Ступенька.
ВИРХОВ: Повторно благодарю.
СПЯТЕЦ: Ступенька.
ВИРХОВ: А сколько всего ступенек на этой лестнице?
пауза.
СПЯТЕЦ: Думается, четырнадцать.
ВИРХОВ: И ты точно знаешь, что их четырнадцать? Иначе говоря, ты вполне уверен, что ступенек в ней именно четырнадцать, а не, скажем, восемнадцать, или одиннадцать, или - девять?
СПЯТЕЦ: Совершенно точно.
ВИРХОВ: Четырнадцать. Следовательно, от четырнадцати отнять три. Будет... Странно, будет как раз упомянутое уже одиннадцать.
СПЯТЕЦ: Пойдем.
ВИРХОВ: Да. И "вперед через могилы", как сказал Гете. Хотя - ступень похожа скорее на плиту, чем на земляную яму. (пауза) Я против войны. и не люблю посмертного окопного братства. Однако, надо это как-то преодолеть. Возьми меня за руку. Одиннадцать могильных плит.
поднимаются. Принимают форму.
ВИРХОВ: Пришли?
СПЯТЕЦ: Да. Лестничная площадка.
ВИРХОВ: Лестничная площадка. А это лунный свет?
СПЯТЕЦ: Лунный свет.
ВИРХОВ: Красивый лунный свет. В сумасшедшем доме я не видел лунного света. Такого света.
СПЯТЕЦ (зовет): Гарц!
ВИРХОВ: Как будто отрастил себе в темноте глаза. Впрочем, человеческая любовь суетна. Это отражается в глазах и манере речи. В сумасшедшем доме я устал от суетности любви. (пауза) А ведь он похож на бальное платье Золушки. Перекинутое через перила бальное платье Золушки. А?
СПЯТЕЦ: А?
ВИРХОВ: А вот и хрустальный башмачок.
нагибается.
ВИРХОВ: Какая краля, неизвестная желанная незнакомка, бесплотная незнаемая Дульсинея больной мечты оставляет здесь такие очаровательные призраки? А вот и настоящая шпилька. Как ее зовут?
встает.
СПЯТЕЦ: Я не помню, как ее зовут.
ВИРХОВ: А как его зовут?
перевертывает руку.
звон.
ВИРХОВ: Смотри, а он как будто бы действительно был. Так как зовут нашего ночного самаритянина?
СПЯТЕЦ: Его зовут Гарц. Гарц. Такая фамилия.
ВИРХОВ: Хорошая фамилия. Я люблю хорошие фамилии. В сумасшедшем доме были скверные фамилии: Свиньин, Лысый, Крестовоздвиженский...
СПЯТЕЦ: Гарц! пауза.
ГАРЦ (невидимый): Да-да?
СПЯТЕЦ: Наконец-то, Гарц!
В темноте выказывается ГАРЦ .
ГАРЦ: Я вижу, за мной пришли?
СПЯТЕЦ: В смысле?
ГАРЦ: Как же... Человек в шинели, в ночное время...
ВИРХОВ: А за вами когда-нибудь действительно приходили в ночное время?
пауза.
ГАРЦ: Нет.
ВИРХОВ: Тогда почему вы шутите? Так не шутят. О таких вещах говорят серьезно. Когда за нами приходили санитар и врач, мы переставали быть людьми. Мы были геологическими пластами боли. Кстати, вы похожи на Христа. У вас тоже не хватает лицу синяков, кровоподтеков и трупных пятен. Однако вы не Христос?
ГАРЦ: Осторожно, тоже не шутите этим!
пауза.
ВИРХОВ: Однако вы не Христос?
ГАРЦ: Я? Нет.
ВИРХОВ: Тогда зачем ему такое лицо?
СПЯТЕЦ: Зачем?
ВИРХОВ: Затем, что он завидует человеческому страданию. Такие лица были у нас в сумасшедшем доме. Они естественны. Они были у нас ночью. Во время сна. Под огнем ночных прожекторов станции. Мы называли себя "мученики светотени". От Рембрандта. Не люблю его. Он не понимал наши лица. Хотя и рисовал их. Живые, ночью мы с полным правом назывались большевиками.
ГАРЦ: Так вы...?
ВИРХОВ: Большевик. Узнается по лицу. Он - не был в сумасшедшем доме. Но у него - мертвое лицо из сумасшедшего дома. Большевицкое лицо Христа. Он завидует.
ГАРЦ: Что же мы стоим на лестнице?
отступает в дверь.
ВИРХОВ, СПЯТЕЦ.
ВИРХОВ: Теперь - я благословляю свою братскую могилу. Хотя не знал, как отделаться от нее в ней. Я благословляю хрупкость моего организма, давшего сбой. Я лечился воздухом свободы сумасшедшего дома. Дурак, в свободном воздухе я мечтал о воздухе леса. Он не настоящий. Теперь - я в нем задыхаюсь.
расстегивает пуговицу.
ВИРХОВ: Все. Все ненастоящее. Кроме нас.
СПЯТЕЦ: Это неправда.
ВИРХОВ: Правда. Живой, ты, мой друг, похож на призрака. Ты еще не человек. Тень. А жизнь и душа призрака, прости, все-таки дешевле булавки.
СПЯТЕЦ: Это не похоже на мысль Гамлета.
ВИРХОВ: А это не мысль Гамлета. Это моя мысль. Где я был, меня подняли в нее за волосы. Спасибо.
СПЯТЕЦ: Но ведь это были все-таки палачи.
ВИРХОВ: Какая разница кто.
СПЯТЕЦ: И это мысль - тоже все-таки палача.
пауза.
ВИРХОВ (серьезно): Палач добрый слабый человек, который хочет быть счастливым и любимым. Потому он палач. Его мысль добрая. Нет. Не сейчас. Я был палач, когда играл на лестнице лунным светом. Да.
СПЯТЕЦ: Зачем ты обнял меня в воротах сумасшедшего дома?
ВИРХОВ: Прости?
СПЯТЕЦ: Кем ты тогда был? Тоже палачом?
ВИРХОВ: Нет. Просто я еще не отдохнул после пытки. Пусть даже и благотворной. Поверь, я хочу любить. Но я хочу любить по другому. Я мечтаю об ином, особенном свете глаз. Счастьи, непонятном призракам. И я буду любить. Друг мой, я обязательно полюблю. Я полюблю и буду любить, как хочет то, что наверно и называется в нас "человеческая душа".
пауза.
СПЯТЕЦ: Благослови Бог тебя всегда держаться этой надежды.
ВИРХОВ: Держусь ее. Только не надо крестить меня. (шепотом) У него плохое лицо. А я люблю белокурых и голубоглазых.
входит к ГАРЦУ.
СПЯТЕЦ. Невидимые голоса ГАРЦА и ВИРХОВА в темноте.
ГАРЦ: А я, хе-хе, прошу простить, думал, что вы действительно выходите не в себе.
ВИРХОВ: Хе-хе. Я тоже прошу простить. Я думаю, что выхожу в себе полностью.
пауза.
ГАРЦ: Вы умнейший человек!
ВИРХОВ: Да. Я не жалуюсь на ум. Спятец подтвердит, что я на него не жалуюсь.
СПЯТЕЦ: Он действительно не жалуется!
ГАРЦ: Хе.
ВИРХОВ: Хе-хе.
ГАРЦ: Покажите человека умнее вас. Покажите, и я чистосердечно соглашусь с вами. Но сначала поищите человека умнее вас. Признаюсь, я пока еще не встречал ничего подобного.
ВИРХОВ (серьезно и печально): Я тоже пока не встречал ничего подобного.
ГАРЦ: Хе-хе.
ВИРХОВ: Я хорошо знаю, о чем вы думаете. Вы думаете, почему я не сумасшедший. Это секрет. Но я его открою. Дело в том, что мир как бы спит. И я часть сна. Пусть я кажусь странным, но странен сон, а которые не спят - сами настоящие сумасшедшие. Им нет места. Они выпали из сна. Их кожи, шкуры, пойдут на музыкальные инструменты.
ГАРЦ: Сегодня утром - я приготовил для вас подарок.
ВИРХОВ: Ну?
пауза.
ГАРЦ: Это голубая роза.
пауза.
ВИРХОВ: Я не вижу цвет. Темно. Она - мокрая.
ГАРЦ: Я держал ее в тазу.
ВИРХОВ: В тазу?
ГАРЦ: Жаль, что вы не видите ее цвет. Она похожа на небо..
ВИРХОВ: Небо может быть не обязательно голубым.
СПЯТЕЦ: Жаль, что он все-таки не сумасшедший. А ведь он не сумасшедший. Он не сумасшедший. Он и не был сумасшедший.
ВИРХОВ: Поди сюда! Посмотри, она действительно голубая?
СПЯТЕЦ: Сейчас. Иду.
оставляет лестничную площадку.
Маленькая комната при свече.
ВИРХОВ: Я умирал почти каждый день. Я оставлял труп на своей койке каждое утро. Тем страшнее было видеть окончательную смерть близкого или постороннего. Я чувствовал странное преимущество передо мной мертвых. Понимал возвышенность убитых, как бы видя божественную руку на голове мертвеца. Так еврейская песенка, живая, плыла в дыму погаснувших крематориев над мертвой разоренной Германией.
ГАРЦ: И вам не жаль эти сотни тысяч сожженных заживо?
ВИРХОВ: А - вам?
пауза.
ВИРХОВ: Дело в том, что Бога можно любить по разному. Когда слишком любишь Бога - убиваешь для того, чтобы Бог, стоя у убитого, был одновременно рядом с тобой.
СПЯТЕЦ: Я не понимаю этого.
ВИРХОВ: Нет? пауза.
СПЯТЕЦ: Я даже не хочу этого понимать.
ВИРХОВ: Жаль. Ведь я думал, ты поймешь. Ведь я вижу в этом истреблении странное, самоубийственное величие германской нации. Ведь ты был мой друг. Ведь меня понимает Гарц. Слабодушные немецкие мальчики были влюблены. Это был их стыд. Стыдясь, они сталкивали живьем женщин в рвы с подожженной нефтью. Евреи никого не любили. Поэтому их врачи убивали стариков и больных перед немецкими акциями.
СПЯТЕЦ: В кого же они были влюблены?
ВИРХОВ (беспомощно): В Лорелею.
СПЯТЕЦ: Хороши немецкие мальчики! Хороша любовь! Впрочем, я, наверное, не понимаю. Ведь я не влюблен. Я не влюблен ни в какую женщину. Я не влюблен ни в одну из них. Если бы она была куклой, я бы стал куклой. Если бы она была еврейкой и должна была сгореть, я бы сгорел вместе с нею. Если бы она была призраком, я бы стал призраком.
ГАРЦ: То есть ты действительно влюблен?
СПЯТЕЦ: Да. Влюблен.
ГАРЦ: А ведь я знаю, в кого ты влюблен.
ВИРХОВ: Когда-то это было и мое желание. То есть стать призраком. Моя юношеская натура. Но теперь моей натурой стало оставлять призраков. Я оставил призрак в воротах сумасшедшего дома. Я оставил призрак на черных ступенях лестницы. Я оставил призрак играющим лунным платьем Золушки на площадке. Я оставил призрак смотреть на голубую розу. Поэтому сейчас меня как бы двое. Когда я встану, второй останется у этого стола, невидимо двигая губами и перечисляя оставленные призраки. Это моя тайная свобода. Это моя борьба.
ГАРЦ: Борьба?
ВИРХОВ: Да. (пауза, отрешенно) Пусть он извинится передо мной за оскорбление уже мертвых германских мальчиков. Ведь он сам не жив.
СПЯТЕЦ: То есть я не сплю.
ВИРХОВ: Ты не спишь. Не жив. До сумасшедшего дома у меня была странная возлюбленная. Я не мог поймать ее души. Мыло, вытопленное из ее тела, получило бы от нее больше души, чем моя любовь. Я всегда хотел иметь дом и пруд. Круглый, немного с тростниками по берегам. В пруду должны были плавать лебеди. Я бы плавал среди них. (пауза) Ей не нравилась моя мечта. Но я помню ее свадьбу. Я смотрел на нее издалека. В подвенечном платье она была похожа на проданного холопа. О чем думала та молодая бестия в распахнутом пиджаке, ее жених, намурлыкивая на раскачивающемся причале нацистский вальсок? Я хорошо помню его мелодию. Я часто напеваю ее, когда хочу стоять в распахнутом пиджаке рядом с такой же девкой, похожей на проданного холопа. Туманный причал будет покачиваться. Гости будут напевать вальсок. Но это будет не та свадьба и не та музыка.
пауза. ГАРЦ встает.
ГАРЦ: Вам нужна девушка?
ВИРХОВ: Не всякая. Далеко не всякая.
ГАРЦ: Но какая?
СПЯТЕЦ: Гарц...
ГАРЦ: Не перебивай.
пауза.
ВИРХОВ: Я видел шпильку на лестнице. Я видел похожий на прозрачное свадебное платье лунный свет. Я разбил потерянную хрустальную туфельку. Она ваша. Вы не отдадите ее мне.
пауза.
ГАРЦ: Однако вы не знаете секрета ее души?
СПЯТЕЦ: Гарц!
ГАРЦ: А я знаю секрет ее души. Ее душа не похожа на свои разбросанные по лестнице призраки. Она отравлена газом германских отработавших душегубок.
СПЯТЕЦ: Гарц!
ГАРЦ: Ее душа хотела бы умереть с отравленными, сожженными и расстрелянными, но она опоздала родиться, чтобы умереть с ними. Сделать душу половой тряпкой напевающего тот самый цепенящий вальсок будет для нее блаженным наказанием за мучительную невозможность войти в газовый шатер.
СПЯТЕЦ: Гарц, ты хуже дьявола. Ты и есть самый настоящий дьявол. Вирхов, прости меня. Я в долгу перед немецкими мальчиками. Они любили Лорелею. Их мучал стыд. Им надо было видеть Бога рядом с собой. Я не имел никакого права осудить их.
ВИРХОВ: Теперь в тебе появились человеческие черты. Я рад всегда простить искреннее заблуждение. Мне кажется, ты уже не призрачен.
СПЯТЕЦ: Мне невероятно больно и стыдно.
ВИРХОВ: Спасибо. Теперь у меня есть первый живой друг. Гарц, ведь все мои друзья умерли.
обнимает СПЯТЦА.
ГАРЦ: И вы хотите, чтобы они снова жили в нашем новом, пока еще смутном сне?
ВИРХОВ: Да.
ГАРЦ: Так это и есть ваша борьба?
ВИРХОВ: Да.
ГАРЦ: Они еще споют вам ваш вальс перед вашей свадьбой. Они еще будут, вставшие из мертвых, белокурые, в распахнутых пиджаках, рядом с вашей молодой женой раскачиваться на пристани.
СПЯТЕЦ: Только не показывай ее ему! Хотя нет, покажи ее ему. Я тоже хочу посмотреть на ее лицо. Я, наверное, забыл его.
ВИРХОВ: Так она - здесь?
ГАРЦ: Здесь.
взяв свечу, наклоняется над темным диваном, над невидимым телом.
ГАРЦ: Ну? пауза.
СПЯТЕЦ: Смотри, у нее дрожат ресницы. Как они дрожат у нее! Что ей снится? Зачем они дрожат, дрожат так?
ВИРХОВ: Оставь. Я сам вижу, что она действительно красивая.
Лестница. Раскрытая дверь. ГАРДАШНИКОВ, СПЯТЕЦ.
ГАРДАШНИКОВ: Уходи.
пауза.
СПЯТЕЦ: Как же я уйду? Что ты говоришь?
ГАРДАШНИКОВ: Уходи. И не приходи. Больше. Я жду тебя об этом сказать.
пауза.
СПЯТЕЦ: Но ты хотя бы выслушаешь меня?
ГАРДАШНИКОВ: Нет. Мне противно тебя выслушать. Мне противно даже говорить с тобой. Я хотел, чтобы ты оказался сном. Но ты не сон. Хотя жаль, что ты не сон. Ты мерзавец.
СПЯТЕЦ: Это совершенная неправда.
пауза.
ГАРДАШНИКОВ: Как же это неправда? Разве это не ты продал за объятья мрази мою сестру, выхваливая стыд и палаческие добродетели германских мальчиков? (поднимает палец) Нельзя показывать возлюбленную во сне. Нельзя. Даже если с ней спишь не ты. Даже если с ней спит Гарц. Нельзя показывать ее вздрагивающие ресницы.
Из дверей выходит СМИЛГА.
СМИЛГА: Странно, он похож на больную рыбу с лохматой и сползающей чешуей.
ГАРДАШНИКОВ: Это чисто нравственная болезнь. Она похожа на проказу и смешивается из слабодушия и низости. Это непереносимые нормальному человеку угрызения сердца подручного насилующих погромщиков, переживающего, что он держит за ноги вздрагивающую жертву. Этому нельзя сочувствовать. Нельзя жалеть. Это совершенно неизлечимо.
СМИЛГА: Да кто ж сочувствует? Я не понимаю только, почему он не покончит с собой? разводит руками.
пауза.
СПЯТЕЦ: С собой? Вы когда-нибудь были в кукольном театрике в одном из проходных дворов здесь, совсем рядом с вашим домом? У них хорошие куклы и вполне профессиональная музыка. Я люблю сидеть у их самых бело-пунцовых ширм. Актеры часто заговаривают со мной. "Привет". "Привет". "Неужели наши балаганы такие грустные?" "А я люблю тоску этого призрачного веселья". У одной актрисы очень молодое испитое лицо и подстриженные рыжие волосы. Один еврей пишет для них забавные, в плохих стихах, тексты перемежающих нелепые диалоги песен. Сделанный из пакли палач с напомаженными холстяными щеками бьет потаскуху. Очень важно, что она кричит. "Сильней, сильней охаживай меня! От одной мысли, что я истекаю кровью от твоих ударов, у меня голова идет кругом; только не щади меня, не щади меня, не щади меня!"
ГАРДАШНИКОВ (в глубокой задумчивости): Иногда, там, я кажусь себе почему-то одной из них. Впрочем, тебя это совершенно не оправдывает.
СПЯТЕЦ: Что ж, может быть и не оправдывает. Но я тоже кажусь себе этой извивающейся потаскухой под кнутом. И пускай я буду держать на последях ноги девки, которую насилуют, но я доиграю роль. Я боюсь самоубийства.
СМИЛГА: (присвистывает).
пауза.
ГАРДАШНИКОВ: Ты давно уже сделан из того же материала, что твои сны. Ты вывалился из мира. Где был ты, когда меня, нас, там, поднимали за волосы в свободу?
СМИЛГА: О чем, что, сделанный из своего же сна, он может ответить? Что ждал вас у стены тюрьмы и в распахнутых воротах сумасшедшего дома, когда вы выйдете?
СПЯТЕЦ: Вы можете унизить меня. Я этого заслужил. Вы можете втоптать меня в грязь. Я стою этого. В мои легкие не закачивали этот воздух. Я даже могу понять, что поднять к небу может и святой, и палач. Просто палачей больше. Вообще, палач добрый слабый человек, который хочет любить и быть счастливым и любимым. Он кормит белок. Он любуется лунным светом. Он способен прочесть стишок между двумя казнями. Он не смеет, не имеет сил коснуться спящей возлюбленной, видя только ее вздрагивающие ресницы. Наверно, я сам похож на палача.
СМИЛГА: Не на палача. Совсем не на палача. С палачом ты не имеешь ничего общего. Повторяю, ну просто никаких сходных черт. Полное отсутствие родства. Но зато я вижу что-то другое.
сжав кулак, шевелит двумя выставленными пальцами.
СПЯТЕЦ: Оставьте меня. Я согласен быть ослом, лошаком, свиньей, жрущей поросят. Я согласен быть любым безмозглым животным.
СМИЛГА: Я вижу только лохматую чешую.
пауза.
ГАРДАШНИКОВ: Ступай. Можешь переговорить со своей девкой. Вообрази себе ее холопскую свадьбу.
СМИЛГА: Ведь ты это, мне немного кажется, заслужил.
СПЯТЕЦ: Чем?
ГАРДАШНИКОВ: Тем, что ты гниешь заживо. Тем, что ты палач. Тем, что ты любил ее.
СМИЛГА: Только не ухватывай ее за ноги раньше времени.
СПЯТЕЦ: Смилга...
СМИЛГА: Ты что, хочешь сказать, что я хуже дьявола? Я не хуже дьявола. Я не дьявол. Я обыкновенный человек.
СПЯТЕЦ: Ты? (пауза) Вы?
ГАРДАШНИКОВ: Беги к ней, пока я не спустил тебя с лестницы!
СПЯТЕЦ отступает в дверь.
СМИЛГА, ГАРДАШНИКОВ.
СМИЛГА: А ведь он смешной. Он действительно смешной. Любит. Гардашников, ведь он по настоящему ее любит. И когда я наконец создам свою странную, диковинную, совершенно безумную машину, которая остановит вращение звезд и разрушит плывущие в тумане хоры светил, свой великий магистерий, или хотя бы найду способного создать такую машину механика, меня будет терзать только бесконечная тоска о том, что в этой пустоте на месте вселенной останется лишь один единственный человек, способный любить, вызывающий к себе отвращение и жалость, лишенный простого дара говорить, не имеющий даже недоступной жалкой возлюбленной. Один единственный одинокий маленький человек. Я.
пожимает обеими руками кисть поднявшегося по лестнице ВИРХОВА, за которым виден поднимающийся ГАРЦ.
ТРОПАРЕВА, СПЯТЕЦ, стоя за ее плечами.
ТРОПАРЕВА: Хорошо, что ты закрыл дверь. Прижавшись к ней, я слушала тебя там. Сейчас Смилга пожимает руку Вирхову. Я слышу их даже через нее.
СПЯТЕЦ: Мне кажется, что тебе нельзя было это слушать.
ТРОПАРЕВА: Да. Но этот стыд, это тихое раскачивание на двери, больше походили на любовь, чем все бывшее до того. Я была с тобой. Я видела тебя ночью. Я знаю, кого ты привел ко мне, кому вы показали меня. Я ждала его.
СПЯТЕЦ молча закрывает ей глаза ладонями.
ТРОПАРЕВА: Оказывается, они у тебя холодные. Как медь.
пауза.
СПЯТЕЦ: Это что-то вроде убивающего телесного содрогания на новый порядок для существования души. Только не верь, что я обнимался с этой нечистью, с этими голодными призраками и сам стал таким. Я не перевязываю бумаг розовыми ленточками. Я не дарю детям стеклянных елочных игрушек. Я не пожимаю протянутую руку двумя руками. У меня нет мечты плавать на глазах возлюбленной по пруду, обнявши двух лебедей.
ТРОПАРЕВА: Я счастлива, что ты ни разу не спал со мной. Не прикасался ко мне. Вирхов сказал: "Мне приятнее будет овладевать ею сзади". Гарц ответил ему: "Мне приятнее было овладевать ею спереди". Я почувствовала их одновременно. Эту проникающую спереди и сзади похоть. Спереди и сзади. После этого я сама стану чем-то вроде бессловесного призрака. Свиньи, жрущей поросят. (прислушивается) О чем они говорят там?
СПЯТЕЦ: О душе. Только о душе. Только о ней. Тело совершенно не интересует эту породу.
раскрывает дверь.
Входит ВИРХОВ.
ВИРХОВ: У меня подарок к вам. А ты меня хорошо представил. Даже в предсмертной икоте я буду думать только о ней. Гарц купил вам торт. Я купил вам голубое платье. Я не стал спарывать кружева. Оно не похоже на лунный свет, но почти прозрачное. Потом вы его снимите. Когда вы его снимите, я надену на вас настоящие хрустальные туфельки. Они придутся вам как раз впору. Даже если они окажутся велики, у них есть хорошая застежка и они с ног не свалятся. Ты будешь стоять на коленях и на локтях, потому меня не оцарапаешь. Они в коробке, которая завязана голубым. Я открою ее сам. Помоги надеть ей платье.
выходит.
ТРОПАРЕВА, СПЯТЕЦ.
ТРОПАРЕВА: В конце концов, смерть есть смерть. Умирали и более страшной смертью. Страшнее сгореть в печи крематория живьем. Хотя я не пробовала. Я сама надену платье. Мне не будет унизительным приготавливаться к тому, что я буду превращаться в животное. Но только не уходи! Только выслушай все это! СПЯТЕЦ: Как ты меня.
ТРОПАРЕВА: Трепеща на двери. (расстегивает рукава) Почему мы никогда не поговорили о стольких глупостях? Мы вообще ни о чем не поговорили. Я полюбила тебя за унижение. Я не знаю, какой твой любимый цвет.
пауза.
СПЯТЕЦ: Прости, но у меня почему-то не получается назвать его. Я его забыл. (удивленно) Нет, я не ослеп, но как будто все цвета умерли. Остался только рассеянный свет мутного лунного неба. В такую лунную ночь забрали в сумасшедший дом Вирхова. Восемь лет - мне снились зарешеченные окна его палаты. Теперь он дарит тебе эти хрустальные туфли, которые его не оцарапают. Опираясь локтями и коленями! Мне снилось, что сегодня твой брат, нагнувшись, молча укусил тебя за руку. Он укусил тебя за руку сквозь рукав. Рукав промок кровью. У него был рот в крови. Но он молчал и даже не стирал кровь. Он совсем ничего не говорил, у него блестели глаза, он был очень весел.
ТРОПАРЕВА: Он действительно кусал меня за руки. Это правда. (расстегивает ворот) Теперь у тебя уже почти не осталось времени. Пожалуйста, если тебе нечего сказать, тогда просто подари мне ослика. Вот так. (сжав кулак, шевелит двумя выставленными пальцами) Я буду возить на нем дрова. А потом оставлю его на улице и его заберут, сказав: "Этот осел надобен Господу. Он надобен Господу". Я много раз видела его. Я запомнила движенья этого человека. Почему-то он всегда мерещился мне за флагом, который тяжело шевелится в темноте. Он всегда был совершенно невидим. Сквозь него просвечивала ночь и дождь. Но я всегда видела его нежное, уходящее, не касающееся земли движение.
СПЯТЕЦ: Пускай этим лопоухим осликом будешь ты. Пускай это будешь ты. Постарайся стать этим лопоухим осликом.
сжав кулак, шевелит двумя поднятыми пальцами.
ТРОПАРЕВА: Я им буду. Я им постараюсь быть. Прощай!
СПЯТЕЦ покидает комнату.
За прикрытой дверью невидимые голоса.
ВИРХОВ: Платье - впору?
ГАРДАШНИКОВ: Ему было бы неудобно видеть ее голой. Раньше тебя. Он не удержался бы ее использовать.
ВИРХОВ: Но он этого не сделал. Гарц сегодня этого не сделал. Они уступили ее мне. Они мои друзья. Они живы. А ты это еще сделаешь. После свадьбы. Ведь я хочу, чтобы ее душа послужила невидимым двигателем воскресения моих мертвых. Мои друзья должны возвратиться в жизнь. Лишь ради этого я готов превратить ее тело в Аппельплац перед газовыми топками Треблинки. Я не виноват, что для воскресения моих мертвых неизбежно доведение до животного состояния тела невиновного. Не я хочу этого. Но для моего опыта мне нужна молящаяся, плачущая душа отдельно от тела.
СМИЛГА: А он - хочет столкнуть ее в выгребную яму сам. Он не понимает, что от этого ее душа станет лишь полезнее замыслу. Он и сам ведь хочет вываляться в грязи. Только ему не хватает воображения. Единственное, что он может выдумать, это объединить инцест, содомию и святотатство, войдя ей в зад...
ГАРЦ: При помощи церковной облатки. Это будет совершенно нечувствительно для нее, если ее одновременные молитвы дойдут до неба. Подумаешь, какая-то наделенная властью насиловать ее мразь войдет ей в зад. Впрочем, наклонившись над ее головой, я готов, во время его работы, как бы тайно исповедовать ее, тайно принять ее слабые молитвы и сохранить их, как полезную освобожденную часть души. Ведь я не совсем чужд небу.
СМИЛГА: Однако, я тоже не чужд небу.
ВИРХОВ: Кто из нас не чужд ему? Но надо спасти, спасти ее первую, слабую, неуверенную молитву. Гарц обнимет ее мокрые, опущенные виски ладонями. (Гардашникову) Прости, что мы отвели тебе такую бессловесную и грязную роль насильника. (Спятцу) Прости, что мы решили так поступить с ней. Прости. Пусть она тем более простит меня. Пусть ей будет хотя бы немного в радость то, что с ней сделают.
входит в комнату.
ВИРХОВ: Не надевай платье. Гардашников сейчас снимет его с тебя и наденет новое. Его руки будут менее унизительны для тебя, чем твои собственные. Когда Смилга осуществит свой великий магистерий, после тебя останется моя боль, что тебя нет. Помоги мне прийти к этой боли как-нибудь легко. Не отталкивай меня. Бог мне никогда не повесит на шею жернов и не столкнет в воду. Но ты? Ты - не оттолкнешь меня?
ТРОПАРЕВА молча закрывает глаза и он молча опускается на колени, целуя пол у ее чуть дрогнувших ног.
Входит СМИЛГА.
СМИЛГА: Как же, наконец, и мне обзавестись такой покладистой девочкой? Так хочется. А вот не выходит. Не выходит. Пойти разве пилигримом по миру? (пауза) А вдруг пойду? Ведь мы плохо представляем, чем можем стать. Зато мы хорошо знаем, кто мы такие. Благослови Бог вашу трапезу! Когда закончите, угостите втроем ее несчастливого возлюбленного куском торта. Будте милосердны с ним. Если он спросит вас троих, что вы делали, скажите ему, что был Валентинов день.
поет:
|
Заутра Валентинов день И с утренним лучом Я Валентиною твоей Жду под твоим окном. Он встал на зов, был вмиг готов, Затворы с двери снял; Впускал к себе он деву в дом. Не деву отпускал. |
ВИРХОВ: Прекрати петь. Она скажет ему, что был Валентинов день. Она будет милосердна и скажет это. Ведь с ней будет вправду похожее на него.
СМИЛГА: Без ваших заверений и клятв. Я сейчас закончу. Она говорит о том, что у мужчин нет стыда. У них действительно нет стыда. Затем остается одно хорошее четверостишие, что не надо изображать животное о двух спинах и закидывать персидские туфли к пологу. Увы, сперму не отмоешь от кожи содой. (пауза) Простите, я кажусь себе каким-то нарывом насовершенства. Какой-то вечный хоровод танцующих правнучек честнейшего венецианского прапорщика или затухающее пламя расстрелянного Берлина или Рейхстага. Не придавайте значения этому бессвязному строю слов. В них нет смысла. Я надеюсь, что все будет хорошо. Но мне хочется плакать, когда я думаю, с какой легкостью и достоинством ваш возлюбленный несет свое раскаяние и скорбь. Как будто цветок. Право, словно настоящий цветок. Разве он не мог признаться тебе в любви лучше твоего сегодняшнего дружка? Разве он не мог столкнуть в ваше сердце лодку, сплетенную из кровеносных сосудов? Какой же он христианин? Как он мог забыть лежащее в освенцимской вошебойке окровавленное, нетленное платье узника? Но он забыл. Почему он проглядел это грозное, заплаканное рыло твоего палача, которого сам привел к тебе из сумасшедшего дома?
выстрел. Неожиданная тишина.
входит ГАРЦ.
ГАРЦ: Совершенно нечего беспокоиться. Взорвалась склянка с эфиром.
ТРОПАРЕВА. За дверью невидимые, отдаляющиеся голоса.
ВИРХОВ: Ступенька.
СПЯТЕЦ: Благодарю.
ВИРХОВ: А теперь еще одна. Теперь - лестничная площадка.
СПЯТЕЦ: Меня знобит. Я, наверно, болен. Мне очень холодно.
ВИРХОВ: Это был пирог.
СПЯТЕЦ: Какой пирог?
ВИРХОВ: Его делали со шкварками.
пауза.
ВИРХОВ: Я надену на тебя шинель. Мне тоже нехорошо от этого пирога. От изжоги помогает только холодная вода. Она тоже выпила один стакан. На ней была рубашка и брюки. Наклонившись, она стала глотать воду. Потом она стала поигрывать ногой в туфельке. Я сказал: "Расстегни штаны. Задери рубашку до поясницы. Пусть штаны опустятся сами ниже бедер. Я люблю, когда мне подставляют зад таким образом". Она ответила: "Вы можете видеть, что я предоставляю вам самый девственный зад из тех, какие только можно найти для..."
СПЯТЕЦ:Вирхов, отведи меня в сумасшедший дом. (пауза) Я хочу быть запертым. Я хочу слышать брань санитаров и лязг решеток. У меня нет грез. Я всегда проходил с непокрытой головой мимо этого братского могильника. Я знаю, у нее такие же ресницы. Они также вздрагивают. Но ты сожрал ее. Я даже не могу похорнить ее кости у входа в бойню.
ВИРХОВ: Я был в сумасшедшем доме. Я не отведу тебя туда. Ты мой друг.
СПЯТЕЦ: Но я люблю вас. Люблю то, что вы сделали с ней. (пауза) Дай мне опуститься на колени, поцеловать руку, поцеловать камень. Я люблю вас всех. И я не сошел с ума? Но я приду и перережу ей горло во время сна, если ты не отведешь меня в сумасшедший дом!
пауза.
Входит СМИЛГА.
СМИЛГА: Не спишь?
ТРОПАРЕВА: Не сплю.
СМИЛГА: Даже счет овечек не помогает?
ТРОПАРЕВА: Даже счет овечек.
СМИЛГА (садится на кровать): Мне тоже не помогает никакой счет.
Впрочем, я и не считаю. Я не хочу спать. Меня мучает предчувствие дурного сна. Я вижу его сквозь явь. Спой мне песню.
ТРОПАРЕВА: Песню?
СМИЛГА: Отлучающую от земли. Этот комок сновидения должен рассеяться. Я люблю унылые, отлучающие от земли песни. В конце-концов, когда тебе приказывали поднять юбку, ты делала то, что требуется, без жеманства. распросов и разговоров. Я же не прошу тебя перерезать горло. Лечь и перерезать горло.
ТРОПАРЕВА: Перерезать горло было б легче, чем спеть тебе.
СМИЛГА: С парой провансальских роз на вырезных башмаках ты бы получила место в актерской труппе. Надень халат. Тебя впору обтирать простыней. Потом можешь перерезать горло. Соберись с силами.
пауза.
ТРОПАРЕВА: Я спою, что ты сам для меня пел. Валентинов день.
поет:
|
Заутра Валентинов день И с утренним лучом Я Валентиною твоей Жду под твоим окном. Он встал на зов, был вмиг готов, Затворы с двери снял: Впускал к себе он деву в дом, Не деву отпускал. "Клянусь Христом, святым крестом, Позор и срам, беда! У всех мужчин конец один; Иль нет у них стыда? Ведь ты меня пока не смял Хотел женой назвать!" А он отвечает: "И было б так, срази нас враг, Не ляг ты ко мне в кровать." |
пауза.
ТРОПАРЕВА: А ведь мне понравилось сделанное со мной. Было слишком много боли. Но потом стало неожиданно приятно отдавать ее вам.
СМИЛГА: И ты что, хочешь опять повторения этого?
пауза.
ТРОПАРЕВА: Я плакала и была счастлива.
пауза.
СМИЛГА: Ты понимаешь, что тебя просто не должно быть? Знаешь, что ты сделала со своей душой?
ТРОПАРЕВА: Да. Я хорошо знаю, что я с ней сделала.
СМИЛГА: Нет. Ты даже не представляешь, что сделала с ней. Что делают с ней такие крали и Дульсинеи. Я вижу это сквозь явь. (пауза) Она не ты. Она у тебя прелестная. Она христианочка. (пауза) Она перегибается через подоконник. Я думаю, у нее гниющая голова. Я поднимаю тебя за руку. Мы вместе поднимаемся на чердак. "Здесь." - говоришь ты. "Твой дружок?" - спрашиваю я. "Моя подружка. Она сейчас придет." К ней, тебе, подходит голодная гулящая девчонка, вильнув лодыжками. У нее в руке кусок пирога с капустой. Она обнимает тебя за плечи. "Ешь." Наклонившись, ты начинаешь есть у нее из рук. Раньше она относила этот кусок в выгребную яму с трупами. (пауза) Теперь она берет его из выгребной ямы. Улыбаясь мне, она опускает ладони с пирогом к полу. Ты становишься на четвереньки. У тебя лицо между ее ладонями. Опираясь локтями и коленями, ты снова ешь. "Возьми." - предлагает твоя девка. "Возьми. Бери." Я смотрю на ее зубы. "Сейчас это так легко. Она еще не один раз подавится." (пауза) Я беру тебя. Я знаю, что ты счастлива. Что ты плачешь. Тебе становится легче есть.
ТРОПАРЕВА: Так это и есть тот стыд, та боль, позор, которого достаточно для уничтожения вселенной? Я нужна тебе для этого?
СМИЛГА: Девочка, неужели ты поверила, что этой грязи, этого стыда достаточно для уничтожения вселенной? Этого стыда не хватит даже поколебать умирающую звезду. Нет, мне нужна не ты. Это не тебе стоять над раскрытыми ладонями этой девки. Не тебе есть этот хлеб из раскрытой траншеи с трупами. Пусть он станет на твое место. Пусть он выхлебает это пойло. Пусть он примет в свои руки из твоих рук твою душеньку. Эту шевелящуюся пригоршню вшей. Я знаю, он до дна выхлебает корыто этого месива. Как выхлебала его ты. Как выхлебал его Спятец. Ведь он любит нас. Он будет наш. Его девушке тоже нужно платье. Я хочу видеть его глаза, лицо. Ну же... Иди ко мне. Расстегни... рубашку на шее. (пауза) Да что же это?! Н е с м о т р и н а м е н я !
отшатнувшись, в ужасе закрывает лицо рукой.