Александр ГАЛИН
Библиотекарь
Драма в двух действиях
Действующие лица
Ковалев
Инна Сергеевна
Юра
Валера
Грызлов
Наташа
Паша
Екатерина ФедоренкоДействие первое
В монастыре расположилась библиотека и артель инвалидов. Сквозь зарешеченные окна видно, как несколько слепых делают свою нехитрую работу. Полки библиотеки, хранящие прежний порядок, пусты. В проходе два слепых баяниста, прислушиваясь друг к другу, растягивают мехи баянов. Появился Паша – крохотный мужичок с восторженным лицом. Его настигает Екатерина Федоренко.
Паша. Опомнись, Федоренко!
Федоренко. Задавлю!
Паша. Ты чего делаешь?
Федоренко. Задавлю! Меня, многодетную, оправдают. (Настигла Пашу.) Смотрите сюда! Все смотрите. Свидетели!
Паша. Они незрячие. Катя, пожалуйста!
Федоренко. Я всех здесь поубиваю сегодня! Я буду судить окончательным приговором!
Паша. Катя...
Федоренко. Значит, мне самой вести Модеста, да? Повтори!
Паша. Я не поведу больше никогда!
Федоренко. Повтори, гад! (Бьет Пашу.) Считай, на что мы живем с пятерыми детьми. Считай!
Паша. Это ты рожаешь, а я за что отвечаю?
Федоренко. Думаешь, ты хозяин положения?
Паша. Я не думаю вслух, вслух думают попугаи!
Федоренко. Умным стал?
Паша. Я дураком никогда не был!
Федоренко (кричит). От дома отбился!
Паша. Я участник общественной жизни.
Федоренко. На вот тебе по роже!
Паша. Сейчас я выйду из себя – наступит ужас!
Федоренко увидела вошедшую Наташу. Оставила Пашу, направилась к ней.
Федоренко. Увидела, что он тронутый,– села больному на шею!
Паша. Еще одно слово от тебя – я продам Модеста и все деньги переведу в Фонд мира!
Наташа. Я вам уже сказала: нечего пьяной ходить сюда!
Федоренко. Ты мне подносила? Подносила мне? Угощала меня? Ну и нечего меня пьяной обвинять! Я больная – мне пить положено. Я на тяжелой работе надрываюсь...
Паша. За это тебе пенсия будет.
Федоренко. Чего вы меня гоните?! Я читать пришла в библиотеку!
Паша. Библиотека теперь закрыта.
Федоренко. Что же вы, девушка милая, мне посоветуете, что посмотреть? Журналов мод, про здоровье дайте, пожалуйста.
Наташа. Я, по-моему, ясно сказала: уходите отсюда!
Паша. Это директор артели. Стыдись, Федоренко!
Федоренко. Дрова пилить, картошку копать – люди спрашивают: где Паша? А Паша теперь книги читает. Я ему Модеста сюда приведу – пусть разбирается с ним сам. (Уходит.)
Паша. Вот что делать?
Наташа. Иди домой, раз жена зовет.
Паша. Скажешь тоже! Какая она жена? Неужели я себе лучше бы не нашел? Про нее мужики говорят: худая, на ощупь одна берцовая кость. А Модеста она приведет сюда, с нее станется.
Наташа. Кто такой Модест?
Паша. Тошно вспомнить, до чего довели бедное животное! (Махнул рукой.) Есть важное правительственное сообщение для тебя.
Наташа. Какое? (Пауза.) Отдышись, докладывай спокойно.
Паша. Слышь-ка, тебя мужик спрашивает, слышь?
Наташа. Какой же такой мужик?
Паша. Так я его не видел. Подожди! Спрашивал по телефону. Я трубку положил – пожалуйста, говорю, выйду ее покличу. Нет, торопился. Просил сказать: сегодня приедет. Часа три назад звонил. А я забыл. Потом вспомнил – и сразу к тебе.
Наташа. Ну, пусть едет. Не сказал ни имени, ни фамилии?
Паша. Нет, не сказал. Я же и записал в блокнот твой: звонил мужик, едет мужик... мужчина.
Наташа. Спасибо, Павел. Иди, продолжай дежурить.
Паша. Значит, мужик едет к тебе... Вот так, я передал.
Наташа. Продолжай дежурство.
Молчание.Паша. Совет дать?
Наташа. Не надо.
Паша. Лучше здесь найди, из местных. Какие твои годы? Будешь только по воскресеньям с мужчинами баловать, по выходным – совершишь ошибку. Жизнь идет, жизнь бежит, жизнь катится – кто, значит, друг к дружке навстречу не идет, тот спохватится.
Наташа. Паша, ты ведь немолодой человек, не мальчик.
Паша. Был мальчиком, был молодым. Жизнь идет, жизнь бежит, жизнь катится...
Наташа. Ты намного старше меня, правильно?
Паша. Я тебя не крестил – вы, начальники, некрещеные, черти.
Наташа. Понимаешь, дружок, я – директор. Обращайся ко мне на «вы». Напоминай себе. Ты мое имя-отчество помнишь?
Паша. Дева Наталья Петровна.
Наташа. Не надо шутить так. Изменись. Ты – наш актив, Павел. На тебе большая ответственность: ты зрячий. Подумай, на кого мне еще рассчитывать? Ну хорошо. Больше не было звонков?
Паша. Да кто к нам звонит? Кому мы нужны?
Наташа. Ну иди.
Паша. Природа, сказал Мичурин, нестерпимо требует скрещивания...
Наташа. Мичурин этого не говорил.
Паша. Это Мичурин-то? Я был помощником товарища Мичурина по политчасти. Я был его комиссаром. Я ему с самого начала сказал: товарищ Мичурин, не жди милости от природы. (Засмеялся.) Один раз приехал к товарищу Мичурину Константин Эдуардович Циолковский, и схватились они с ним на тему о том, что все-таки управляет жизнью человеческих существ? Управляет,– настаивал Мичурин,– всеобщий закон движения материальных частиц через анальное кольцо. Это путь всего живого, его смысл. С этим Константин Эдуардович не согласился...
Наташа. Иди, Павел. В остальном я тобой довольна.
Паша. Значит, передаю еще раз: едет мужик, мужчина.
С двумя тяжелыми сумками вошел Ковалев. Остановился.
Наташа (тихо, Паше). Пошел отсюда! Быстро!
Ковалев. Наташенька, я раздавлен. Какой это ужас: из одной очереди в другую очередь. Вы знаете, я, когда раньше видел табличку «В порядке живой очереди», думал: неужели есть мертвая? Оказывается, есть! Мертвая – это, знаете, запись на бумаге. Но это ненадежно. Бумага вдруг может исчезнуть. Мертвая очередь производит клеймение на тыльной стороне ладони химическим карандашом. (Показал.) Вот, я двести шестьдесят седьмой. Подошел, не успел спросить, что привезли,– подскочил активист и в лицо прямо: будете стоять? Другой схватил руку, и вот. Оказалось, кости копченые. И я бежал, а вслед кричали: номер скажи, номер! (Смеется.) Меня проштамповали.
Наташа. Давайте помогу!
Ковалев. Спасибо, спасибо! Уж теперь я дотащу сам. Подождите, дева моя! Когда автобус поднялся на холмы, я увидел вдалеке наш райцентр, в окнах вашей артели горел свет... Вы меня ждали?
Наташа. Ждала...
Ковалев. Когда женщина ждет, жилище приобретает смысл. Если никто не ждет добытчика, он не может быть счастлив. Жилище его холодно и пусто.
Наташа. Надо было Юру послать.
Ковалев. Юрочка не может стоять в очередях. Когда он был совсем мальчиком, он меня спрашивал: дедушка, почему бог заставил нас добывать себе пищу, разве нельзя было сделать нас такими, чтобы можно было жить только дыханием?
Наташа. Что купили?
Ковалев. Не знаю. Хватал все, что попадалось под руку. (Громко.) Юра!
Наташа. Он пошел встречать гостей.
Ковалев. Вы не обратили внимание, он плащ одел? Там довольно прохладно... В очереди за огурцами рассказали историю: вроде б один инвалид убил женщину курицей. (Пауза.) Ждали они кур. Сначала живыми стояли, потом, на ночь,– мертвыми, потом – опять живыми. Наконец до нее дошла очередь, и подвернулся инвалид. Она в сердцах ляпнула что-то, а он ее мороженой курой по виску. Кто за все это ответит, Наташенька?
Молчание.
Да-а! Самое-то главное я не рассказываю! Мы здесь, в районе, ничего не знаем, а в области все время что-то происходит. Говорят, голос нашли и арестовали!Наташа. Какой голос?
Ковалев. Человеческий голос. Там, за железнодорожным вокзалом, до сих пор собираются толпы людей.
Наташа. Мне рассказывали...
Ковалев. Но ведь что поразительно! Он ведь никого не ругал, ничего такого запретного не говорил. Просто возникал и разговаривал иногда, читал отрывки из наших же газет. Ведь милиция с ног сбилась – все этот голос искали! Никто не может понять до сих пор, как он появлялся, откуда звучал голос. Я поехал туда! Я вот только что своими глазами видел, как люди стоят и ждут. Ждут! Очень много молодежи, все на каком-то подъеме, Говорят, вокруг на ближних улицах была паника. Говорят, соли нет в магазинах, мыло все раскупили. Несколько юродивых там. Конечно, их отгоняют...
Наташа. Это что?
Ковалев. Вот это? Дайте-ка я очки надену. Так... Это хлорофос.
Наташа. Вы своих гостей морить собираетесь?
Ковалев. У нас клопы, дева моя, клопы, У вас их нет?
Наташа. В моей комнате, слава богу, нет.
Ковалев. Я вам сочувствую, дева вы моя прекрасная.
Наташа. Владимир Викторович, я же просила вас, не зовите меня так. Какая я вам «дева»? Вчера приезжала областная комиссия, я показывала территорию, а вы мне: дева! Я чуть со стыда не сгорела.
Ковалев. Областная комиссия? Я думал, к вам прислали новых инвалидов, А я-то все гадал: что у них, у бедных, не так? И видят, и слышат... Я ведь решил, что у них что-то с головой. Один особенно хорошо зевал, с таким, знаете ли, искусством.
Наташа. При моем контингенте тоже не надо. Один уже начал: дева Наталья Петровна. Они все улавливают не хуже нас с, вами.
Ковалев. Сказали бы комиссии, что я тоже контингент.
Наташа. Они так и подумали. Масло растительное где?
Ковалев. А где подсолнечник, спросите, сначала. Где многие культуры и злаки, произраставшие на русской земле? На-та-а-лья Петровна! Что, что это за тетка такая? Я никогда не буду вас так величать. Конечно, вы большой начальник, а я всего лишь библиотекарь. У меня в подчинении всего один человек, и тот – мой внук. У вас, понимаете ли, «специализированное предприятие», «артель картонажных изделий»! Слова-то какие! Бросает в дрожь. Хочется немедленно занять место в строю.
Наташа. Иногда я смотрю на вас...
Ковалев. ...и думаю: не посадить ли его коробочки клеить?
Молчание.
Клеил, дева моя, клеил и деревья валил. А вы думаете, где я библиотечному делу обучался? Я ведь, если хотите знать, изучал древнейшие языки. Нет, вы – дева, юная, чистая дева! Ну улыбнитесь хоть бы раз! Оставьте эти проклятые сумки, дайте посмотреть на вас. Двести шестьдесят седьмой номер заслужил – притащил столько провизии. Как я люблю, когда вы поднимаете волосы по-старинному, открываете лоб.Наташа. Время идет, у меня ничего не готово. Чем вы будете своих гостей кормить?
Ковалев. Что это, и бусы у вас новые? Слова-то какие попадаются сегодня – бусы! Наташа, Натали, садитесь, дружочек.
Наташа. Только, ради бога, без «Натали»!
Ковалев. Ну хорошо, хорошо. Я хотел вас спросить кое о чем.
Наташа. Вы как будто меня не слышите! Готовить пора.
Ковалев. С Юрочкой общались?
Наташа. Водку все-таки купили?
Пауза.
Ковалев. Наташа, я не буду скрывать от вас: на коньяк у меня не хватило денег. Конечно, коньяк приличнее, но мы не можем позволить себе...
Наташа. Не надо было вообще ничего.
Ковалев. Ну как это, как это? Приедут двое мужчин – вы думаете, о чем говорите? Сегодня вы познакомитесь с Юриным братом.
Наташа. Мы знакомы.
Ковалев. Каким образом?
Наташа. Валерий приезжал сюда...
Ковалев. Ах да! Ну, конечно. Голова моя в сквозняке, уши надо заложить – все выдувает. Это Юрочка пришел ко мне в детстве с пальчиками в ушах и говорит: «Дедушка, ты мне сказал, что у меня в голове сквозняк, так я дырочки заложил». Такой был живой мальчишка... Ну и как он вам?
Наташа. Кто? Валера?
Ковалев. Сводные братья – а просто ничего общего, как будто и матери у них разные. Второй мужчина знаете кто? Юрочка вам не рассказывал?
Наташа. Я не спрашивала.
Ковалев. Подождите. Это наш новенький отчим. Он появился совсем недавно, мы его еще не видели. Сегодня нам его показывают. Юра редко видел мать. Наташенька, когда вы приехали сюда, вы озарили Юрину жизнь, не осталось следа от его спокойствия, опять появилась бессонница, эти его страшные головокружения... (Смеется.) Читать стал меньше, поглупел... А какие беседы он проводит у вас в артели! Я тоже слушаю.
Наташа. Вы ему передайте: не надо обо всем с ними говорить.
Ковалев. Почему?
Наташа. Люди они отсталые.
Ковалев. А мне кажется, они все понимают. Наташа, скажите откровенно... Как бы это выразиться точнее... Юрочка кажется вам неудачником? В тридцать пять лет – выдает книги! Его мать оставила моего сына. Когда Юрочке был год, у нее появилась новая семья. Вы, наверное, знаете, Наташа, что Юра был осужден?
Наташа. Да, знаю.
Ковалев. Его посадили в больницу, хотя он был совершенно здоров! Молодые люди надумали издавать журнал, студенты,– вот, собственно, и все. Юра собрал стихи, рассказы и написал предисловие. Ему и пришлось отвечать. Никто не вступился за него. Столько профессоров в университете, доцентов – никто! Все молчали. Из университета, с последнего курса,– в сумасшедший дом! У него ужасная судьба! Он немногого добился в жизни. Брат Валера уже дважды был женат, обе спортсменки – альпинистка и слаломистка. Зачем он приезжал? Пил, ругался страшным матом, хорош был! Удачлив: на два года моложе Юры, а какая сделана карьера! Вы ведь знаете, Наташа, их мать – директор областного телевидения. Быть сыном такой известной женщины тоже ведь нелегко. Юра теперь каждый день смотрит на нее, слушает, как она читает вести с полей, но они ведь не встречаются... А что все-таки Валера тут делал месяц назад?
Наташа. Приезжал на рыбалку с товарищем. Что вы так смотрите?
Ковалев. Да-да. Товарищ очень мне понравился. Умный, непьющий. Помните, сколько Валера выпил тогда? А вы говорите, не надо спиртного... Ничего, Юрочку реабилитируют, он займет мое место, будет вместо меня заведовать библиотекой, станет начальником. Тогда он вам понравится.
Наташа (с трудом). А вы куда собираетесь?
Ковалев. Как куда? Наташенька, если бы не Юрочка, я бы давно уже прорастал каким-нибудь цветом. Только с годами, дева моя, начинаешь понимать, как хороша жизнь. Сколько грязи, ужаса в ней, а все равно – такой вот день, такой вот полдень и...
Молчание.
Неужели Юра не пробовал поговорить с вами?Наташа. Мы все время разговариваем: я говорю, он молчит.
Ковалев. Он вам совсем не нравится?
Молчание.
Я вас мучаю.Наташа. Ничего, я привыкла. Пойду попробую приготовить из того, что вы купили.
Ковалев. Подождите. Я давно собирался начать этот разговор. Он ведь сам вам ничего не скажет. Я знал, что мне придется признаваться за него. (Пауза.) У меня так заколотилось сердце!
Наташа. Владимир Викторович, не надо.
Ковалев. Просто я волнуюсь. Я тоже ведь к вам привязался. Я хочу сказать: если вы... если Юра... тогда я смогу спокойно умереть – Юрочка один не останется. Ему нельзя одному. Он плохо приспособлен. Я, кажется, не то совсем говорю. Вы же видите, он к вам неравнодушен. Вы женщина, вы, конечно, давно это заметили. Простите меня, старого дурака. Я знаю Юру, он никогда не скажет того, что чувствует. Он сейчас на таком подъеме. Он счастлив. Я знал, что он когда-нибудь полюбит. Я боялся, что ему встретится недалекая женщина. Вы добрая, чуткая...
Наташа. Это я-то добрая?
Ковалев. Вы работаете с такими людьми. Кто сейчас, в наш век, помнит, что есть несчастные, обиженные судьбой. Людям давно уже надо называться как-то по-другому. Вы приехали сюда по зову сердца...
Наташа. Предложили место с площадью – я поехала. Для женщины важна площадь, вот и все.
Ковалев. У вас общее дело. Как это хорошо, что Юрочка занимается с ними. Это хорошо, это важно. Разве не святая мысль пришла в вашу светлую голову?
Наташа. Составляли план мероприятий, надо было и культурную работу... Я вообще хотела, на перспективу. Он сам начал. Кстати, деньги небольшие у нас есть. Я могу ему заплатить за кружок. По существу, он ведь кружок ведет. Вы ему скажите. Я предлагала, он не хочет.
Ковалев. Вы ему предлагали деньги? Да разве он взял бы?
Наташа. Немного на карманные расходы. У мужчины должны быть в кармане деньги, чтобы не было такого... когда женщина платит. В Доме культуры смотрели лилипутов, он в перерыве мялся: не на что было в буфет пойти. Пусть оформляет кружок.
Ковалев. Наташенька, мы все свои деньги тратим на книги. Вы знаете, сколько нам отпускают новых книг. Тут стояли все вместе – и наши и библиотечные. Мы скромно живем. А куда ездили позавчера? Вас целый день не было.
Наташа. Надо было в область.
Ковалев. Вы не поссорились с Юрой?
Наташа. С чего бы это?
Ковалев. Все! (С подъемом.) Я должен был, вы говорите, купить растительного масла? Вот увидите, оно есть в нашем магазине. Приедет мать, я хочу, чтобы вы познакомились.
Наташа. Я не против. Вы придаете этому какое-то значение?
Ковалев. Да! Да! Почему Юра ушел так рано? До автобуса еще полтора часа. Вы не заметили, плащ был на нем?
Наташа (смеется). Что он, мальчик, ребенок, что ли?
Ковалев. Как вы редко смеялись в последнее время!
Наташа. Ему сорок лет скоро.
Ковалев. Сорок? Тридцать шесть! Ему еще нет тридцати шести. Не говорите ему ничего о нашей беседе. Иду в магазин. Я выжму из них масло!
Ковалев уходит. В глубине стоит Валера. Подходит, высокий, широкий в плечах.
Валера. Если гора не идет к Магомету... (Обнимает Наташу.) Я заскучал, заскучал...
Наташа. Ты один? А остальные где?
Валера. Ты заскучала?
Наташа. Некогда было... Я собиралась в город завтра.
Валера. Завтра? Поедешь со мной сегодня.
Наташа. Нет, не надо, не надо.
Валера. Я сказал: сегодня, в моей машине! Забежал в твой паноптикум, в разговор вступил на проходной о Мичурине.
Наташа. Это местный дурачок. (Быстро.) Отойди, отойди! Я еле высидела здесь неделю. Такие сны: каждую ночь – ты!
Валера (подошел ). Что же я делал с тобой?
Наташа. Отойди, отойди!
Валера. Ну, так что я с тобой натворил во сне?
Наташа. С чего ты решил, что со мной?
Валера. Неужели с собой? И ты это допустила?
Наташа. Тихо-тихо-тихо... Прошу на «вы», пожалуйста. Вас ждут следующим автобусом.
Валера. Каким автобусом? Мы на машинах, они – на своей, я – на своей.
Наташа. Ну ладно, все! Я пошла готовить вам обед.
Валера. Это хорошо. Посмотрим, как ты готовишь. Я люблю поесть.
Наташа. Ну все, все! Прошу тебя, не надо.
Валера. Что такое? Звонить нельзя, целовать нельзя! Ты что, в тылу врага работаешь?
Валера крепко обнял Наташу, после короткой борьбы она ответила на его поцелуй.
Наташа. Отойди! Смотри, заявлю на тебя – загремишь за попытку к изнасилованию.
Валера. А если я тебя уговорю?
Наташа. Ну ладно, ну пусти... Ты что? Пусти!
Валера. Нет же никого. Если что – мы читатели, выбираем любимую книгу.
Наташа. Ну прошу тебя! Я ведь тоже не железная. Ну, пожалуйста, не надо. (Отходит.)
Возвращается Ковалев.
Валера. Вот и мы, книголюбы. Владимир Викторович, принимайте читателя.
Ковалев (живо). Наташенька, я вернулся, мне надо посмотреть плащ. Юра ушел в плаще?
Валера (сосредоточен). Он на станцию ушел?
(Пауза.) Наталья Петровна, брат на станцию пошел?
(Пауза.)
Как вы думаете, Наташа? Владимир Викторович, брат Юра ушел нас встречать?Ковалев. Да, на станцию.
Валера. Добрый день, Владимир Викторович!
Ковалев. Добрый день! Наташенька, представляете, плащ висит – не взял! Шарф не взял, хотя я его просил.
Валера. Да там не холодно. Я сейчас поеду за ним, заберу. (Быстро.) Вы здесь встречайте гостей, они вот-вот подъедут. Мне братишку скорее увидеть хочется. Я не прощаюсь с вами,
Наташа. Вы собирались готовить, правильно?
Наташа (с трудом). Посмотрим.
Валера. Они с минуты на минуту подъедут. Я их сильно обогнал. Я не зря торопился, Наташа?
(Проходящей мимо Наташе.)
Что такое, Наталья Петровна? Теперь уже срама не скрыть. Придется мне, как благородному человеку...
Наташа неожиданно быстро пошла между полками.
Владимир Викторович, сейчас Юрку привезу. А вот и остальные силы!
(Выходит.)Грызлов осторожно, чтобы, не уронить сложенные друг на друга пакеты и банки, оглядывается, придерживая подбородком ношу.
Грызлов (тихо). Мужики, слышь, мужики...
Молчание.
(Напряженно.) Кто-нибудь скажите: где библиотека?Ковалев. Проходите сюда.
Грызлов. Не могу дальше – еле держу...
Ковалев подошел.
Чуть сейчас меня тронешь – пирамида рухнет. Подержи. Сними с ноги банку. Перехвати банку!
Ковалев придержал банку.
(Осторожно двинулся вперед.) Так, пошли вперед. Возьми с левой руки пакет. Тихо! Сверху который. Посмотри, разбились?Ковалев. Нет.
Грызлов. Перепелиные.
Ковалев. Вы кто?
Грызлов. Полбагажника продуктов.
Ковалев. Вы к кому?
Грызлов. Знакомиться после будем. Дорога к вам – одно название, что асфальт. Снимай теперь ногу. Куда ты? Сверху, с правой руки снимай баранью ногу! Клади ее на пол... Не стой, сунь ее куда-нибудь!
Ковалев. Нет, на пол нехорошо.
Грызлов. На полку положи.
Ковалев. На полки нельзя. Пойдем туда – там, в артели, есть столы.
Грызлов. Ну придумал! Такая нога. Отвернешься – ребята ее доедать будут. Клади на пол.
Ковалев. Нет-нет, сюда читатели могут прийти. Вот положу в артели на верстак. Там не украдут, там слепые люди.
Грызлов. По запаху найдут. Давай быстрее, дед,– у меня центр тяжести нарушен!
Ковалев помогает Грызлову освободиться от свертков.
Вот сюда, осторожно... Балык, джемы. Снизу джемы! Из кармана вынимай селедку. Не из пиджачного, из левого брючного. Не бойся, фасовка не наша – не протечет, можно на груди носить. Из-за пояса – коньяк. Вот это снеси в холодильник. Потом разберешься. Ну вот, теперь полегче... Здесь свининка, килограммов семь. Хотел поросеночка взять – не было подходящих. Вы, значит, дед, который свекор?Ковалев. Да, свекор.
Грызлов. Я – муж, который отчим.
Ковалев. Ах вот как! Звать вас как прикажете?
Грызлов. Меня-то?
Ковалев. Свое имя я пока помню: Владимир Викторович Ковалев.
Грызлов. Грызлов моя фамилия. Михаил. Руки, не скажете, где можно помыть?
Ковалев. Руки?
Грызлов. Забыли? (Достает маленький пакет, разрывает.) Попробуйте мармеладку.
Ковалев. Нет, благодарю.
Грызлов. Не бойтесь, она аппетит не отобьет. Сейчас, наоборот, доктора советуют сначала сладкое загрузить, потом остальное. Тут есть своя правда, иначе, когда сверху всего еще какую-нибудь тортилу водрузишь, чувствуешь, как давит... В журналах про это пишут...
Ковалев (неожиданно громко). В каких журналах?
Грызлов. В научных. (Пауза.) Значит, это библиотека? А куда же вы книги дели? Неужели все читают?
Ковалев. Да читают.
Грызлов. Все больше про шпионов или как?
Ковалев. Да-да, может быть, вы и правы...
Грызлов. Ну, так как же насчет рук? (Пауза.) Что с вами, отец?
Молчание.
Ну, ты садись, или что? Отец, тебе что, худо? Присядь, присядь...Ковалев. Благодарю вас, я постою...
Грызлов. Пойдем на воздух, а? Подыши. Оторвись, не бойся. Я держу тебя, пусти ты стул! Я держу тебя! Цепкий какой, вцепился... Молодец, ну вот, молодец...
Ковалев. Не беспокойтесь. Извините.
Грызлов. Ну и умница, и сам пошел.
Ковалев (сел). Я устал сегодня.Грызлов. О чем речь! Сиди отдыхай. Полегче?
Ковалев. Совершенно...
Грызлов. Вы, значит, им дед? Отцом считаюсь я. Валерка на полтора года меня моложе – значит, сечь я его могу. А ваш должен быть старше меня.
Ковалев. Юра на два года старше Валеры, на два с небольшим года.
Грызлов. Ну, тогда Юрка меня посечет. Мать выглядит на нашу младшую сестру. Только что из тура: Италия, Франция, Испания. Все время перед тобой южные очертания Европы... Много технических новинок, но не учитывают человеческий фактор. Нет такой заботы о людях, к которой мы привыкли. Понимаешь? Тут сервис не спасает. На нас смотрят с нескрываемым интересом. (Вдруг замер.) Слышу голос! Голос! Голос!
Молчание.
Входят Инна Сергеевна и Паша.Инна Сергеевна. Что ты меня оставил, черт, машину сторожить? Куда ты делся? Я там мыкалась по двору!
Паша. Вот они нашлись.
Инна Сергеевна. Попала в артель каких-то слепых!
Паша. Правильно, артель за стеной! Вот, открыли дверь и видим: в цеху работа не прекращается и в выходные дни. Кому стало скучно, те могут свои коробки делать, чтобы увеличить личную норму выработки. Кто хочет посвятить свое место в жизни искусству, тот, пожалуйста, играет на баянах. Никто не препятствует – пожалуйста. Свобода выбора во всем, пожалуйста! Там у монахов была трапезная...
Инна Сергеевна. Возьмите себе апельсин.
Паша. Никогда не притронусь! Никогда не ешьте, не губите свои молодые годы!
Инна Сергеевна. Грызлов, дай ему апельсин. Здравствуйте, Владимир Викторович. Где же Юра?
Грызлов. Одного хватит тебе, Сусанин?
Паша. Особы женского вида сильно реагируют на чужеземные краски природы. Но товарищ Мичурин,– хочу, чтобы вы знали,– прикасался только к плодам нашего произрастания. Бывало, приедет, с порога кричит: «Пашка, неси антоновки». Наша антоновка считалась наилучшая в мире. Спорить с ней могла только орловская. Но наша, Тульской губернии, чем была сильнее? Она произрастала ближе к столице. Съест, бывало, Мичурин яблоко прямо с ветки – надолго задумается. Такой был пронзительный знаток природы товарищ Мичурин!
Молчание.
Инна Сергеевна. Вот с ним о яблоках. Грызлов, купи у него яблок.
Грызлов. Телевизор смотришь?
Паша. Нет, я дежурю. Я вахту смотрю.
Грызлов. Ну-ка, представь ее! Представь внимательно. Я бы на твоем месте и яблоки и меду ей принес – все от чистого сердца. Когда еще к вам такие люди приезжали?! Неси-неси, не бойся!
Паша. А где они, яблоки мои? Моих садов отлетел цвет. Нет у Пашки теперь прежних садов. Меня вот попросили подежурить в артели на дверях, а так – я свободный раб научной мысли...
Ковалев. Спасибо, Паша, теперь мы сами.
Паша. У вас директорша? Владимир Викторович, скажите, пусть она вернется. Мне уж нельзя больше сидеть. Надо инвалидов собирать. Скажите ей: телефон молчит. Она просила, что звонки звонить будут. Передайте: нет больше звонков.
Ковалев. Телефоны часто выходят из строя.
Паша. Товарищ Мичурин был справедливо против техники. Он правильно рассуждал: живая природа через способство скрещивания должна сама достичь огромных результатов. Я сопровождал товарища Мичурина по заданию правительства к Константину Эдуардовичу Циолковскому. Два вопроса задал товарищ Мичурин Константину Эдуардовичу: был ли Исаак Ньютон еврей? «Да,– сказал Циолковский,– но наука от этого не пострадала». «Нет, пострадала! – закричал товарищ Мичурин и погрозил Константину Эдуардовичу пальцем.– Его утверждение, что яблоко обязательно упадет, оторвавшись от ветки, сделанное евреями, побеждено навеки. Через способство скрещивания мною выведен такой сорт яблок, что оно не упадет на землю, а скорее наоборот, будет над ней плавно висеть ровно столько, сколько нужно, пока полеводы его не соберут в корзину». Константин Эдуардович надолго задумался. Он сделал записи в блокноте. «Нет! – воскликнул.– Оно обязательно упадет!» Товарищ Мичурин засмеялся, достал яблоко, подкинул его... Яблоко тихо-тихо, плавно-плавно, вот на таком расстоянии от земли и повисло. И секрет этого сорта он передал мне!
Молчание.
Инна Сергеевна. Чего это он про евреев начал?
Грызлов (Ковалеву). Этот мичуринец, он что – достопримечательность ваша?
Ковалев. Паша, спасибо, теперь мы сами.
Инна Сергеевна. Видишь: ты меня оставил одну, он бы меня сейчас придушил, к черту, в коридоре. Где мой сын, Владимир Викторович? Где Юра?
Паша (вскрикнул). Вы мамо Юрия Алексеевича? Мамо?
Инна Сергеевна. О, боже мой! Уберите вы его!
Грызлов. Ты что кричишь? Ну мамо, а что?
Паша. Низкий поклон, поклон вам, мамо!
Молчание.
Инна Сергеевна. И в потемках не разобрала, что он дурачок. Как тут только читатели головы себе не сворачивают?
Грызлов. Судя по этому читателю...
Инна Сергеевна. Вы познакомились, я вижу.
Грызлов. Состоялось знакомство.
Инна Сергеевна. Ну и чудесно. Владимир Викторович, мне бы переодеться с дороги. Забыла, где-то у вас тут дверь в жилищный отсек. Как-то я среди полок пробиралась, помню. У вас тут что, ремонт надумали делать?
Ковалев. Нет, артель расширяют – коробки нужны.
Инна Сергеевна. А где книги? У вас, я помню, было много книг.
Ковалев. Книги уже собраны. Ждем, когда нас перевезут. Куда – пока неизвестно.
Инна Сергеевна (Грызлову). Пойдем! Что ты стоишь?
Грызлов. А провизию оставить? Ногу надо сразу в духовку. Как ты смотришь на это, мамо?
Инна Сергеевна. Сунь в духовку. Делай как знаешь. Что ты меня спрашиваешь? (Уходит.)
Ковалев идет за ней.Грызлов (смеется). А всю дорогу стонала: мяса хочу, мяса. Духовка-то у них есть?
(Подхватил часть пакетов. Паше.) Стой здесь на посту.
(Выходит.)
Паша один, восторжен и светел. Грызлов вскоре возвращается, собирает пакеты.
Ну что, мичуринец, улыбаешься? Узнал диктора вашего? Кто вам глаза на мир открывает, кто вам тьму египетскую освещает с голубого экрана? Картошка есть? Что тут у вас растет?Паша. Пальмы не растут.
Грызлов. Не скажи. Я, когда в город въехал, вижу, свинью на поводке прогуливают. Глядишь, и пальмы вырастут.
Паша. Федоренко Модеста ведет.
Грызлов. Федоренко? Она кто?
Паша (весело). Старшая сестра, Екатерина
Федоренко. Вон там сидели два музыканта. Почему молчат баяны? Работать пошли!
Уходят вместе.
Грызлов несет пакеты, Паша ему помогает.
Входят Валера и Юра. Юра, в отличие от оживленного Валеры, бледен и молчалив.Валера. Может быть, голос не один был. Мало ли что он несовершеннолетний! Думаешь, Кулибин, будущий Попов?
Молчание.
Я отношусь к нему с такой же симпатией. Парень засунул аппарат в водопроводную трубу, сам сидел дома, за три квартала, и разговаривал в микрофон – и все, весь голос!
Молчание.
Кое-что он себе напозволял: там собирались толпы. А почему они собирались – ведь парень нес в общем-то чепуху. А-а?
Молчание.
С тобой трудно говорить, брательник. Если ты молчишь, то хоть кивай в ответ. Посмотри на себя: губы синие, руки дрожат. Ну-ка вытяни вперед. Ты зарядку делаешь, как я велел, на холоде? Вытяни руки, закрой глаза.
Юра выполняет.
Указательным пальцем дотронься до кончика носа. Нет, не моего... Это ухо, дорогой мой.
Молчание.
Тебе надо спать и жрать, спать и жрать! Показываю: раз, раз... другой рукой: раз... Ты понял меня: делай зарядку на холоде! Так вот, из-за этого голоса бабушку богомольную задавили в толпе, пьяные девки повалили милиционера. Парень с огоньком играл все-таки, с огоньком! Знаешь, что такое фанатичная толпа? Там творилось такое – трамваи не могли пройти. Пошли слухи. На этом голосе, между прочим, многие большие люди погорели: «затянули», «сразу не просекли». Чтобы засечь этого «Кулибина», вызвали специалистов из Москвы с аппаратурой. Пусть бы он в кружке «Умелые руки» все это смастерил – нет, ему захотелось вещать!Юра. Нельзя?
Валера. Может, прикажешь пустить его на телецентр, чтобы он у мамы хлеб отбивал? Не-е-ет, брат! Мама читает, что подают.
Молчание.
Мой тебе совет: найди себе живность, мягкую белую живность с длинной косой и всего себя, нерастраченного, отдавай, отдавай до полной потери пульса. Найди себе здесь какую-нибудь бухгалтершу заготконторы – она все примет, все оприходует. Найди себе бухгалтершу... или кассира.
Молчание.
Это очень хорошо. У меня была любовница инкассатор. Встречались в рабочее время. Времени на ласку не было – все второпях, она в портупее. Я об одном думал: не застрелила бы сгоряча! Знаешь, как пришлось стараться? До того однажды переусердствовал, что она забыла свой пистолет.
Молчание.
Я слышал, ты собираешься писать письмо в защиту этого самого голоса? И куда это письмо пойдет?
Молчание.Юра. Кто тут тебя так информирует?
Валера. Если бы только меня!
Возвращаются Грызлов и Паша.Паша. Юрий Алексеевич, в артели все работают. Говорят, беседа отменяется.
Юра. Я ничего не отменял.
Паша. Ура! Значит, я собираю, как всегда, к положенному часу. Ура!
Паша выходит.
Молчание.Грызлов. Славные читатели у вас тут.
(Пауза.)
Все такие?Молчание.
Валера. Познакомься, Юра, с нашим, вернее, с ее... Забыл отчество. Миша, скажи ему сам.
Молчание.
Грызлов. Понятно, в общем... Грызлов я, Михаил.
Валера. Отчество дай, отчим, не жмись,
Грызлов. Валерий Николаевич, скорее, мне Юру надо по отчеству называть.
Юра. Я не возражаю. Юрий Алексеевич.
Валера. Зови его просто «отчим».
Грызлов. Лучше просто Миша. Мы тут вам в подарок привезли... Валерий, можно развернуть?
Валера (улыбнулся). Разверни-разверни.
Грызлов (разворачивает рулон). Как вам, Юрий Алексеевич?
Молчание.
Это клеенка. У нас используется как гобелен. Артикул: изображение подводной охоты в Индийском океане. Девушки с гарпунами, против них акула. Ничего, кроме аквалангов, на них нет. В этом особенность. Ее на стол редко кто кладет – в основном на стенку клеят. В основном на стенку клеят, слышите?
(Пауза.)
Я что, непонятно излагаю?
Молчание.Валера. Прими, брат, не обижай его. Он от чистого сердца. Такой, понимаешь, у него вкус, так сказать, к жизни.
Грызлов. Если что-то смущает в рисунке, можно, конечно, и на стол девушками вниз накрывать. Закуску, горячее там... Потом на десерт – девушек кверху. По-разному можно. В быту этом, конечно, они превзошли самих себя. Все продумано до мелочей.
Юра. Оставьте это себе.
Молчание.
Валера. Значит, оставь.
Грызлов. Да у меня на службе лежит рулон с километр.
Валера. На какой службе, отчим? Я до конца так и не уяснил. Грызлов Отдел управления внешних сношений кооперации Центросоюза.
Валера. Михаил, так ты по внешним сношениям?
Грызлов. Давно уже. Механика простая. Чего ты смеешься, Валера? Мы им даем грибы, ягоды, они нам – обувь, трикотаж.
Валера. Натуральный обмен?
Грызлов. Он самый. А чем так не нравится клеенка-то?
Молчание.
Валерий, вот эта ничего. А тебе какая бы приглянулась?Валера. Вот эта.
Грызлов. Акула?
Валера. Да.
Молчание.
Грызлов. О вкусах не спорят.
Юра. В Мордовии цены бы не было такому гобелену.
Грызлов. Не понял.
Молчание.
Валера. Подаришь кому-нибудь еще. Забери.
Молчание.
Грызлов (заворачивая клеенку). Я там заступил на трудовую вахту, ногу запалил. Пойду.
Валера. Иди.
Молчание.
Грызлов. Инне Сергеевне что сказать? Вы здесь будете или к ней пойдете?
Валера. Не регламентируй. Как пойдет, так и пойдет.
Грызлов. Значит, без протокола?
Валера. По-семейному.
Грызлов. Просто?
Валера. Перебираешь, много говоришь.
Грызлов. Смолк. (Собрал пакеты, вышел.)
Молчание.
Валера. Дышите ровнее, Юрий Алексеевич. Я после первой встречи тоже с комком был оставлен.
Молчание.
Потемки маминой души. Я знаю больше, поэтому даю совет: разведем руками.
Молчание.
Теперь вернемся к письму. Написал ты его?Входит Ковалев.
Юра. Что, дед? Почему ты такой бледный?
Ковалев. Я хотел тебя искать, с плащом.
Юра. Зачем ты в область потащился?
Ковалев. Действительно, глупо. Они привезли все с собой. Наташа обрадовалась: теперь ей есть из чего готовить. Она меня уже отругала за это. Вы не поссорились? (Быстро.) Мне показалось, что она на тебя обиделась. Нет? Ты считаешь: мне показалось? Ничего не случилось?
Юра. О чем ты?
Ковалев (возбужден). Я говорю о Наташе, о нашей Наташе. А что ты стоишь здесь? Пройти туда, там мать тебя ждет.
Валера. Товарищи, давайте снимем этот минор, иначе реакции будут самые разнообразные со стороны Инны Сергеевны. Последствия трудно будет предсказать. Она волновалась, советовалась со мной: стоит ли тебе его показывать. Ты ее совесть.
Ковалев (загадочно, Юре). Наташа сказала, вы с ней славно разговаривали, а-а?
Молчание.
Входит Инна Сергеевна. Она успела переодеться.Инна Сергеевна. Наконец-то я вижу моих сыновей. Мне показалось, Юра, что ты прячешься и не желаешь меня видеть.
Молчание.
Подойди, поцелуй меня. Ты рад?Юра подошел, поцеловал мать. Она прижимает его голову к груди. Плачет.
Ковалев. Он смотрит все местные передачи: ждет, когда вы появитесь на экране!
Инна Сергеевна. Не надо. Я там скучная и нудная. Кстати, что я тебе действительно советую посмотреть – мы делаем сейчас новую рубрику «Демократия на марше». Молодые ребята снимали в самых неподходящих местах. Такие смелые задают вопросы – тебе должно понравиться. Но подожди: у вас ведь нет телевизора! Как же ты смотришь, Юра?
Ковалев. Сидит один в клубе артели и смотрит.
Инна Сергеевна. Боже мой! Он смотрит и не может ко мне приехать, поцеловать мать! Ничего, скоро это кончится. Я привезла хорошие новости.
Ковалев. Дай-то бог! Дай-то бог!
Инна Сергеевна. Владимир Викторович, как можно жить без телевизора? Я подарю вам телевизор. У Грызлова стоит несколько новых запакованных японских. Кстати, на японском телевизоре я выгляжу совсем иначе. У них другая яркость, краски абсолютно живые! В нашем сидишь скукоженная, как будто тебя перед этим в рассоле вымачивали. Я подарю вам японский, увидите – будет совершенно другая картинка!
Валера. То есть на нашем – овощи, на японском – икебана!
(Подошел к Инне Сергеевне.)
Позволь мне поцеловать тебя, мать. Когда я с тобой живой виделся последний раз?Инна Сергеевна. Ты же не приходишь ко мне!
Валера. А разве ты приглашаешь?
Инна Сергеевна. Валерик, я разговаривала сейчас с этой мышкой. Она там готовит. Полевочка... смотрится у плиты. Не понимаю, что ты в ней нашел?
Валера (тихо). Мама, ты говоришь сейчас не о том.
Инна Сергеевна. Обеды, ужины – это ее стихия? Посторонняя женщина нам стряпает – в этом какая-то двусмысленность. Я сказала Михаилу, чтобы он помог ей.
Валера. Михаил неплохой кулинар?
Инна Сергеевна. По-моему, замечательный! Он вообще талантливый во многих отношениях, но готовит, действительно, из ряда вон хорошо.
Валера. Надо будет обязательно попробовать, правда, Юра?
Инна Сергеевна. Это, видимо, ирония, да? Ну и попробует! Почему ты его упрашиваешь? Попробует. Почему он должен отказываться?
Валера. Я ведь не возражаю. Я именно так и говорю: Юре необходимо попробовать. Я считаю, что ему надо больше внимания уделять чреву.
Молчание.
Инна Сергеевна. Юра, какой-то ты неопрятный. Всегда один и тот же свитер на тебе. Найди себе наконец женщину! Брат у тебя хлопотун – видишь, даже здесь у него полевочка, мелкий грызунок...
Валера. Мама, отдохни.
Молчание.
Инна Сергеевна. Юра, почему ты до сих пор один? Можно уже подумать черт знает что! Это и для здоровья важно. Может, ты горбиться перестанешь. Не сутулься!
Ковалев. Он как раз теперь не один. Юра, я уже представил маме Наташу.
Инна Сергеевна. Владимир Викторович, дайте мне спокойно поговорить с моим сыном. Я уже забыла, о чем начала! Ты понимаешь, что я имею в виду, Юра? Нехорошо, уже нехорошо это. Пора, Юра.
Молчание.
Пойдем, я хочу, чтобы ты поближе познакомился с Михаилом. Поговори с ним. Он многое видел в жизни, долго работал за границей.Юра. Мы познакомились.
Инна Сергеевна. Будь со мной тоже совершенно откровенен, тебе не понравился Михаил? Ты не прав. Его надо узнать поближе. Он естествен, а не груб. Правда, его никто никогда не воспитывал, но этим он и хорош. Но я не скажу, что это животное. Духовное ему не чуждо. Он добр к птицам, например. Любит голубей. Голуби – его страсть. Ты бы видел, как он смотрит в небо. Друзья мои, дети, я бы хотела, чтобы вы подружились с Мишей. Он там священнодействует у плиты. Воскресный семейный обед – мы все вместе, большой семьей. Господи, спасибо тебе, что я дожила до этого дня! Юрочка, как я счастлива, что мы наконец вместе. Юрочка! Юрочка! Бедный мой!
Валера. Мама, почему бы тебе не расслабиться? Отдохни, ты слишком активна.
Инна Сергеевна. А ты молчи, охотник на мышей! Тебе никто не говорил, что ты похож на Микки Мауса?
Входит Грызлов.
Грызлов. Вопрос к хозяевам: где соль, где перец?
Ковалев. Юрочка сейчас вам все покажет. Пройди, Юра, покажи. Юра, пойди, пожалуйста, туда и помоги. Прошу тебя.
Молчание.
Грызлов. Да вы скажите где, мы сами найдем.
Юра. В чем дело, дед? Что ты улыбаешься?
Ковалев (улыбается). Я прошу тебя помочь. Тебе трудно?
Юра. Да нет... (Проходит между полок в жилое помещение.)
Инна Сергеевна. Что-то случилось? Какое-то непонятное напряжение. Владимир Викторович, мы не вовремя приехали? Нам, может быть, лучше уехать?
Ковалев (улыбается). Нет-нет!
Инна Сергеевна. Почему вы его отправили? Я не сказала самого главного: его дело послали на пересмотр. Еще немного – и он будет совершенно свободен.
Молчание.
Ковалев. Правда?
Грызлов. Мамо, ты ногу с чем хочешь?
Инна Сергеевна. Не зови меня так! Что это за «мамо» прицепилось, как будто я – средний род!
Грызлов. Не волнуйся, мамо, ты в женском выступаешь.
Инна Сергеевна. Иди туда, иди! Иди, я есть хочу! Скоро?
Ковалев. Задержите, пожалуйста, Юру там. Прошу вас, пусть он останется с вами. Дайте ему какую-нибудь работу.
Грызлов. Да в общем-то дел-то особенных нет. Ногу я запалил...
Инна Сергеевна. Делай что тебе говорят!
Ковалев. Надо нам поговорить без него.
Грызлов. А-а! Ну я понял-понял. (Вышел.)
Инна Сергеевна. А почему без Юры, в то же время? Я ничего не понимаю!
Ковалев. Я хочу вас предупредить: Юра ухаживает... Та женщина, с которой вы только что говорили...Наташа... Я и ваш сын ждали вашего приезда, чтобы... мне хотелось... Вы верно говорите: Юре нельзя остаться одному. Юра любит Наташу, понимаете? Я хотел, чтоб вы это знали.
Инна Сергеевна. Юра?
Ковалев. Я решил рассказать вам, чтобы вы знали заранее. Юра ото всех это скрывает. Наташа чудная, умная, правда?
Молчание.
Инна Сергеевна. Да-да...
Ковалев. Хочется как-то помочь им – вот и все! Пойдемте же к ним. Какой счастливый день! Скажите, его дело пересмотрят? Нет, без него не рассказывайте! Пойдемте! Быстрее скажите ему об этом!
Инна Сергеевна. Владимир Викторович, сначала я хотела бы сказать несколько слов Валере тет-а-тет.
Ковалев. Конечно-конечно. Тогда я пойду обрадую его! Господи, какая добрая весть! Какой праздник! (Уходит.)
Инна Сергеевна. Ты слышал?
Валера достал сигареты.
Здесь нельзя курить – ты в библиотеке все-таки!Валера. Мамочка, такие вопросы не решаются коллегиально. Лучше тебе не входить в это. Молчание.
Инна Сергеевна. Наташа твоя лебединая песня?
Валера. Мать, мы разберемся без тебя.
Инна Сергеевна. Вы оба мои сыновья. Я не хочу, чтобы вы поубивали друг друга на моих глазах.
Валера. О господи! Инна Сергеевна, слушайте, что говорите-то!
Инна Сергеевна. Надо снять эту двусмысленность. Она там ходит как невеста. Из разговора с ней я поняла, что она просто ждет моего благословения. С кем?
Валера. Кстати, мама, почему «полевая мышь» – не домовая, а полевая?
Инна Сергеевна. Помнишь, у нас на даче каждую осень рыскали такие симпатичные белые мышки? Не вижу ничего обидного в таком сравнении, я ведь не назвала ее крысой.
Валера. Да? Они тоже были у нас на даче.
Инна Сергеевна. Михаил их вывел замечательным способом: воспитал крысу-убийцу. Она стала жрать только своих. Дурачок, тебе нужна женщина-рычаг. С этой ты мир не перевернешь.
Валера. У меня здесь есть дело поважнее. Я тебе кое-что расскажу сейчас, приготовься.
Возвращается Ковалев.
Ковалев. Нет, вы подумайте, какой негодяй! Я сказал, что дело пошло на пересмотр – он даже не повернулся, как будто речь не о нем.
Инна Сергеевна. Он вообще производит странное впечатление. Валера, тебе не показалось, что он чересчур углубленный? Что-то в нем даже пугает.
Валера. Мама, он не из Сочи вернулся!
Инна Сергеевна. Это ты мне говоришь? (Вслед сыну.) Ты все-таки идешь к ним?
Валера. Ты меня заинтриговала: Михаил превосходный кулинар! У меня желудочный сок закипает.
Молчание.
Инна Сергеевна. А что, Юра и раньше был такой сумрачный? Я его, действительно, побаиваюсь немного.
Ковалев. Не может привыкнуть дома.
Инна Сергеевна. Какой-то он анемичный, надо его врачам показать... Ну, так что у него с этой Наташей? Живут они?
Ковалев. Что вы! Вы совсем не знаете своего сына!
Инна Сергеевна. Что делать! Вы знаете его лучше.
Ковалев. Юра ее любит. Инна Сергеевна. Речь не о нем. Что у нее?
Ковалев. Я даже не знаю, объяснились ли они.
Инна Сергеевна. Хозяйство общее? Хозяйство есть? Видите ли, Владимир Викторович, Валера тоже встречается с этой Наташей. Он сейчас один. В общем, поймите его тоже. Валеру, во всяком случае, я изучила хорошо: вряд ли он уступит.
Молчание.
Боже мой, что за речи мы ведем! Они сами разберутся. Нужна в таком деле коллегиальность? Она мне лично не нравится. Конечно, ей ближе Валера: он молодой, перспективный человек. Что она – дура, думаете, не учитывает этого? Поверьте, она все давно просчитала. Ну так что у нее с Юрой?Ковалев. При чем здесь Валера? Что происходит?
Инна Сергеевна. Сами разберутся, сами! Юра уже не мальчик. Не надо! Вы думаете: он в петлю полезет? Не волнуйтесь. Пора уже и ему пострадать!
Ковалев. Он достаточно настрадался за свою жизнь.
Инна Сергеевна. Не мальчик. Ваша идиотская опека довела его до этого. Уведут его – будет наука! Не хочу ворошить прошлое... Это вы погубили ему жизнь! Вы плохой воспитатель. Два раза вы это доказали. Ваш сын тоже не был готов к жизни. Вы забрали у меня Юру, внушили ему книжные прописи – вот он и получил на полную катушку. Валера хлопотал, я просила. Кому он нужен теперь с таким прошлым? Какая дура повесит себе на шею камень – ведь он хуже любого инвалида!
Ковалев. Инна, вы же сами привезли Юру, ему не было и года. Привезли завернутого в холодное одеяло. Вспомните!
Инна Сергеевна. Посмотрите, что вы за мужчину воспитали! Вы гордитесь своим внуком? Оставьте его наконец!
Вбегает Паша.
О, черт! Что он ходит сюда?
Молчание.
Владимир Викторович, давайте не будем лезть в это дело! Братья сами разберутся. Ваш встретил первую юбку и уткнулся!Ковалев. Объясните, что вы хотите сказать. При чем здесь Валера? Объясните!
Паша (задыхаясь). Преследует Екатерина Федоренко!
Инна Сергеевна. Это опять он! Закрыта библиотека, ремонт. Уходите!
Паша. Сейчас ворвется! Пьяная!
Исчезает. Появляется готовая на все Федоренко.
Федоренко. Пашка! Где он? (Видит Инну Сергеевну.) Это еще кто здесь така-а-ая?
Инна Сергеевна. Вы поняли меня, Владимир Викторович?
Молчание.
Федоренко. Женщина, где я вас видела?
Инна Сергеевна. Что? Что вы хотите?
Федоренко. О господи! До чего же лицо знакомое! Женщина, я вас где-то видела. Вы местная?
Инна Сергеевна уходит.
Дед, а дед, и голос ее... Точно ее! (Зовет.) Пашка, не поверишь, кого я видела! Знаешь, кто тут? И лицо ее, и голос! Сама-а... живая... Дедушка, неужели это она... наша?.. Сказать кому – не поверят. Живая!Ковалев не отвечает. Слышно, как кричит Паша.
Паша. Внимание всем! Работу заканчивай! До начала нашей беседы остается считанное время! Считанное время!
Федоренко слышит голос брата, но не двигается с места. Так же неподвижен и Ковалев.
Действие второе
Слышно, как в артели по-прежнему работают инвалиды. Их стало еще больше. Ритм невеселого труда все набирает и набирает силу. В библиотеке озабоченный Паша расставляет стулья. За ним неотступно следует Екатерина Федоренко.
Паша. Есть добровольные начала жизни, Катя! Видишь, люди работать начали в выходной, а некоторые уже вторую смену подряд. Я их спрашивал, они на мастеров указывают, говорят: они приказали добровольно поработать. Сами-то мастера отдыхают.Федоренко. И ты иди домой, отдыхай! Пойдем, я сварю вкусненького. Что тебе дала эта общественная работа? Это хуже водки. Пьяный мужик, если дрова начнет рубить, палец себе отрубит, а общественный не знает, с какой стороны топорище растет. Ты же был такой умелый во всем, Павлик! Вся улица, вся округа тобой только и жила. Всем ты был помощником. Я понимаю, если бы ты верующий был, молиться стал ни с того ни с сего. А ты торчишь круглый день в библиотеке, ночью сидишь. Люди говорят, и ночью читаешь! К чему тебе это? Ум не выдержит, его у тебя и без того нет. Я знаю, кто тебя обаламутил. Люди говорят: опять его заберут, ушлют! Зачем ты путаешься вокруг него?
Паша. Он меня слушает, не перебивает. Я ему могу все рассказать про себя, Катя. Иногда я думаю: не святой ли он?
Федоренко. Какой же святой под надзором-то?
Паша. А вся история наша разве не через тюрьмы проходит? Чем больше человек добра хочет сделать, тем больше ему от людей достается.
Федоренко. Какое же это добро мне, например, от него? Какое мне облегчение? Ведь мне теперь одной со всем приходится управляться. Не буду говорить про детей, которых ты любил, Паша, и был для них лучше любого отца. И, если бы не ты, как бы я могла их вырастить? Никто твоих заслуг не закрывает. Вот возьмем, к примеру, Модеста. Я сейчас посадила его на цепь, и я взяла и пошла с ним к Ковалихе. По пути он шел как воспитанное животное. Мы пришли. Что ты думаешь, он, гад, сделал? Он, как только увидел свиноматку, начал так бить копытами о землю – прямо вот хоть не верь!
Паша. Его морально подготовить надо было, убедить.
Федоренко. Все его просили всякими угощениями. Он начал так орать – свинья просто даже испугалась, потому что – даю тебе крест – он встал на задние лапы, как на митинге. Соседи сбежались, а он рванулся так, что вместе с этой цепью – смотри – чуть мне палец не переломал! И он так с этой цепью несся... и собаки гнали его. А уж потом прямо по полям, не разбирая дороги. Паша, до ночи надо его вернуть, иначе его волки сожрут. Говорят, волки собак таскать стали, а тут такой окорок к ним прибежал.
Паша. В каких он полях?
Федоренко. Прямо за элеватором. За что такие деньги волкам отдавать? Я бегала, я кричала: «Модест! Модест!» – он не отзывается. Он только на тебя идет. Пойди его домой отведи!
Паша. Катя, неужели моя жизнь – свинью на поводке водить?
Федоренко. Ну, хорошо, давай, давай его не водить. За каждый его визит мы поросеночка получаем. Почему ты бросил это дело? Это очень выгодное мероприятие. Иначе тогда давай его заколем. Зачем нам боров? Жрет дисциплинированно, а дела своего не делает. Что мы, бесплатный ресторан будем устраивать ему? Люди говорят: они его прокармливать задаром не будут.
Паша. Раньше все смеялись надо мной – свинью на поводке водит! Теперь понадобился. Нет, Катя, Модест пусть сам решает свою судьбу. Это природное явление. Он если не хочет больше, нельзя его заставлять. Значит, у него другое на уме. Вы же звери! Я его для науки вырастил! Я показал перспективу природных явлений мира, а вы! Он же эталонный образец! Он для выставки был задуман. Вы из него сделали племенного кабана.
Федоренко. Ну пойди позови его. Он к тебе пойдет.
Паша. Оставь меня! Оставьте меня! Дайте мне больше не заниматься всем этим.
Федоренко. На что мы жить будем без него, Пашка? Чем мне тебя кормить, дурак?
Входит Валера, достает сигареты, закуривает.
Паша. Вот мы с вами не договорили, и я не успел вам рассказать, что главным доводом, который выдвигал Константин Эдуардович, было обязательное стремление человека подняться ввысь и там через способство невесомости...
Валера. Иди-иди! Потом про невесомость.
Паша. Невесомость есть наибольшее благо! С помощью невесомости есть возможность преодолеть все человеческие препятствия и барьеры. Там – указывал Константин Эдуардович – среди тепла и света мы будем парить и падать, но никогда не упадем.
Быстро вошла Наташа.
Федоренко, махнув рукой, уходит.
Там никто ни о чем не вспомнит и ни о чем вперед не подумает...Валера. С Циолковским я тоже согласен, и с Мичуриным тоже. Иди, дорогой.
Паша. А я думаю, я решаю, я посвятил учению Мичурина целую жизнь. Мне довелось встречаться с этим великим человеком – родом я из Козлова. Я тоже добивался самых громадных результатов в земледелии, потом переключился на петухов.
Валера. Зачем ты вышла? Я тебя не звал.
Наташа. Мало ли у меня дел здесь?
Валера. Ну, иди-иди по делам. Сейчас брат сюда придет – не надо, чтоб он нас видел.
Наташа. Он про тебя все знает. Я ему рассказала сегодня все про тебя и про меня.
Валера. А зачем?
Наташа. Это уже мое дело!
Валера. А может, он тебе приглянулся?
Наташа. Не шути – я на пределе.
Паша. А что говорить? Петуха съели! Того же Модеста сколько раз хотели заколоть, да жадность не давала. Они до того его использовали, что он из культурного кабана превратился в агрессора половой жизни. Только я надеваю на него ошейник – он плачет, до того его свиноматки довели!
Наташа. Пошел отсюда!
Паша. Слыхали? Вот так каждый раз. Поэтому скажу вам на прощанье: Константин Эдуардович всю душу мне перевернул. Благодаря ему я стал решать загадку, что же движет жизнью человеческих существ. (Уходит все с тем же восторженным выражением.)
Валера. Я поеду сегодня один.
Наташа. Почему?
Валера. Завтра увидимся.
Наташа. Я тоже сегодня уеду. Ты меня не захватишь?
Валера. Нет.
Наташа. А почему с тобой нельзя? Ты приглашал в своей машине... Все равно все всё знают.
Валера. Не волнуйся. Ты же верный товарищ – не будем дразнить гусей.
Наташа. Каких гусей?
Валера. Мне с братом надо поговорить. Ты напрасно выскочила. Не втроем же нам разговаривать!
Наташа. Ну хоть о чем вы будете говорить, я могу знать?
Валера. Не о тебе – не волнуйся. Почему ты мне раньше не сказала? Кто тебя просил доводить его до такого состояния? Как мне ему в глаза смотреть?
Наташа. Как – просил? Ты что?
Валера. Ладно, не об этом сейчас. Они вокруг этого голоса хотят волну поднять. Несколько их человек в Москве: но письмо должно прийти отсюда. К нему приезжали из Москвы позавчера?
Наташа. Приезжали, мужчина и женщина.
Валера. Ты не знаешь: написал он это письмо?
Наташа. Не знаю.
Валера. Узнай! Поговори с ним, найди момент.
Наташа. Я с ним больше ни о чем говорить не буду. Я сейчас соберусь и поеду с тобой.
Валера. Я же сказал уже: не надо тебе со мной ехать. Ты что, сама не чувствуешь этого? Он мне не чужой.
Наташа. Я тоже тебе не чужая. Мать смотрит с каким-то прищуром.
Валера. Да что мать! Я говорю с тобой сейчас о важных вещах. Теперь на будущее: если тебя опять вызовут, ты там не лепи все подряд.
Наташа. Ты меня об этом просил. Ради кого я это делаю?
Валера. Об этом проклятом письме я должен знать раньше всех, я бы сразу приехал. А то я от чужих людей обо всем узнавать стал.
Наташа. Я не могу больше с ним видеться, не могу!
Валера. С кем, с братом?
Наташа. Нет. И с ним тоже. Друг твой чуть не каждый день мне звонит – просит, чтоб приезжала. Надо ему – пусть сам сюда едет! На одни автобусы ползарплаты уходит.
Валера. Предъяви билеты – пусть оплатит, я серьезно говорю.
Наташа. Я ведь еще к тебе заезжаю.
Валера. Ну так и быть, я тебе оплачу. Он адрес на письме написал?
Наташа. Адрес? Какой адрес?
Валера. Куда письмо: в правительство, в Верховный Совет?
Наташа. Куда-то туда, не знаю.
Валера. Можешь сейчас, сейчас уйти?!
Наташа. Сейчас? А потом куда?
Валера. К себе пойти... не знаю. Слушай, может, тебе рвануть на автобус?
Наташа. Да? А матери что ты скажешь?
Валера. Матери наплевать на тебя и на меня. У нее одна забота: внедрить Михаила. Я поговорю с братом. Тебе сейчас не надо мелькать здесь. Мы сами разберемся, по-семейному. Я не спрашиваю, было у тебя с ним что-нибудь или не было. Я это даже не выясняю сейчас.
Наташа. Вот так да! А ты спроси.
Валера. Я тебя прошу: уйди!
Наташа. Я тоже многое узнала от чужих людей. Инна Сергеевна поторопилась мне сообщить, какая у тебя знакомая есть в Москве: предлагает себя с квартирой сразу. Мол, не надейтесь, девушка,– ваше место здесь, среди калек и инвалидов! Что же ты об этом не говоришь?
Валера. Потом и об этом поговорим.
Наташа. Потом? Больно много ты на потом оставляешь!
Входит Юра.
Молчание.
Валерий Николаевич, у меня тоже дела есть в области, может, захватите с собой, когда назад поедете?Валера. Нет, не захвачу. Мне в другую сторону.
Наташа. Ну ладно, придется мне автобусом добираться. Не увидимся вечером?
Валера. Мир тесен, как говорится.
Наташа. Сегодня увидимся?
Валера. Вы это мне, Наташа?
Наташа. Тебе, тебе! Юра, дайте нам поговорить!
Валера. Постой, брат, ты мне не мешаешь. Какие у вас тайны, Наташа?
Наташа. А мне мешает!
Валера. Нет... подожди, Юра!
Юра. Решите без меня: мешаю я или нет. Пусти руку. Пусти руку, я сказал.
Вырывается. Валера его держит.Валера. Это я себя держу, понимаешь, Юрка? Руки заняты: а то ведь я грубость сделаю женщине.
Наташа (кричит). Пусть он уйдет! Иначе я ему все расскажу остальное...
Валера. Следы равноправия. Подожди, Юра! Что ты хотела сообщить?
Молчание.
Меня на испуг берешь? Или кого? Появилось желание покаяться? Давай – место подходящее. Сразу ставлю в известность: я для попа не гожусь! Я сам грешен, грехи отпускать не обучен.
Молчание.
Наташа уходит.
Значит, по порядку. Про Наталью: не беспокойся, у меня с ней ничего не было – не знаю, что она тебе наговорила... Ладно, брехать не буду – про тебя не знал. Давай ее пока в сторону отложим. Неужели мы себе баб не найдем? Я тебя выведу отсюда, я тебе таких покажу! Я Дом моделей курировал по линии молодежной моды. Милый... я покажу тебе такую жизнь – я тебе живые гобелены буду дарить с морской водой...
Молчание.
Юрка, слушай внимательно! Ради чего я сюда приехал? Сам ты понимаешь... за тобой присматривают. Есть и конкретные люди, которым это поручено. Один товарищ... в общем, тот, с которым я в прошлый раз приезжал... Я профессию его тебе называл...Юра. Дальше.
Валера. Дальше? До поры до времени тебя не беспокоили: теперь у него личная, человеческая просьба. Он считает, что скоро тебя можно будет пустить в более крупный культурный центр, но это зависит от тебя.
Молчание.
Если ты это письмо напишешь, тогда уж, дорогой, не обессудь,– такая тебе весть от него.
Молчание.
Пацана этого выпустят, может, уже выпустили, народ над голосом этим посмеялся и забыл уже, а ты с письмом этим высунешься... Зачем? Ну подумай! Тебе сейчас надо сидеть тихо, а ты здесь самодеятельностью балуешься. Ты что инвалидам этим читаешь? Для бесед своих и чтений выбирай классику: она проверена временем. Непроверенных имен не надо, их и про себя читать не следовало бы, а ты – вслух. Прошу тебя: никаких писем! Никто его в Москве читать не будет всерьез. Ты для них псих! Тебе этого парня жалко? Себя пожалей. Скажут: ненормальный – и все! Тогда уж здесь никто не посмотрит, чей ты сын или брат. Подумай о матери. Ее на экране оставили только из-за отца, моего отца – он не последний человек был в наших краях. И выпустили тебя сюда к деду, к своим поближе, не без его помощи. Не грех тебе спасибо сказать и моему товарищу. Мы с ним вместе в комсомоле начинали. Это еще нам повезло, что именно ему ты достался.
Молчание.
Я не ради себя суечусь здесь – мое личное дело ты давно испортил.
Молчание.
Ты мне какой-никакой, а брат. Мы на свет появились, потому что аборты были запрещены,– мать делилась воспоминаниями. Когда отец умер, у нас с ней была короткая семейная близость. Говорит: никогда не хотела детей. Она человек злой. Твоего отца я не знаю, а мой ее не любил.
Входит Инна Сергеевна.Инна Сергеевна. Мальчики! Я хочу принять участие в вашем разговоре.
Валера. Да, мама, мы слушаем тебя.
Инна Сергеевна. Валера, мне кажется, что тебе надо уехать! Тебе не кажется?
Валера. Мама, я редко буду тебя видеть после сегодняшнего дня.
Инна Сергеевна. Валера, ты не должен обижаться на меня...
Валера. Я буду выключать телевизор, когда ты покажешься на экране.
Инна Сергеевна. Юра, ты должен знать: такие вопросы решает женщина. Простите, что я так грубо вторгаюсь в вашу интимную жизнь, мои дорогие сыновья, но я мать, ваша мать. Мы никогда не говорили на эту тему. Вы взрослые мужчины, но для меня – вы дети. Все это надо решить с холодной головой. Не хватало, чтобы вы еще поубивали друг друга из-за какой-то полевой мыши. Ну и вкус у вас, должна я сказать. Особенно меня поразил Валера. Ты же всегда любил высоких... грудастых... Или тебе сейчас непременно хочется выиграть? Мы не на скачках! Литература знает множество примеров, когда родственники убивали друг друга из-за паршивой юбки. Не забывайте: нас теперь три человека из всех миллионов или миллиардов. Ваши отцы в земле, скоро и мне уже место себе присматривать. Вас останется двое.
Валера. Откуда такие грустные мысли, мама? Такие настроения после свадебного путешествия?
Инна Сергеевна. Уколол, ударил мать. Ну что же, я тебя понимаю. Уступи, не все же тебе, сынок. Вспомни, сколько я абортов устроила твоим комсомолкам.
Юра. Мама!
Инна Сергеевна. Что, мой мальчик, дитя мое, сыночек мой? Ты ведь меня не презрел, как твой брат. Ты понял: мама не привыкла быть одной. Даже из-за простой безопасности я не могу ночевать одна в нашей квартире, мне все время кажется: то в одной комнате кто-то стоит, то в другой... Дай я тебя поцелую, Юрочка. Ты думаешь, я не плакала, не страдала, когда с тобой все это произошло? Я всегда думала о тебе: каково там моему мальчику? Я думала: как ему помочь? Ничего нельзя было сделать. Я мало сделала, я ничего не сделала, я плохая мать...
Валера. Ты напрасно ушла оттуда. Мы сейчас придем.
Инна Сергеевна. Юра, твой брат сейчас уедет – я решила. Юра, я хочу, чтобы ты понял: я боялась не за себя. У меня был еще один сын – и я выбрала его. А теперь я выбираю тебя! Валера, оставь в покое эту женщину. Я прошу, я требую!
Валера. О чем ты говоришь? При чем тут женщина? Завела пластинку.
Инна Сергеевна. Не груби! Меня теперь есть кому защитить.
Валера. Грызлов тебя защитит, когда будет квартиру делить и имущество вывозить.
Инна Сергеевна. Я имею в виду твоего брата. Уходи! Мне трудно это говорить, но оставь и ему немножко счастья.
Валера. Я тебя просил: не включайся.
Инна Сергеевна. У меня два сына.
Валера. А не три?
(Медленно направился к выходу.)
Инна Сергеевна. Что он сказал?
Юра. Тебе послышалось, мама.
Инна Сергеевна (вслед Валере). Стой, поганец! Повтори, что ты сказал?
Спешит за Валерой. Юра стоит, опустив голову. Появился Паша, подходит к Юре.
Паша. Юрий Алексеевич!
Юра. Что, Паша?
Паша. Как быть с ними? Работают...
Юра. Я узнаю.
Паша. Ничего пока не дадите посмотреть?
Юра. Журналов новых пока нет.
Паша. Старые я все изучил. Пойду возьму энциклопедию.
Юра. Возьмите.
Паша. Юрий Алексеевич, вы записали меня на фамилию Мичурин...
Юра. Да, Павел Мичурин. Берите, я заполню формуляр.
Паша. Возьму, быстро пробегу и принесу. Юрий Алексеевич, а можно переписать на другую фамилию?
Юра. Можно.
Паша. На фамилию Циолковский.
Молчание.
А что с вами сегодня? Такой вы грустный – смотреть невозможно! К вам мамо приехала...Юра. Грустно жить на свете, Паша?
Паша. Нет, нет! Теперь только начал понимать... Растил кабана до исполинского размера, выводил новые сорта других животных, не говоря о растениях,– и что? Увеличивал движение материальных частиц через анальное кольцо. Надо заниматься выведением новых человеческих сортов. Работа не одного дня. Я не знаю, могут ли быть достигнуты результаты? Могут, Юрий Алексеевич?
Молчание.
Тянет к себе Константин Эдуардович. Я вот думаю: а может, через способство невесомости это злополучное кольцо зарастет за ненадобностью? Для этого обязательно надо использовать космос.
Входит Наташа.
Вот она. Узнайте у нее, кто в артели рабочий день назначил.Юра (Паше). Пойдемте, я вам выдам книгу.
Паша. Да я сам возьму. Я же энциклопедии укладывал и коробки подписывал.
Юра. Идемте, идемте.
Наташа (громко). Подожди, Юра!
Юра. Не могу, ко мне читатель обратился!
Паша. Не надо беспокоиться, Юрий Алексеевич. Вы же всегда раньше доверяли.
Наташа (подошла). Опять он здесь? Пошел отсюда!
Паша. Скажи-ка, кто людей за столы посадил?
Наташа. Ты слышал, что я сказала?
Юра. Хорошо, Паша, возьмите книгу сами. Я запишу.
Паша выходит.
Наташа. Я не хочу чувствовать себя виноватой – это пытка, честное слово! Я рядовая женщина, каких большинство. Что вы во мне увидели? Рассказали бы хоть. Юноша, раз дело дошло до такого разговора, не убегайте. Я рядовая, поймите и не обманывайте себя. Я хуже любой рядовой, хуже в миллион тысяч раз! Вы меня боитесь, юноша? И правильно! Вы меня должны бояться... Я выпила минуту назад... стакан водки... стакан без закуски... Может, я скоро упаду. (Смеется.) Заметил, да? Я много в последнее время выпиваю. Дай руку...
(Взяла его руку, приложила к груди.)
Слышишь, что с сердцем делается? Не могу опьянеть... Все вижу, понимаю.
(Целует ему руку.)
Не бойся! Я не пьяная еще. У нас ничего не будет на сто процентов... Теперь не может быть...Юра. Почему?
Наташа. На «ты» давай. Не-е-ет! С по-целуе-е-ем. (Целует его.) Ничего теперь не будет... никогда. Я уеду отсюда, зароюсь – меня никто не найдет... Ты лучший человек на свете, кого я встречала. Зачем ты был такой смелый в высказываниях со мной, Юра? Нельзя доверять женщинам... Меня любишь, да? Это я все передавала... я-а-а...
Юра. Зачем?
Наташа. И ничего страшного. Не переживай, Наташа! Хочешь сделать со мной что хочешь? Что ты хочешь? О-о-ох! Легче стало... А то я извелась, на тебя глядя. Все на своих местах стоит прежних... Уведи... куда-нибудь меня... Слушай, у меня когда-то был муж. Кра-а-сивый такой... похож на вола... натужный такой вол... Такое выражение лица, что вот-вот пернет... Извини, пожалуйста. Ни разу не назвал меня «Наташа», только «Натали». Я его послала... расстались с таким мордобоем! Отвезла его сама в больницу... ухо зашивать... Мне хочется с тобой страшно откровенно... Я ни с кем так еще не говорила из мужчин... Ты должен меня изнасиловать. Понятно? Ты понял меня? Попробуешь? Быстрее только. Сейчас!
Юра. Не обещаю.
Наташа. Тебе хорошо будет со мной! Валерке нравилось: считал, у меня станок удобный. Ну что ты дрожишь? Идем! Я выпила – момент подходящий. У вас там не было женщин или были? Как вы там обходились? Я-а... видела: у тебя иногда слюнки текли, шизик!
Юра сдавил ее руку.
Мне больно... Пусти!
Молчание.
Мне же больно... Сумасшедший! (Плачет.) Мне хорошо... больно... Еще больнее сделай... Ну сделай! О господи, какой страшный! Бей меня! Убей меня... Тебе ничего не будет... ты больной...
Юра отошел.
Правильно ведешь себя с женщиной. Нам надо мужскую руку чувствовать, иначе выходим из-под контроля. Брат твой умный, а ты – дурак. О господи! Все поплыло... Ты улыбаешься или мне кажется? Ты плачешь? (Подошла, уткнулась головой ему в плечо.)
Спасибо. Значит, ты меня простил... Что ты – монашек?
Молчание.
Какой ты ласковый, какой ты добрый, монашек...Входят Ковалев и Грызлов.
Ковалев. Тебе не нужна моя помощь, Юрочка?
Наташа (счастливо улыбаясь). Старик, уходи отсюда к черту!
Ковалев. Очень хорошо... Конечно-конечно...
Наташа. Чтобы я тебя не видела на расстоянии даже ста пятидесяти метров!
(Отходит, садится в стороне.)
Грызлов. Наташа, никак ты захорошела?
Ковалев. Юрочка, мы вышли поглядеть, куда все делись. Там Михаил все собрал на стол.
Грызлов. Я видел, она стакан приняла, решил – водичку. А куда мамо запропастилась?
Юра не отвечает. Наташа воинственно смотрит по сторонам.
Наташа. Владимир Викторович, я предупреждала: водки не берите! А вы: мужики перепьются. (Засмеялась.) Пьют бабы... им больше нужно.
Грызлов. Подмечено верно. Мамо тоже любит согреться! Юра, а ты сам принимаешь?
Юра молчит.
Ковалев (растерянный, улыбается Грызлову). Юра, все-таки надо попробовать найти наших гостей... (Выходит.)
Наташа усмехается.
Грызлов. Соберемся – мимо стола не пройдем, что бы ни было, какие бы вопросы ни рождались бы, соленые, пересоленые,– про закуску не забудем. У нас с мамо тоже всякое бывает. Не так давно у нас гости были, вроде свадьбы. Она под баночкой... небольшой... прочитала сначала анекдоты... голосом вроде как последние известия, только текст, ты понимаешь, соответственный. В узком, конечно, кругу. Мы как раз оформлялись в тур – на столе документы. Взяла мою автобиографию, зачитала, вроде представила друзьям мужа. Ну, получилось тоже как будто анекдот. Та же реакция. Родился в деревне такой-то – хохот, закончил сельскохозяственный техникум – со стульев падают. Конечно, кто я для них? Село. У нее лицо не сходит с экрана. Однако клюнула, заглотнула так, что только подошвы видны остались! Да-а... Мамаша ваша, скажу я вам, Юрий Алексеевич, не плотва... Не рыбак?
Юра. Нет, не рыбак.
Грызлов. Тогда тебе нашего брата рыбака не понять! Хорошую щуку берешь на живца. Приходится побороться со стихией. Леска звенит, удилище ходуном ходит, тебе противостоят темные силы дна! Аппетит – самый сильный инстинкт в человеке! Это мы давно доказали миру, грубо говоря, собачьей слюной. Как говорится, все соответствует действительности.
Юра. Трудно что-либо возразить. Грызло в. А говорите, что не поняли. Основу вы уловили точно, потому что за плечами жизнь.
Молчание.
Иногда тянут отвлеченные понятия. С утра до ночи центнеры, килограммы... А вы человек книжный.Возвращается Ковалев, смотрит на затихшую Наташу.
Ковалев. Юра, что с Наташей?
Юра. Дед, не трогай меня.
Ковалев. Подойди же хотя бы к ней!
Юра. Повторяю еще раз: не трогай меня!
Ковалев (Грызлову). Наташа очень устала. У нас сейчас трудная пора – переселяют, пока неизвестно куда. Представляете, собрать такое количество книг, запаковать! Она нам помогала, доставала коробки.
Грызлов. Понятное дело.
Молчание.
Как там, собирается Инна Сергеевна садиться за стол?Молчание.
Ковалев. Юра, я думаю, целесообразней Наташу отвести к нам. Не надо, чтобы ее сейчас видели.
(Подходит к Наташе.)
Вы разрешите помочь вам?Молчание.
Наташа. Отчим! Ты куришь, отчим?
Грызлов (достает сигарету). Дымком закусишь?
Наташа. Закушу...
Ковалев. Наташа, я должен попросить у вас прощения. Мы все виноваты перед вами, прежде всего я... так грубо вмешался. Поверьте, мне это стоило немалых душевных сил. Забудьте, все забудьте! Я глубоко сожалею. Все равно как бы не сложилась дальше ваша судьба... Я благодарен вам... благодарен...
Наташа. Не за что меня благодарить!
Ковалев. Вы стали частью нашей семьи. Между нами была настоящая близость. Я буду часто вспоминать вечера, которые мы проводили вместе... наши чаепития...
Наташа. Не за что благодарить. Уйдите, не мучайте меня!
Ковалев. Дева моя, вам сейчас тяжелее всех...
Входят Инна Сергеевна и Валера.
Наташа. Накройте меня с головой чем-нибудь, чтобы не видела...
Инна Сергеевна. То, что мне рассказал твой брат... Нет, я в ужасе, я потрясена! Одним росчерком пера ты хочешь погубить все, что я сделала для тебя! Кому я только не клялась, что ты покончил с прошлым, все осознал!
Юра. Разговор лишен смысла. Письмо я написал.
Валера. Где оно?
Юра. Далеко.
Инна Сергеевна. Скажи, кому ты его отправил? Его еще можно перехватить? Я заберу... я сама поеду... Владимир Викторович, вы знаете, что происходит? Вы отдаете отчет? Он себе подписывает новый приговор!
Юра. Пойдем к столу, мама. Ты о еде мечтала.
Инна Сергеевна. Нет, я никуда не пойду, пока ты не скажешь, кому ты отправил этот проклятый протест. Владимир Викторович, вы знаете этих людей? Отвечайте!
Ковалев. Я не совсем понимаю: вы почему-то кричите...
Юра. Оставь в покое деда.
Инна Сергеевна. Нет, не оставлю! Хорошо же вы за ним тут смотрите, Владимир Викторович!
Ковалев. За ним тут смотрит участковый милиционер! Не путайте!
Инна Сергеевна. Вы покрываете его!
Юра. Уезжай, мама.
Инна Сергеевна. Что-о?
Юра. Свидание окончилось.
Ковалев. Юрочка, не надо так!
Инна Сергеевна. Ты гонишь мать?
Юра. Идем, дед.
Ковалев. Юра, я знаю, ты столько лет ждал мать, но я должен сказать. Инна, вы даже не вспомнили, что здесь... в двух шагах, за церковью, кладбище, где похоронен Юрин отец...
Валера. Подожди, Юрка, что с письмом? Ты можешь ясно сказать? Для твоей же пользы.
Юра. Идем-идем, дед, идем.
Ковалев. А Наташа? Ее здесь оставить?! Юра, постой...
Юра выходит.
Ковалев. Ах, как же все ужасно! Какой он несчастный! Сколько же ему еще получать ударов!
Инна Сергеевна. Мой голос здесь не слышат! Не слышат, о чем я им говорю. Владимир Викторович! Боже мой, неужели опять все сначала?
Ковалев. Да... Опять, опять. Ему не повезло... опять...
Наташа. Инна Сергеевна, вы интересную тему затронули, а нам договорить не дали... Хорошо вы о мужьях схохмили.
Инна Сергеевна. Вам, милочка, на будущее хочу дать совет: надо знать, от кого дети! Это долг женщины, можно сказать, единственная ее обязанность перед мужчиной. Я распущенность не понимаю. Иногда считают: кто бы это мог быть? Это еще ваше счастье, что вы тут в провинции мыкаетесь в пределах одной расы. В столице, там ведь кого только нет! Наше миролюбие известно, но есть и обратная сторона медали. Сплошь и рядом сюрпризы: то черно-белое кино, то цветное. Вы сами определяйтесь, не ждите от нас ничего.
Наташа. Не поняла ваши заявки. Инна Сергеевна. Все ты поняла. (Валере.) Что делать? Научи!
Валера. Ладно, поехали. Инна Сергеевна. Нет, надо что-то делать!
Валера. Что? Он никого не слышит. Он болен, мама, болен! Инна Сергеевна. Он болен, болен... Что же теперь будет?
Валера. Кто знает! Это уже не от нас зависит.
Входит Юра, ставит перед гостями нераспакованные пакеты.
Входит Грызлов – в руках тоже пакеты и свертки.Инна Сергеевна. Что у тебя в руках?
Грызлов. Провиант захватил, поесть-то надо будет на обратном пути. Сядем на полянке, под елочкой...
Инна Сергеевна. Немедленно оставь!
Грызлов. Я голодный. С половины шестого утра. Утром только чай выпил. Нога полусырая, я же ее на медленный огонь поставил.
Инна Сергеевна. Я сказала, отнеси все!
Грызлов. Ехал триста с лишним километров, готовил стоял, мелко все нарезал... Теперь говорят: не ешь, все назад!
Ковалев. Нам тоже ничего не надо.
Грызлов. Понятно.
Инна Сергеевна. Немедленно все брось!
Грызлов. Других учишь чуть ли не каждый, день: береги народное добро, а сама – брось! Тут тоже, наверное, не собаки – с земли не едят.
Инна Сергеевна. Иди в машину!
Грызлов. Отец, возьми пакетик. Так вы и не попробовали мармеладку.
Ковалев. Благодарю, спасибо, я обязательно попробую.
Грызлов тем же путем, что и вошел в первый раз, осторожно движется к выходу.
Валера (подошел к Наташе). Наталья. (Громко.) Наталья!
Наташа. А я слышу – зачем же кричать?
Валера. Подвезти тебя? Подождать мне тебя или нет?
Молчание.
Наташа сидит, опустив голову.
Ну, я жду пять минут, не больше.Валера, а вслед за ним Инна Сергеевна молча идут к выходу. Слышно, как в артели ритмично постукивают инструменты инвалидов. Наташа встает, с трудом, шатаясь, направляется к выходу.
Ковалев. Юра, можно я задержу ее? Юрочка, останови ее!
Юра. Нельзя.
Ковалев. Я не выдержу этого – у меня сердце разорвется!
Слышны далекие требовательные автомобильные гудки. Наташа резко поворачивается, но, сделав несколько шагов, падает, пытается встать. Входит Паша.
Юра, ну сделай же что-нибудь!Юра помогает Наташе подняться.
Юра. Останься.
Наташа плачет... целует, целует Юру, гладит его волосы, плачет, целует и идет к выходу.
Паша. Спешишь? Я советовал: здесь найди, из местных.
Наташа. Ты умный, дурачок... умный...
(Выходит.)Паша (указал в сторону артели). Не идут! Я их просил, уговаривал. Может, вы им скажете, Юрий Алексеевич? Не отказывайтесь от нас.
Ковалев. Павел, мы очень устали. Начало через несколько минут – нет никого!
Паша. Им мастера приказали. Они боятся!
Молчание.Ковалев. Юра, не надо, я еле стою на ногах!
Юра. Если придет хотя бы один человек, я готов начать. Подождем.
Молчание.
Входит Екатерина Федоренко.Ковалев (устало). Юра, смотри: пришел твой первый слушатель. Что же вы остановились там? Прошу вас! Проходите.
Федоренко стоит в проходе, озирается, высматривает Пашу.
Паша. Нет! Ее сюда не надо!
Ковалев. Мы просим вас! Пожалуйста, проходите.
Федоренко (удивленно). Чего это вы меня приглашаете? Я и без приглашения войду. (Подходит.) Чего это со стариком?
Паша. Иди... Сядь туда и будь молчащей.
Ковалев. Вы прочитали объявление? На дверях висело объявление.
Федоренко. Еще мне только осталось объявления читать.
Паша. Сорвали его.
Ковалев. Вы не стойте, проходите... садитесь. Может быть, вы хотите к окну поближе?
Федоренко. Да что вы меня усаживаете? Я и так сяду. А что здесь такое состоится?
Ковалев. Видите ли здесь будет лекция... устный концерт.
Федоренко. Концерт я сама могу устроить.
Ковалев. Любой стул – вам!
Федоренко. За что такие почести?
Ковалев. Я вас не встречал еще в нашей библиотеке.
Федоренко. Да меня сюда Пашка не пускал – я ему каждый раз обещалась поджог здесь сделать. Не хотелось грех на душу брать – монастырь все-таки... А библиотеку вашу я бы сожгла!
Ковалев. Может быть, сегодня вы станете нашим читателем.
Федоренко. Хватит с меня, это вон кто читает!
Паша. Замолчи, Федоренко, никаких чтобы выкриков и замечаний!
Федоренко. Ну-ка пойди-ка сюда! Пашка! Скажу что, слышь?
Паша. Это я дома у тебя Пашка! Здесь я – Константин Циолковский!
Федоренко. Враг! Я тебе сейчас дам такого Циолковского! Гад!
Паша. Сядь и будь молчащей!
Федоренко. Я тебе дам Циолковского, Мичурин проклятый!
Юра. Все! Больше никто не придет!
Молчание.
Юра уходит. Паша плачет.Паша (кричит). Эй, вы! Инвалиды! Вы же еще людьми называетесь! Разве он ради себя? Вы вспомните, про что он всем рассказывал! Он, как детям, читал вам... И вы от него отреклись! Что вы потерять боитесь?
Входит Юра с магнитофоном и длинным проводом в руках.
Юра. Паша, можно вас попросить включить в сеть?
Ковалев. Что это, Юрочка?
Юра. Мне привезли пленку. Сейчас я дам тебе послушать. Я попросил, мне записали голос. Ну, голос... тот самый.
Паша включает магнитофон в сеть. Юра нажимает на клавишу: слышен городской шум, звук медленно проехавшего трамвая, гудки автомашин, гул человеческих голосов. И вдруг в этих звуках отчетливей остальных зазвучал высокий юношеский, почти детский голос.
Голос. Здравствуйте, дорогие товарищи! Сегодня двадцать второй день первого осеннего месяца сентября. С утра показались лучи восходящего солнца. Они принесут потепление. Будет тепло...
Федоренко. Пашка, Модеста украли.
Паша. Затихни, Федоренко!
Федоренко. Да я тихо тебе говорю. Мне бабы рассказывали: какие-то парни его на самосвал грузили. Номер записали. Номер у меня есть.
Паша подошел совсем близко к магнитофону, склонив голову, утирает слезы. Лицо его светлеет, принимает обычное восторженное выражение. Слышны звуки улицы, голоса толпы, голоса далекой живой жизни.
Занавес