Белов Георгий Михайлович: Сенека

Аннотация:
Небольшая пьеска о жизни и, главное, смерти одного старого и занудливого римлянина

(Сервий сидит за столом в глубокой задумчивости. Время от времени он берет яблоко, кладет его перед собой и резким ударом ножа рубит пополам. Половинки скидывает на пол. Звучит музыка. Через некоторое время появляется Валерия. Движется к Сервию, но останавливается на почтительном расстоянии.)

ВАЛЕРИЯ: (в голосе нотка неуверенности) Облака и тучи убежали на север. Песок светится золотом, листва - изумрудами. Небо ясное и радостное, и вечер видимо будет теплым. (Сервий молчит, короткая пауза, затем он кладет перед собой очередное яблоко, рубит и с яростью скидывает половинки на пол).

ВАЛЕРИЯ: (в голосе больше неуверенности) На базаре ходят слухи, что северные легионы неспокойны. Беды бы не было. (Сервий сидит молча, без движения)

ВАЛЕРИЯ: (несколько воодушевленная спокойствием супруга) Беды бы не было. Если вспыхнут мятежи, в первую очередь это отразится на нашем кошельке, ведь наверняка императорская казна как всегда пустует и немудрено, если каждую... (говорит это все более воодушевляясь и не замечает, как супруг положил перед собой очередное яблоко и замахнулся ножом. Удар ножа по столу пугает ее, она вскрикивает).

СЕРВИЙ: Сексту Кальпурию отрубили голову.

ВАЛЕРИЯ: (в потрясении) Сексту? Когда?...

СЕРВИЙ: (обрывая ее, кричит) Сегодня! На нем был ярко красный плащ. А императору, нашему мудрому, нашему благородному, солнцеликому императору пришелся не по нраву ярко-красный плащ. И императору подумалось, что человеку, столько смело украшающему себя цветом крови, не помешает небольшое кровопускание и... (втыкает нож в стол.)

ВАЛЕРИЯ: Ужасно, конечно. С другой стороны, мы все тут... не гарантированы...

СЕРВИЙ: Да о каких гарантиях... Счастье, если придет приказ вскрыть себе вены. Но сейчас модно казнить. Тут же дело не в красном плаще, ты же понимаешь. Дело на самом деле и по большому счету в деньгах.

ВАЛЕРИЯ: Императору Нерону мало денег?

СЕРВИЙ: У Нерона нет денег. Он уже давно пропил свой последний сестерций.

ВАЛЕРИЯ: Состояние Секста перешло Нерону целиком?

СЕРВИЙ: (делает жест) Все!

ВАЛЕРИЯ: Интересно, к этому нашлись хоть какие-то законные основания?

СЕРВИЙ: Неужели ты сомневаешься, что от всадника Секста Кальпурия Элиана осталось завещание, (поиск слова и тот же жест, что и в предыдущей фразе) не обделяющее императора?

ВАЛЕРИЯ: Посмотреть бы на того, кто пишет эти завещания.

СЕРВИЙ: Ты много раз его видела. Да, да. Анней Сенека, наш с тобой давний друг и воспитатель императора. Он их и пишет.

ВАЛЕРИЯ: Потрясающе. Я тут читала его трактат. "О скоротечности жизни" называется. Там есть кусочек чудный: "Вспомни, ведь большую часть твоей жизни растащили по кускам посторонние, а ты и не замечал. Посчитай, сколько времени ты потратил на лживые, льстивые речи, сколько на глупые радости, пустые огорчения. Присмотрись: люди, вознесенные на вершины власти и могущества невольно вздыхают о желанном досуге так, будто предпочли бы его всему, что имеют".

СЕРВИЙ: Врет. Или не врет. Наверное врет.

ВАЛЕРИЯ: Анней богат.

СЕРВИЙ: Богат, влиятелен, умен, образован - идеал.

ВАЛЕРИЯ: (Улыбается так, что бы ее не видел Сервий) Может и идеал.

СЕРВИЙ: Кстати, на днях мне придется его навестить. Он тут мне жаловался, что его кошмары по ночам замучили.

ВАЛЕРИЯ: Сходи, сходи. Проведай.

Сцена 2:

(Кровать, со смятым и скомканным бельем. На ней раскинув конечности лежит Сенека, его плохо видно, потому что он фактически запутан в двух или трех пестрых одеялах. На сцене там и тут горят несколько свечей в подсвечниках, свет красный. Начинает звучать музыка, сначала очень тихо, постепенно громче, затем на одном моменте зацикливается, звучит как застрявшая пластинка. Сенека вскакивает и усаживается на кровати, по прежнему в плену одеял. Тут к звукам музыки прибавляются звук разбиваемого стекла и детский плач. Сенека начинает вырываться, но не может справиться с одеялами, звуки усиливаются и смешиваются, превращаясь в какофонию, затем становится несколько тише, на него накладывается речь на латыни, за тем скрип открываемой двери. Затем одновременно Включается основной свет, Сенека выпутывается из одеял и сразу припадает к кубку с вином у кровати. На другом краю сцены стоит Сервий).

СЕРВИЙ: (язвительно) Сенатору приснился кошмар?

СЕНЕКА: Так, хренотень всякая. (По нему видно, что он еще под впечатлением от увиденного)

СЕРВИЙ: Мне тоже снилось тут. Красные пятна везде, клинки Какие-то, но странно, как будто меня хотят даже и не убить, а что-то еще хуже сделать, с глазами что-то, не знаю как сказать. Словно мне кто-то мстит. Залезет в голову и давай там... Аж засыпать страшно.

СЕНЕКА: (встает, обходит сцену, собирает свечи и переносит их на стол. Говорит насмешливо) Сенатор! (Более серьезно, но с сарказмом) Чтобы отомстить нам с вами и за десятую часть того, что мы понатворили, кровавых кинжалов и ледяных колодцев в наших собственных явно недостаточно. Здесь другое. Сон это загадка. Каждый из нас прекрасно знает, что такое сон и одновременно нам практически ничего про него не известно. Это же потрясающе!

СЕРВИЙ: Много чего потрясающего. Слыхал бы ты, что некоторые рассказывают про молнии. Говорят, что серебро, запертое в шкатулке, по которой ударила молния, оказывается расплавленным, причем на шкатулке не остается ни следа, а меч после удара молнии становится жидким в ножнах. Еще говорят, что когда молния расколет винную бочку, то вино стоит, не разливаясь, но, почему-то, только три дня. На вранье сильно смахивает. К тому же это далеко от жизни.

СЕНЕКА: А что к ней близко? Все вот (обводит помещение) это? Не знаю... Хотя вот к примеру, одна вещица. Ее я припас специально для тебя. (Достает статуэтку, по виду дорогую) Нравиться?

СЕРВИЙ: (Вспыхивает, сдерживает себя) Это вещь принадлежит КК. (С трудом выговаривает) Принадлежала... Откуда она у тебя?

СЕНЕКА: (отвернувшись от Сервия) Откуда, откуда... Одежды римлян как ты знаешь, и по покрою и, что важно, по цвету бывают эпатажны сверх меры. Ну и надо же в конце концов как то регулировать этот хаос...

СЕРВИЙ: (кричит) Откуда она у тебя?

СЕНЕКА: (издевательски) На его деньги Нерон сегодня пирует где-то в море, на галере катается. Но ты пойми, император просто обязан поддерживать образ человека богатого. Да, богатого и кроме того...

СЕРВИЙ: (кричит) Откуда у тебя эта вещь?

СЕНЕКА: От Нерона. И кроме того, существенная сумма денег. Часть наследства оставленного, Секстом Кальпурием Элианом нашему императору, как ты знаешь, я думаю. Со мной, как с любимым учителем император делится. Вопросы есть?

СЕРВИЙ: (в ярости) К тебе - нет!

СЕНЕКА: (с сарказмом, наступая на Сервия) А к всесильному Юпитеру? Марсу? Зевсу-Гермесу-Гефесту? А? Чего надулся, как петух?

СЕРВИЙ: (яростно и с сарказмом) Непревзойденный философ живет только на награбленные деньги?

СЕНЕКА: Да! На какие есть! И знаешь что? Вот вчера в бане, по пьянке, разговорился с одним... грамотным... (неопределенный жест) Все Эпикура цитировал. Я ему говорю: родной, вот приходишь ты домой, а у жены в кровати какой-нибудь кудрявенький такой, беленький, вертлявенький. Ты ведь ему башку свернешь, да? Он: да, не глядя! А как же Аристотель? Как же Платон? Где же Эпикур? А? Я говорит, такой, мне кровь в голову стукнет - и я себя не помню. Да, говорю, а если в кудрявеноьком-вертлявеньком признаешь императора нашего, Нерона, тогда как же? Тоже кровь в голову? Ты б его видел. Протрезвел сразу, понял, с кем говорит, понял, что сегодня я Нерону на ухо три слова шепну, а он уж завтра от львов по арене будет бегать. Он, может быть, еще не совсем умрет, когда за негго написаннгое завещание приведут в исполнение. Нет, ты б его видел! Ручки трясутся, губки синенькие, не знает как сказать, чтоб правильно, а то ведь может уже и наболтал лишнего. Ты б его видел.

СЕРВИЙ: Ты и за меня завещание напишишь?

СЕНЕКА: (смеется) Конечно! Я уже почти придумал текст. И не думай что они все одинаковые, я поэт, а не ремесленник.

СЕРВИЙ: Поняртно. Ну и к чему ты все это рассказывал?

СЕНЕКА: Да к тому. Если любому из вас Нерон в глотку дохлую кошки запихает, вы выплюнуть не посмеете. И правильно, кстати, сделаете. Так что и меня не суди.

СЕРВИЙ: Ты - другое дело. Ты его наставник, тебя он ценит. А меня раздавит как муху и не полюбопытствует кто таков.

СЕНЕКА: Ты подумай! Сервия Марцелла Катулла проигнорируют! Его бедного вниманием не одарят. Он тебе хотя бы тем заметит, что велит казнить. Ты сам то когда уделял себе самому время? Все бегаешь, суетишься. Все клиенты, адвокаты, кредиторы. А просто побыть с самим собой, подумать? Ведь есть о чем, а?

СЕРВИЙ: Дела, сам понимаешь. Может, когда на покой уйду пофилософствую.

СЕНЕКА: А! Все вы такие. Ты доживи еще до этого покоя. Еще поплачешь, что столько лет прожил, а пожить не успел. Ладно, твое дело. Мы завтра во дворце увидимся, до встречи.

СЕРВИЙ: (почти без враждебности) До встречи.

СЕНЕКА: (указав на статуэтку) А игрушку возьми. Приятная. (пауза) Красивая.

(Сервий, забирает статуэтку, уходит).

Сцена 3.

НЕРОН: Я в последнее время все чаще и чаще убеждаюсь в необычайности и, что важно, устойчивости моего таланта.

СЕРВИЙ: Да, мой император.

НЕРОН: То же падение Трои. У Гомера оно какое то бестелесное, что ли. Все его Парисы, Ахиллы как живые, тут спору нет, но Троя! Я не слышу в его словах треска, с которым огонь пожирает деревянные балки, не вижу бегущих по улицам женщин, которые пытаются и укрыть под одеждами детей и утащить на себе как можно больше хлама... (вопросительно глядит на Сервия) Я сам опушу когда-нибудь гибель Трои как следует, сокрытое в словах бушевание огня будет просто разить зрителей. Но вот у Гомера этого нет.

СЕРВИЙ: Да, мой император.

НЕРОН: (передразнивает) Да, да, да, мой император, да. Что "да"? Тебе Гомер не нравиться? (пауза) Гомер тебе не нравиться?

СЕРВИЙ: Нет, почему, нравится.

НЕРОН: Ах, нравиться! Тогда почему "да"? Почему? Боишься?

СЕРВИЙ: (очень испуганно) Нет, я просто действительно считаю...

НЕРОН: Да чего ты там считаешь? Ты боишься! Боишься, что я тебя, как Кальпурия, дружка твоего, порешу по-быстрому, а денежки загребу? Да?

(Сервий не на шутку испуган, Нерон в упор на него смотрит. Пауза. Появляется Сенека. Быстрыми уверенными шагами приближается к Нерону)

СЕНЕКА: Император?

НЕРОН: А, учитель, рад вас видеть. Мы с сенатором обсуждали тут падение Трои...

СЕНЕКА: Прошу прощения, давайте начнем с главного на сегодня.

НЕРОН: Как вам угодно. (Видно, что не знает как подойти к вопросу) Дело в том, что... Я очень люблю свою мать. Она очень славная и решительная женщина. Очень прямая, честная, настоящая римлянка.

СЕНЕКА: Мы все это знаем.

НЕРОН: Ничего вы не знаете! Она будто одна из тех бесстрашных матрон, что некогда пресекли резню среди наших дедов, растащив их за шкирки. Я преклоняюсь перед ней, как пред богиней.

СЕНЕКА: (выжидательно) Это похвально.

НЕРОН: Да, преклоняюсь. Я боготворю ее. Но меня как правителя это преклонение пугает. Потребуй она от меня чего-то - и я не в силах отказать.

СЕНЕКА: Как император вы должны руководствоваться в поступках благом всех сограждан.

НЕРОН: (Тон становится холодный) Я знаю. Я это прекрасно знаю, и не учите меня, пожалуйста. (Тон снова меняется на откровенный) Она завораживает меня своим взглядом. Когда она на меня так смотрит, я просто не могу сказать "нет".

СЕНЕКА: Хотя сыновья почтительность и заслуживает всяческих похвал, вы должны слушать мать ровно настолько, насколько этого требует ваша мудрость и рассудительность.

НЕРОН: Я понимаю это умом, но душа моя целиком в ее власти. Я ослеплен ею. Я восхищаюсь ею. Но я не могу ей сопротивляться. Ее взгляд просто сокрушает меня.

СЕНЕКА: Взгляд женщины может быть так силен?

НЕРОН: Вы не знаете, что у нее за взгляд. Под ним я превращаюсь в статую. Или даже нет - в послушную куклу. Да, да. Куклу.

СЕНЕКА: (Задумчиво) Взгляд? (Изменившимся тоном) Тогда возможно и для вашей пользы и для пользы государства взгляд этой недопустимой силы должен потухнуть?

НЕРОН: (Сраженно) Как потухнуть?! То, что Вы говорите это... Это ужасно! Немыслимо! (В голосе появляются хищные нотки) Я не смогу написать такой приказ.

СЕНЕКА: Я охотно сделаю это за вас. (Садиться за стол, пишет. Протягивает бумагу Нерону) Готово. Вот тут.

НЕРОН: (Пробегает глазами бумагу) Отравить?

СЕНЕКА: Да. Это надежно.

НЕРОН: (Подписывает. Сон надломленный) Это ужасно. Это невыносимо. Я не смогу без нее.

СЕНЕКА: (Сервию) Сенатор, будьте любезны, передайте приказ кому следует. Я бы хотел поговорить с императором с глазу на глаз.

(Сервий окидывает Сенеку долгим ненавидящим взглядом, берет приказ, уходит)

СЕНЕКА: Ну и что ты сегодня такой? Бешеный какой-то.

НЕРОН: Ты знаешь, я сон видел. Будто сижу я в башне, весь город внизу как на ладони. Повозки, животные, люди. Ну, разные люди, всякие. Торговцы, рабы, стража. У тут на небе я замечаю черные точки. Много. Они растут, растут. Оказывается это птицы. Они выстраиваются в какой-то странный порядок, летят рядом, с ровными интервалами, будто паутиной землю покрывают, и тут с их крыльев начинают падать перья. А! Забыл! Птицы рыжие, яркие, очень яркие, огненные. Ну и перья у них тоже огненные. И не только по цвету, они пылали на лету, а когда опускались, то на месте их падения и земля и камни и, уж разумеется, деревья и дома вспыхивали как бумага. А перьев то много, под птицами все в огне. И я смотрю на них с башни, а на меня надвигается эта огненная стена, в ушах гул огня и треск, а в жизни огонь не издает таких громких звуков и, представь, ни человеческих криков, не хруста домов обваливающихся нет. Просто нет. Только гул огня. И ту я прямо во сне понял, что сплю, и это все сон. То есть огненная лавина, которая сейчас сожрет меня вместе с башней, это в некотором смысле я. Но, с другой стороны, весь мир, земля, город, небо это ведь я их вижу, и только до тех пор, пока я их вижу они существуют. То есть мир это тоже я. Представляешь, получается, что я жгу сам себя изнутри. Мне так страшно стало, я проснулся и плачу все, плачу. Я не понимаю. Не понимаю. Зачем я себя жгу?

СЕНЕКА: Фантазия у тебя очень бурная, а во сне мы сами себя наказывает. В каком-то виде и я себя жгу и все. Вот, Сервий жаловался тут, что спать боится.

НЕРОН: Правда? Он трусливый такой, слово мне поперек сказать боялся. Все меня боятся.

СЕНЕКА: Так уж повелось.

НЕРОН: Хорошо хоть ты есть. Только с тобой и можно вот так поболтать.

СЕНЕКА: Ну и славненько, а снов не бойся. Есть ночи - есть и сны.

НЕРОН: А бояться правда нечего? Ты обещаешь?

СЕНЕКА: Как всегда. (Пауза)

НЕРОН: А мы не зря сделали, ну, что маму убили?

Сцена 4.

(Сенека и Валерия сидят в ванной в ванной. Видны только головы с плечами.)

ВАЛЕРИЯ: Сервий был просто в ярости.

СЕНЕКА: Да? Мило, мило.

ВАЛЕРИЯ: (передразнивает Сервия, в передразнивании есть нотки презрения) Для философа придворные интриги унизительны, но подбивать сына на убийство матери!

СЕНЕКА: Ну да, и что деньги мои ворованные...

ВАЛЕРИЯ: Про это постоянно все говорят. Издеваются над тобой.

СЕНЕКА: Пусть. Видишь ли, мне известно кое-что, что им (указывает на воображаемую массу народа) неведомо. Мой амулет, моя броня. Мы, истинные мудрецы отличается от любого другого человека не меньше, чем баба от мужика. Не меньше. И более того, отличие это примерно такого же толка. Все люди созданы повиноваться, а мудрец, истинный мудрец - повелевать. Повеливать незримо, сокрыто. Не получая ни почестей, ни наград. Это не та всласть, что сопровождается триумфальными шествиями, золотыми... (саркастично усмехается) золочеными тронами, где подданные простираются ниц... (смакует эту картину) Наша власть другого порядка. Задавая орбиты движения всем правителям, распорядителям, сенаторам, трибунам, преторам, консулам, да что там - всей империи на десятки лет вперед при этом сами остаемся в тени. Да тень не самое неприятное. Ссылки, осмеяние, презрение, если вообще заметят. Ты скажешь - это все твои бредни, отвечу: (указывает на гору книг) нет и вот доказательства. Мы направляем незримо, практически неосязаемо, но четко, жестко и куда надо. И, повторюсь, всегда из тени. Это наш девиз, наша тайна, если хочешь, наше самоотречение. И мне ли обижаться на их (указывает на воображаемую толпу) насмешки? Да они не знают над кем смеются. Они выбрали меня как цель - да пожалуйста, мне жаль их. Людишкам необходимо одно: почувствовать себя способными к чему-то, живыми, наконец. Знать, что от них что то зависит. Если клевета и сплетни им помогают, я рад за них. Пусть тешатся.

ВАЛЕРИЯ: То есть и нас тоже рад, да? Мы ведь не великие философы, просто часть этого быдла, да?

СЕНЕКА: (Выдерживает небольшую паузу, с усмешкой) Ты знаешь, я очень люблю с тобой разговаривать. Поверь, мне больше не с кем. Кстати, а почему ты не любишь своего мужа?

ВАЛЕРИЯ: (смеется) Почему же не люблю? Люблю. (Снова смеется) Может, ты думаешь, что от того, что я делю с тобой ложе, я тебя люблю? (Снова смеется)

СЕНЕКА: Кстати, вот за это я и убил Агриппину.

ВАЛЕРИЯ: (Вылезает из ванной) Таковы уж мы, римские матроны. В противовес, может быть. Без нас вы бы друг друга уже перегрызли. А что до Агриппины, то не говори до времени. Не думаю, что убить ее так просто. А меня ты бы тоже убил?

СЕНЕКА: (со смехом) Если бы был твоим мужем - не задумываясь. Ступай, женщина. (Агриппина уходит) Я тоже скоро вылезу.

ВАЛЕРИЯ: (За сценой, передразнивает) Я тоже скоро вылезу.

(Входит Сервий).

СЕРВИЙ: Рад приветствовать.

СЕНЕКА: Приятно слышать. (поднимает руку в приветственном жесте) Салют!

СЕРВИЙ: Сенат очень желает знать обстоятельства неожиданной смерти матери императора.

СЕНЕКА: (Задумчиво) Сенат очень желает знать... Сенаторы любопытный народ.

СЕРВИЙ: Я не шучу. Опять будешь выгораживать воспитанника? А? Певец простой жизни, чести и благородства?

(Появляется Валерия.)

СЕРВИЙ: Валерия?!

СЕНЕКА: Я не учу жить так, как живу я сам. Я учу, как жить правильно. А это две очень разные вещи.

СЕРВИЙ: Ах вот как? Ладно. А что прикажешь передать сенату?

СЕНЕКА: Сенату? Сейчас что-нибудь сварганим и для сената.

СЕРВИЙ: (язвительно) Не сомневаюсь.

СЕНЕКА: Язвишь?

СЕРВИЙ: (язвительно) Ни капли.

СЕНЕКА: Так вот, пока мы будет варганить отписку для сената, позволь рассказать тебе историю. Тебе наверно известно, кто такой Платон? Ну, да философ. Я думаю тебе так же известно, что философ этот, Платон то бишь, полагал, что у всякой из окружающих нас вещей есть некий праобраз, или, как он его называл, идея. К примеру колонны. Они бывают и большие и малые, и красивые и страшненькие, иногда расколотые вдребезги, но все они так или иначе соотносятся с "идеальной колонной". Так сказать с "колонностью" как идеей. И как то раз Диоген, язвительный и желчный циник решил посмеяться над этими теориями и говорит Платону. "Я", - говорит, - "отчетливо вижу стол и чашу. Но я не вижу ни "стольности", ни "чашности", покажи их мне". А Платон ему: "Тут дело в том, что у тебя есть глаза, которыми ты видишь и стол, и чашу. Но чтобы узреть то, что ты назвал "стольностью" и "чашностью" глаз мало. Нужны мозги. А вот поскольку мозгов, дорогуша, у тебя нет, и помочь тебе я не в силах". Я думаю ему потом неделю плохо спалось в бочке. С сенатом та же картина. Сенаторы смотрят не масштабно.

СЕРВИЙ: (менее язвительно) Ах не масштабно.

СЕНЕКА: Да! "Да" потому что... Ты слыхал вообще, кто такая Агриппина? Да приедь она сюда, тот же сенат через одного бы на куски порубили. Нерон, он ведь в маму. Ты ведь не думаешь, что ей есть дело, останутся ли пустые сенаторские головы на своих прежних местах или... (красноречивый жест)? Пойми, ее попросту надо было убить. И я готовил императора к этому решению не одну неделю. И, если хочешь, горжусь тем, что он его принял. Теперь можешь припомнить мне мои трактаты, у тебя это хорошо получается.

СЕРВИЙ: И все же, что передать сенату?

СЕНЕКА: (Протягивает ему бумагу) Вот это. Мы беспредельно опечалены самоубийством нашей матери.

СЕРВИЙ: (Просматривает бумагу) Самоубийством?!

СЕНЕКА: Да, по всем признакам это самоубийство. Заколола себя кинжалом.

СЕРВИЙ: Под лопатку?!

СЕНЕКА: Не будь занудой. Ты дальше почитай, там интересно.

СЕРВИЙ: (читает) Замышляла заговор?! Убийство императора?! Это клевета.

СЕНЕКА: Да. Чистой воды. Ты мной гордишься?

СЕРВИЙ: (идет к выходу) Что же, посмотрим, что на все на это скажет сенат.

СЕНЕКА: Стой! (Сервий останавливается) Повернись! (Сервий разворачивается и выжидательно смотрит) А чего это собственно сенат такой дотошный? Чем это ему не нравится самоубийство Агриппины?

СЕРВИЙ: Оно более чем странное.

СЕНЕКА: Более чем странным я бы назвал поведение сената. Посмотри на меня. (Сервий поднимает глаза на Сенеку) Заговор готовите?

СЕРВИЙ: Я не понимаю...

СЕНЕКА: Да, ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что любой заговор среди сенаторов сейчас держится только на общей ненависти к Нерону, каковой для успешной реализации явно недостаточно. Вы же друг друга ненавидите не меньше. И кто-нибудь один из ненависти к другому сдаст вас всех. А еще ты не понимаешь, что после раскрытия расправляться будут не столько с заговорщиками, сколько с неугодными. Или надоевшими. Держись подальше.

СЕРВИЙ: Спасибо за совет.

СЕНЕКА: Сервий, держись подальше, Брут из тебя никудышный. Ступай.

СЕРВИЙ: До встречи. (Уходит)

СЕНЕКА: (Себе, с улыбкой) Пусть Фортуна будет к тебе благосклонной.

Сцена 5.

(Тусклый свет. На сцене Сенека. Появляется Нерон, дает Сенеке чашу. Уходит. Сенека ходит с чащей по сцене, роется в разбросанных везде тряпках. Иногда обнаруживает под ними маленькие бутылочки или пузырьки и выливает содержимое в чашу. Когда он обходит всю сцену снова появляется Нерон, пытается забрать У Сенеки чашу. Тот не отдает ее и выпивает содержимое. Нерон видя это торопливо уходит, Сенека обессилено опускается в кресло. Конечности бессильно обвисают, так что не понятно уснул он или умер. Входит Сервий)

СЕНЕКА: (Просыпается) А! Здравствуй, здравствуй. Каким ветром занесло?

СЕРВИЙ: Заговор раскрыли.

СЕНЕКА: Значит, ты все-таки ввязался. Раскрыли? Ну, все правильно. Что теперь?

СЕРВИЙ: Нерон бесчинствует. Лукану приказано покончить с собой. Ты знал Лукана?

СЕНЕКА: А, поэт?

СЕРВИЙ: Поэт. Петронию... вроде тоже приказано покончить с собой.

СЕНЕКА: Все эти ваши заговоры - хороший способ почистить Рим от сомневающихся. Времена вольные, сомневающихся много.

СЕРВИЙ: Вольные? Да рта не раскрой - в седьмом колене вырежут.

СЕНЕКА: А ты молчи побольше. О чем тебе трубить?

СЕРВИЙ: О, Вам, мудрейший конечно смешны мои мелочные мысли. Только вот я каждый день жду, что мне в дверь постучат.

СЕНЕКА: И что, страшно?

СЕРВИЙ: Смейся. Устроился в славном домике в провинции, построенном на известно откуда взятые деньги и никто тебя не трогает. Смейся.

СЕНЕКА: И буду смеяться. Денежек тебе бы и самому хотелось. Только за шкурку страшно. Вот только почему ты считаешь, что меня никто не трогает?

СЕРВИЙ: Ну, как же... А что трогают?

СЕНЕКА: Позволь предложить тебе почитать мою корреспонденцию. (Протягивает Сервию письмо)

СЕРВИЙ: Ты обвинен в участии в заговоре?! Тебе приказано покончить с собой.

СЕНЕКА: Именно это там и написано. Помнишь, что я тебе говорил. За тобой не придет ни кто, не бойся.

СЕРВИЙ: У тебя вид такой спокойный. (дружески хлопает по плечу) Уже вывернулся?

СЕНЕКА: Вывернулся? (Задумчиво) Вывернулся. Что ж, у меня есть мыслишка по этому поводу. (достает бритву) Вот этой дивной штучкой сегодня вечером. (водит около запястья)

СЕРВИЙ: Все так плохо? Я готов помочь тебе доказать невиновность.

СЕНЕКА: Нерон знает про мою невиновность лучше кого бы то ни было. Просто старому учителю пора на покой. К тому же я уже не мальчик и может хватит топтать землю. Сократу предлагали побег, но он выпил назначенную судом цикуту. Он был примерным гражданином и я буду примерным гражданином.

СЕРВИЙ: Рим - не Афины. Да и ты, признаться не Сократ.

СЕНЕКА: Я двенадцать лет почти ежедневно делал мерзости. Только потому, что кроме меня некому. Всю жизнь прожил как... змея. Так я хочу хоть умереть достойно. Учиться умирать надо всю жизнь, и я как мог учился, поглядим насколько успешно. (Рассматривает бритву) Но зрелище смерти Сократа тлетворно для римского духа, так что ступайте сенатор, ступайте.

Сцена 6.

(Сервий и Валерия при свете свечи. Через некоторое время на сцене появляется Сенека, одетый так, что ясно, что он приведение. Проходит по сцене, слегка гладит Сервия и Агриппину по голове, садится между ними ).

СЕРВИЙ: Ты любила его?

ВАЛЕРИЯ: Нет, я тебя любила.

СЕРВИЙ: Без него как-то пусто.

ВАЛЕРИЯ: Ощущение такое, будто на рассвете с тебя сдернули одеяло и чудный свежий воздух утра кажется ледяным и мерзким. А ты любил его?

СЕРВИЙ: Иногда. Иногда ненавидел.

ВАЛЕРИЯ: Я замечала ненависть.

СЕРВИЙ: Это был настоящий человек. И любовь моя была настоящая, без примеси жалости. А вот ненависть всегда была с примесью зависти. Эту примесь ты и замечала.

ВАЛЕРИЯ: У меня такое чувство, что он сейчас где-то здесь.

(Сенека задувает свечу)